Зато, если – да, квартира-то, квартира! И время терпит – ведь какой плюс!
– Так я позвоню, мы на днях подойдем, – воодушевленно обещает Анна Николаевна, – может, заодно занести вам продукты или лекарства? Вы не стесняйтесь, мне это несложно. И живу неподалеку. В любую минуту, если что.
– Спасибо, – шепчет женщина, – вы не думайте, доктор говорит, скоро уже…
– Вариант ненадежный, в смысле времени, – оправдывается риелторша, – зато она хочет однокомнатную и небольшую сравнительно доплату. Вы и в ремонт уложитесь, и еще кое-что может остаться.
Так-то оно так. Но подъезд! Каждый день читать эти лозунги. И перекрытия деревянные. Думать есть над чем.
Между тем обеденное время подошло, можно сделать передышку. Только не забыть купить четвертушку черного к обеду. У булочной давно не виданная картина – коляска детская. Ведь сколько раз им говорят: крадут детей, нельзя оставлять. Находятся все-таки отчаянные. Коляска раскачивается, видно, проснулся младенец, сейчас закричит. Надо быстренько подкачать, а там и мать выбежит, видно, у бедняги совсем положение отчаянное, одно дитя дома не оставишь, а без хлеба не проживешь. Она осторожно, не заглядывая в кузов, чтоб не напугать проснувшегося ребенка, покачивает поручни. Из нутра коляски слышится страшная косноязычная брань: «Пошла вон, карга, уродина, воровка лишайная!» Из-за поднятого колясочного верха тянется к ней длинное взрослое перекошенное уродливое лицо. «Простите, простите», – шепчет она неслышно, голос сел от внезапности, ноги подкашиваются. Не может она теперь идти в теплое магазинное нутро, кто его знает, может, инвалид нажалуется матери, или с кем он там, и они оба примутся ждать ее у выхода, и набросятся вдвоем, один словами, другой с кулаками. Приходится идти в обход, к далекой хлебной палатке.
Дома, в чистой пустой тишине, сердце постепенно успокаивается. Анна Николаевна тщательно моет руки, аккуратно промакивает лицо влажным полотенцем, чтобы, освежаясь, не растягивать кожу. Наливает себе полную миску густого овощного супчика. Что может быть лучше с холода – супчик с круглым черным, еще горячим хлебушком. Чуть-чуть посолить, корочку потереть чесночком. Благодать.
И еще одно дело. Впрочем, так, пустячок, безделица для души. Раз в год, в самый мертвый, а следовательно, и в самый дешевый сезон, отправляется она в путешествие. Вот уже двенадцать путешествий на ее счету. Двенадцать стран, тщательно изученных предварительно, обсмотренных вдоль и поперек по карте, а потом воплотившихся во всей своей все равно неожиданной красе, как к ней себя ни готовишь. Год строгой азартной экономии (все, что подкидывают дети, не тратить, обходиться пенсией, и только) зато в ноябре – две чудесные недели, приключения на каждом шагу, новые лица, запах чужих морей. Она, путешествуя, ведет подробнейшие дневники, каждый раз по толстенной тетради исписывает. Нет-нет, да и заглянет потом, перечитает, порадуется. Внуки когда-нибудь прочтут. Не понравится – выкинут. А может, пример будут брать. Молодость-то прожить нетрудно. Дурацкое дело нехитрое. Ты поди старость проживи, чтоб быть людям интересной, нужной, чтоб самой не скучать.
В турагентстве светло, радостно от ярких плакатов. Пусто. Не сезон. Девочки радуются ей, как родной.
– А мы уж ждем, когда вы к нам заглянете. У нас для вас вот сколько всего.
Девочки знают ее вкус, они тоже охвачены азартом – нарыть что-то нереально дешевое и до невозможности интересное.
Они пьют чаек, разглядывают проспекты, рассказывают между делом – Катенька о разводе, потому что дальше так невозможно, и уже не ей, а ребенку, у ребенка невроз, нужен покой; Жанночка о поисках жениха – какие все несостоятельные в морально-этическом плане, жлобы и сволочи, думают, что всю жизнь будут молодыми и сильными, что им только весна и будет улыбаться. Рассуждают о диетах. Анна Николаевна очень рекомендует раздельное питание – ничего нет проще и эффективнее.
– Ну вам-то что волноваться, при вашей-то стройности! – завидует Жанночка. – Мне бы вашу фигуру – мечта!
– В вашем возрасте, Жанночка, я была очень даже пышечкой. Тогда были другие стандарты. Худые женщины не котировались. В них было что-то ненадежное. То ли дело румяные круглощекие спортсменки – само здоровье. Впрочем, женщина, пока она остается женщиной, входит в любой образ, на любые жертвы идет.
Они прощаются до скорого свидания, решение следует принимать со дня на день. Вечерком надо будет посидеть над проспектами и атласами, а тут еще возможные звонки по коту, да и всякое непредвиденное, которое тоже приходится учитывать при такой активной жизни.
Свет становится зыбким, смеркается. Надо сосредоточиться, чтоб аккуратно, шажок за шажком, добраться до родного подъезда и перевести дух.
Ох! Дома и стены помогают, и тьма не страшна. Управилась. Теперь вечер прожить. Он долгим не будет, дел-то полно.
Вот и звонок. Для взрослых рановато. Вряд ли еще с работы добрались. Анна Николаевна догадывается, кто это может быть. У нее опыт. Каждый раз, как расклеит какое объявление, первые звонки – детские.
– Ал-лё! Это зоопарк?
Ну вот. Хоть бы что-то новенькое придумали.
– Да! – отвечает Анна Николаевна. – Это зоопарк. Вы не ошиблись.
– А почему, а почему тогда, – давясь от смеха, тренькают девчачьи голоски, не в силах остановить подготовленную шутку, – а почему тогда осел у телефона?
– Вот именно поэтому, потому что как раз зоопарк.
Трубка брошена. Короткие гудки. Вот ведь дурищи, а! Поговорили бы дальше, поупражнялись бы в остроумии.
Опять звонок. Решились, значит. Что-то еще подготовили.
В ухе прямо толчея от разных голосков – кто шепчет, кто пищит, кто вопит, не скрываясь:
– Скажи ей, Машка! Скажи ей!
Потом решительный Машкин голос:
– Дура!
– Матом! Матом скажи, – приказывают подружки.
– Сука! – собирается с духом Машка.
– Еще, еще скажи как следует, – мстительно требуют голоски.
– Б…дь! – истошно провозглашает Машка.
Опять короткие гудки. Их Анна Николаевна вроде бы и не слышит. Что с детьми происходит? Ведь маленькие дети, восемь-десять лет, не больше. Злобой оскверненные. У нее слезы наворачиваются на глаза от услышанного. Что она сделала этим детям? Почему? За что? Дети балуются по телефону. Ничего страшного. Но эти будто предела никакого не знают, совесть их совсем не мучает. Такие слова! Такое выговаривают, не стыдясь!
Она осторожно кладет трубку рядом с аппаратом. Пусть полежит. Пусть эти шалуньи больше не смогут дозвониться. Надо пойти чайку заварить, дух перевести.
И только собралась налить в чашку заварки, звонок в дверь. Кто бы это мог быть, нежданный? Смотрит в глазок и самой себе не верит.
– Анька!
– Нютка!
Школьных лет подруга! С которой все годы за одной партой. Единственная из всех их девок, не превратившаяся в бабень. Дама, приятная во всех отношениях. Модная и неоплывшая.
– Вот кого не ждала! Ты же на год в Америку!
– А год, Нютка, как раз и прошел! А ты и не заметила! Одичала тут без меня, а?
Подруга Анюта тоже вырастила двоих детей, девиц. И разлетелись девицы-любимицы далеко-далеко от родного гнезда.
Старшая, олимпийская чемпионка, открыла свою школу в Австралии, живет-командует. Младшая все училась и училась, где только могла, в Лондоне, в Нью-Йорке, там и замуж вышла во вполне, по русским меркам, стародевическом возрасте, в тридцать семь. Работают с мужем в банках. Дочка родилась, тоже Анечка. Большая уже девочка, умница. Вот бабушка периодически летает помогать дочке. Отсидит год, потом год дома, потом опять к своим.
– Целый день звонила – никого. А сейчас набрала – занято. Значит, дома. Ну я и рванула! А у тебя просто трубка плохо лежит!
– Пусть полежит, ничего. Зато нам никто не помешает.
Гостья распаковывает торт (раз в году можно, ох, и соскучилась по нашим тортикам). Подарки обещает завтра (навезла кучу, ты первая будешь выбирать, возьмешь, что захочешь).
– Ты очень кстати, Анюта, объявилась. У меня тут такие выгодные туристические предложения. Смотри: пятизвездочный отель, все включено, а цена – смех. Поедем, а?
– Вай нот? Почему бы и нет? Мы будем все решать динамично.
Сразу вырастает целая гора совместных идей и планов.
Только перед самым отходом гостья вытаскивает из кармана пальто пачку лохматых бумажек.
– Совсем забыла, голова дырявая! Ты посмотри только, что я во дворе и у остановки нашла. Это же твой телефон. Кот какой-то потерялся, смотри. А номер твой. Ведь звонить будут, покоя не дадут. Узнать бы, чьих рук дело! Настька из седьмой жива еще? Вполне могла быть она, а, как думешь? Просто чтоб нагадить, покоя лишить. Кота какого-то придумала крупного пушистого, злыдня. Я еще, где увижу, оборву, безобразие такое. Ой, у тебя трубка была снята! Уже звонили гады, да?
– Да успокойся ты, да все в порядке, – успокаивает Анна Николаевна подругу. – Ну спутали номер, ерунда, подумаешь. Расстроены люди были. Дали текст кому-то переписать, номер не так указали, вот и пошло-поехало. Ерунда.
– Да успокойся ты, да все в порядке, – успокаивает Анна Николаевна подругу. – Ну спутали номер, ерунда, подумаешь. Расстроены люди были. Дали текст кому-то переписать, номер не так указали, вот и пошло-поехало. Ерунда.
Конечно, знай она заранее, когда подруга нагрянет, больно надо было ей столько сил впустую тратить. Кучу бумаги исписала, шастала по темноте. Это хорошо, когда рядом Анюта и у них теперь дел по горло. А так – вечер за вечером в тишине сидеть невостребованной. Тут и кот подойдет, и корова пропавшая. Лишь бы откликнулся кто. Правда, ложь – грех. Надо будет у батюшки спросить. И неудобно. Спятила, подумает. Ладно, ладно. Завтра будет новый день.
Как из камня сделать пар[11]
Медведи наконец-то сели парами, перестали шептаться и переговариваться и начали слушать, чему их учит Коля.
– Сейчас у нас будет чтение. Будем читать сказку Андерсена «Соловей». Начинай, Мика, – скомандовал он толстому медведю в клетчатой фуфайке, но без штанов, сидевшему ближе всех.
Медведь бережно держал книгу. Лапы его опускались под ее тяжестью. Он пристально вглядывался в буквы, но никак не начинал.
– Ну что уши-то растопырил, все равно никто не подскажет, все такие же умники собрались! – рассердился Коля. – Ты давай глазами пользоваться учись, мозгами быстрее шевели. У нас тут каждая минута дорога, а ты…
Медведь теперь совсем испугался и уронил книгу. Подумал немного, покачнулся и упал носом вниз.
– Ты мне только горе тут кончай изображать, – приказал учитель, – готовиться дома надо. Чтобы завтра мать пришла.
И вызвал следующего, своего любимчика – Винни-Пуха. Винни был небольшой, радостно-желтого цвета, в красной маечке, на которой было написано его имя. Винни светился добродушием и простосердечностью. Они с Колей были старые друзья, спали вместе, и когда Коля оставался дома один, Винни-Пух всегда садился рядом и грел его, и тихонечко-тихонечко шептал Коле, чтобы тот не боялся, а если никто долго не приходил, принимался рассказывать свои глупенькие нестрашные сказки. Коля даже записал его голос на диктофон, чтобы папа поверил и порадовался виннипухским историям, но только когда родители возвращались, из головы сразу вылетало, что надо прокрутить кассету с записью. Да и потом: сказки-то Винни-Пух Коле рассказывал, а не папе, обидится еще.
Винни-Пуху бесполезно было вручать книгу – лапы были коротки, поэтому Коля поставил ее прямо перед добрыми глазами друга. И даже немножко подсказал:
– Давай, Пухов, читай: «В Китае, как ты знаешь, и сам император, и все его подданные – китайцы…»
Но Винни даже повторить не смог, все улыбался по-жалкому Коле.
– Ну что, дождемся мы сегодня, когда ты заговорить изволишь? Шевели мозговыми извилинами! – возмутился Коля, вынужденный теперь забыть о старой дружбе, практически о родстве: перед другими учениками было бы неловко. Винни-Пух растерялся и отупел. Лицо у него из доброго стало глупым. Пришлось Коле вызывать следующего, вернее, следующую.
На самом деле ее учить со всеми было не очень удобно: она всем остальным медведям в матери годилась, она и была еще маминой лучшей подругой. Она была кудрявой блондинкой в пышном платье с кружевными оборками, в кружевном чепчике.
Из кармана фартучка торчал носовой платочек – мама до сих пор заботилась о своей подружке.
– Так, Мася, – еле сдерживаясь от гнева, спросил Коля, – ну, ты что нам скажешь хорошенького? Или тебе сразу двойку поставить, чтобы перед мальчиками не позорилась? Или ты думаешь, что нарядилась, расфуфырилась, так уже уроки можно и не учить?
Мася смотрела укоризненно и молчала.
– Ага, – раскипятился Коля, – смотрим в книгу, а видим фигу!
И переключился на следующего – Тедди Бера, привезенного дядей Гришей из Лондона совсем недавно.
– Федя Беров! – строго вызвал Коля (пусть теперь привыкает к новому имени).
Тедди Бер смотрел благосклонно и излучал благополучие и невозмутимое спокойствие.
– Беров! Тебя спрашиваю! Где уши-то потерял? Возьми глаза в руки! Читай, кому говорят!
Коля и сам понимал, что ругать Тедди Бера – несправедливо, он, может, и по-русски не понимает еще. Ему бы привыкнуть, акклиматизироваться, но что подумают другие медведи? Пришлось и тут быть строгим:
– Вот что, Беров! У тебя проблемы с чтением. А это значит – и с мышлением. Может быть, у тебя дислексия? Пусть родители тебя к психотерапевту отведут. Дай дневник, я замечание напишу.
Огорченный медведь так и застыл.
Пришлось Коле самому взять дневник. Не глядя в молящие глаза Берова, с которого уже почти слетела заграничная спесь, учитель четко вывел: «Не умеет читать! Не отвечает на вопросы учителя!» И ниже поставил диагноз, правда, под вопросом: «ДислИксия?» Коля не был уверен, что правильно написал это слово, но надеялся, что правильно, его каждый день на чтении повторяла Виктория Анатольевна. А даже если и неправильно – ничего: у медведей родители, наверное, не умнее собственных деток, не разберутся.
Необходимо было привести в чувство обнаглевший класс. Коля швырнул дневник в направлении опозоренного Тедди Бера и, напрягшись, закричал:
– Первый «Б» класс! Совесть у вас есть или нет, не пойму? Может, вас всех во вспомогательную школу перевести? Для умственно отсталых? Вы в школу учиться приходите или дурью маяться на переменках?
Два еще не спрошенных медведя на задней парте робко пытались скрыться за Масей и Тедди Бером. Один из них был пушистый, белый. Северный.
– Эй, чукча, – уже совсем не церемонясь, вызвал его обиженный Коля, – давай хоть ты чем-то порадуй. А то сидишь тут, как красна девица, молчишь в тряпочку!
Он подбежал к медведю, чтобы тот не думал, что может спрятаться за товарищем по классу, и потряс его за мягкие приятные плечи. Медведь заговорил:
– Ур-р-р-р-ых! Мэ-э-э-р-р-р-х! Р-р-р-р-у-у-у!
Коля даже испугался. Забыл, что этот-то говорящий. Пришлось похвалить:
– Вот видите! Хоть один из вас подготовился! Правда, дикция у тебя! Тебе к логопеду надо! Кто-нибудь понял, чего он читал? Вот видишь, никто не понял!
Медведь заплакал:
– Ур-р-р-х!
И замолчал. Больше уже ни слова сказать не мог от стыда.
– А вы не дразнитесь! – упрекнул справедливый Коля. – Сами-то – ума палата! Ну и класс мне достался! Ведь один другого хлеще. А потом на педсовете – все шишки на меня.
Оставался еще один «умник», от которого Коля ничего хорошего и не ждал, поскольку он хоть и ростом вымахал практически с учителя, но голова его была почти оторвана (давно просил маму пришить, а она все забывает), отчего казалось, что он совсем уж отвлекся от урока и позволяет себе дремать во время объяснений нового материала. Этого Коля позволить никак не мог и, подкравшись на цыпочках, закричал великану в самое ухо:
– Доброе утро!
Белый медведь лебезиво хохотнул:
– Р-р-р-ха!
Коля одобрительно похлопал его по плечу, а переросток продолжал дремать, хоть бы хны ему было.
– В угол! – завопил Коля. И потащил упрямца к книжному шкафу: – Посиди здесь, подумай!
Он вдруг отвлекся от тяжелой учительской работы и вспомнил, что завтра по расписанию внеклассное чтение. Внеклассное – это значит, то, что сам дома прочитал, про то и расскажешь, даже почитать можешь, если уже умеешь. А Коля умел давно, даже не помнил сейчас, когда научился. Он достал с полки большую красивую книжку – «Три толстяка». Недавно прочитал, все будет по-честному.
Он так и не заметил давно стоявших у приоткрытой двери родителей, привлеченных Колиной педагогической страстью.
Мама вошла тихонько, чтобы не испугать увлеченного игрой мальчика.
– Коленька! Что это у тебя Мишаня в углу валяется? Давай-ка я ему головушку буйную пришью. А то он у нас такой печальный стал. Жалко тебе его?
– Жалко, – сказал Коля и понес маме медведя. – Это я его в угол поставил, он уроки не сделал.
– Он, наверное, чувствовал себя плохо? Голова болела? Ты уж прости его, ладно?
– Ладно, – радостно согласился Коля. – Они, конечно, все старались, но ничего, совсем ничего у них не получалось, – пожаловался он.
– А может, они тебя испугались? Ты вон какой строгий был.
– Все равно, – заметил Коля с невиданным ранее ожесточением, – должны делать, как им сказано.
Голову пришили. Видно было, что медведю полегчало.
– Ты его несколько дней не спрашивай, он только после операции, – посоветовала мама.
Коле и жалко было прооперированного медведя, но он уже твердо усвоил, что не все так просто в этом мире.
– Пусть справку от врача принесет, – угрюмо велел он.
– Ну, ты даешь, – изумился папа. – Откуда что берется?
Коля не понял, чему удивился папа, а скоро и спать наступила пора идти.
Спал учитель, спали не помнящие зла мягкие молчаливые ученики.
– Завтра моя очередь в столовой у них дежурить, – прошептала мама Мила, с нежностью глядя на кажущегося совсем маленьким рядом с верным другом Винни сынишку. – Так я пораньше пойду, послушаю, что там за дела.