Все правильно! Хватит притворяться безмятежно спящими под слепящим светом лампы, хватит сжиматься в комочек под его ударами, пряча лицо, чтобы на нем не оставалось кровоподтеков. Хватит. Хватит.
– Уснули, суки?! Отец… – и осекся.
Девочки стояли перед ним одетые. В школу, что ли, собрались? Который час, вообще-то? Может, утро уже?
– Вон из нашей комнаты! – приказала одна, непонятно которая, он так и не научился их различать.
– Да ты как с отцом… – начал он неуверенно.
– Один наш крик, вникни, ты не такой уж пьяный, один только наш крик о помощи – и соседи вызывают милицию. Мы их попросили. И мы покажем все наши синяки и шрамы, нам стесняться нечего. Ну?!
И ведь отступил! Убрался! Даже жрать не пошел, как обычно. Улегся там, у себя, и затих.
Они даже не сразу осознали, какая победа одержана. И как легко она далась! Как все оказалось просто!
Но зачем-то были нужны предыдущие годы страданий? Был в них какой-то смысл?
Только сейчас не время было в этом разбираться. Этот, как и предсказывала тетя Марина, притих, они погрузились в свои дела, которые тяжким бременем лежали на их худеньких плечиках.
Приближалось уже желанное шестнадцатилетие. Так долго ждали его, а радости не было. И через класс перескочили, как задумали, и даже денег удалось скопить на будущую свободную жизнь, только сил почти не осталось. Устали. Отойти бы немножко от ежедневных своих трудов и тревог. Наесться фруктов. Полежать на солнышке. Не спешить никуда, позволить себе лениться. Возможно ли такое счастье? Наверное, не для них.
Оказалось, что уныние приходит вслед за нездоровьем. Или наоборот?
На школьной диспансеризации у девчонок обнаружился такой низкий гемоглобин, что докторша, увидев результаты анализов, ахнула.
– Что же вы так, мои красавицы? Месячные болезненные? Обильные?
А у них и не было еще никаких месячных, слава богу. Денег на эти прокладки не напасешься. Хотя, конечно, хотелось стать по-настоящему взрослыми.
– У близнецов позже начинается, бывает такое, – подсказала фельдшерица.
– Да эти, смотри, высокие какие! А тощие – батюшки мои! Вы что же – святым духом питаетесь? Фотомоделями хотите стать?
– Едим, что есть, – обиделась Гуся.
– Хорошо едим, – поддержала Мыша.
– Вам надо есть печенку, мясо, фрукты, – настаивала врач.
– Мы едим, – врали, чтобы отвязались от них, сестры.
– Да уж вижу, вижу, как вы едите…
На следующий день пришла к ним в школу, вызвала прямо во время урока:
– Вот вам гуманитарная помощь: в этой банке – мультивитамины, а здесь – препарат железа, гемоглобин поднять, сразу взбодритесь. И смотрите, пить по-честному, как тут написано. Иначе в больницу положу, до выпускных экзаменов не дотянете.
Конечно, они принимали все, как им было велено. Через неделю усталость стала таять, отступать. Теперь они и по лестнице на свой третий этаж могли взбегать, как когда-то прежде, не задыхаясь.
Справились и с этим. Повеселели.
Дело было за малым – паспорта.
В их новом классе уже у всех были эти красненькие книжечки, символизирующие взрослость и возможность распоряжаться своей судьбой самостоятельно.
Наконец классная, которой надо было записать паспортные данные для аттестатов, посоветовала:
– Идите, оформляйте уже, сейчас даже раньше можно, а вам до шестнадцати – неделя.
Сфотографировались. Пришли в паспортный стол.
Паспортистка порылась в ящике, похожем на библиотечный каталог.
– Та-а-ак, дом 27, квартира 11. Дубинин Игорь Платоныч? Это кто вам будет? Отец? А чё ж он вас-то к себе не прописал? Вы небось у матери прописаны?
Девчонки ошарашенно молчали.
– Так что вот: паспорт получают по месту прописки. Или пусть он вас у себя быстренько пропишет – отцу без проблем, или уж езжайте, где прописаны, ясно? И одних фотографий мало. Надо еще свидетельства о рождении принести и такие вон квиточки оплатить в сберкассе.
– А свидетельства о рождении где брать? – взяв себя в руки, невозмутимо поинтересовалась Гуся.
– Вот артистки! С луны, что ли, свалились? – развеселилась чиновница. – Да дома брать. У родителей. Где все их документы лежат, там и ваши должны быть.
Сестры были сражены наповал. К такому поражению они не были готовы. Как это – он их не прописал? Где эти их свидетельства? Просить у него было выше их сил: кто его знает, какая вонь поднимется. Достаточно скандалов и пьяных воплей. Хотелось по-тихому исчезнуть из его дома, где даже несчастная бездомная кошка, пригретая ими, не смогла быть счастливой – сбежала после очередного побоища. Да, кошкам легко – ушла себе без документов, живет, как может, свобода. А им надо думать, думать. Странно, что они, каждый день наводящие порядок в их маленькой квартирке, ни разу не видели документов о собственном рождении.
Книжка на квартплату – в кухонном шкафчике, диплом и всякие удостоверения этого – в верхнем ящике письменного стола, в картонной папке. Больше ничего похожего на документы нет.
Еще раз посмотрели в ящиках, на всех полках, в старом его портфеле – напрасно. Да и противно было лезть в чужие вещи. Слишком хорошо помнился давний печальный жизненный урок, когда они, одни дома, играя в красавиц, разбили флакончик с мамиными любимыми духами. До чего же было стыдно и муторно видеть, как расстроилась мама, вернувшись, ужасно было слушать, когда она вроде как про себя повторяла: «Первые и последние в моей жизни французские духи».
– Нет, не последние, мы тебе еще много купим, когда вырастем, увидишь, – пообещала Гуся.
– Главное, больше никогда так не делайте, не трогайте чужих вещей ни под каким видом, ни за что. От этого получается только боль и стыд.
Они поклялись, и клятва эта прочно засела в их памяти.
Но теперь они должны, должны!
Так, Мышка, давай думать, где еще не посмотрели.
Да только в двух местах и не рылись: в маленьком стенном шкафчике в коридоре – не среди ботинок же зимних и не на полке с шапками документы окажутся – и еще в узком отсеке платяного шкафа в его комнате – там только и было, что его парадная форма и две коробки с ботинками. Этот сам занимался своим парадным мундиром, им строго-настрого запретил до него дотрагиваться. Еще давно им, маленьким, пробурчал:
– Вот тут у меня – видите что: ботинки и костюм. Больше ничего. Так что сюда носы свои не совать.
Можно подумать, очень им это надо!
Эх, не могло и там, конечно, быть ничего, как и в прихожке. Ну, глянуть разве для очистки совести?
Гуся встала на стул и принялась лениво ворошить ушанки, беретки на узкой полке.
Мыша безнадежно, с опаской открыла «парадный» отсек.
– Гуся, скорей сюда! Что тут?! – Сестра, едва не свалившись со стула, ринулась на дикий, страшный крик.
Мыша сидела на полу рядом с коробкой из-под громадных мужских ботинок, доверху наполненной какими-то бумагами. В руке ее трепыхался серый листок, от которого девочка, не выпуская его из рук, с ужасом отворачивалась.
– «Свидетельство о смерти», – прочитала вслух, ничего не понимая, Гуся, – «Дубинина Наталья Николаевна, 34 года… рак…»
Они нашли свою маму в этом пыльном картонном гробу. Нашли фотографии, с которых она счастливо и беззаботно улыбалась выросшим без нее дочкам, на которых она прижималась обеими щеками к их маленьким светлым головкам, на которых она, в невестинском наряде, держала за руку их красивого, не научившегося еще быть зверски-угрюмым отца.
Они нашли ее, вот она, рядом, даже дыхание ее, от которого шевелятся их мягкие волосы, можно услышать, даже поговорить с ней, без слов, глазами, пристально вглядываясь в черно-белый портрет…
Вот ее носовой платочек с чудом сохранившимся запахом тех самых, единственных в ее жизни, французских духов… Вот два ее золотых колечка – одно с красненьким, другое с голубеньким камушком. Вот диплом об окончании института, в который они как раз собрались поступать. Вот еще какой-то документ – «Свидетельство о праве на жилище», из которого они узнают, что им с мамой принадлежит однокомнатная квартира в Москве, в Трубниковском переулке, том самом, арбатском, куда их так сильно тянуло всегда (вот где они, видно, прописаны). Вот справка на желтой полупрозрачной бумаге, свидетельствующая, что Дубинина Н.Н. похоронена такого-то числа такого-то года на участке № 72 Востряковского кладбища. Вот два пакетика, на одном написано «Леночка», на другом «Оленька», с прядками их младенческих волосиков. Господи, сколько сокровищ! Целой жизни не хватит насладиться. Целой жизни не хватит оплакивать навсегда ушедшую от них маму, чьей душе они не давали успокоиться, упрямо молясь «за здравие».
И свидетельства о рождении найдены, и две связки ключей. Неужели от их родного дома? И толстый конверт с надписью «Моим ненаглядным девочкам» – мамочкино прощальное письмо.
И только одно вряд ли суждено им будет найти за всю оставшуюся жизнь – нигде, никогда не найдут они ответ на вопрос, почему, за что мучил их отец все эти годы, за что проклинал угасшую жизнь матери, чего не мог им простить?
И свидетельства о рождении найдены, и две связки ключей. Неужели от их родного дома? И толстый конверт с надписью «Моим ненаглядным девочкам» – мамочкино прощальное письмо.
И только одно вряд ли суждено им будет найти за всю оставшуюся жизнь – нигде, никогда не найдут они ответ на вопрос, почему, за что мучил их отец все эти годы, за что проклинал угасшую жизнь матери, чего не мог им простить?
А впрочем, кто знает, может быть, в какой-нибудь умной Гусиной книжке уже про это написано?..
Смело нырнуть и красиво вынырнуть…
Эх, грабли, грабли! Нельзя на вас наступать больше одного раза. Это в идеале. Реальность почему-то обожает повторения. Наверное, чтобы дошло окончательно и бесповоротно. Первый раз – это случайное попадание. Второй – намек на то, что лоб надо бы поберечь, раз грабли никуда не деваются. А третий? Это уже диагноз. Или – катастрофа. Тут уж полагается понять, что ходишь по кругу, если все время возвращаешься к скромному орудию сельхозтруда, которое, не таясь, поджидает тебя посреди дороги и метко бьет. В который раз по одному и тому же месту.
И что же делать? Неужели так и продолжится? Неужели весь жизненный маршрут имеет только одну веху: грабли? Причем одни и те же…
Ну, почему третий ее МЧ слово в слово повторяет формулу и первого, и второго, прощаясь навсегда?
– Ты слишком правильная. С тобой все предсказуемо.
Нет, вы слышали? Быть хорошей и правильной – это минус! Дефект!
В чем же ее вина? И что тут такого плохого – вот бы разобраться!
Что она делала не так? На свидания не опаздывала – и это раз! Не скандалила и уступала – и это два! Выполняла обещания, не давала поводов для ревности, утром готовила вкусный и здоровый завтрак, а вечером – романтический ужин при свечах, не приставала с расспросами, не клянчила подарки – и это тридцать три…
Придраться не к чему. А оказывается – вот: все плохо. Слишком хорошо – мужская психика такое не принимает.
И вот тебе, девица-душа, 28 годков. И ты со своей правильностью не нужна никому.
Она почитала умные книжки про это, разобралась. Мужики – охотники по природе. Им подавай риск, опасность, неожиданности, авантюры, адреналин, страсти-мордасти. Неужели все – охотники? Все до одного? Тогда ничего не поделаешь. Природу не изменить. Но ведь и себя не переделаешь. Что выросло, то выросло. А даже если и попытаться переделать, с чего начать? С капризов, скандалов, требований кофе в постель, ресторанов вечерами, с исчезновений, путаных объяснений, загадок… Чтоб сам старался. Они же только свои старания и усилия ценить умеют.
Мечтать не вредно. Но у нее так не получится. Потому что правильность ее генетически обусловленная. От правильной матери родилась точно такая же дочь. Это можно как-то изменить? Куда там! Это, может, как раз и называется родовое проклятие. Хотя… Мать же ухитрилась выйти замуж и родить себе дочуру. Но – были другие времена. Думали, что все у всех навечно срастается. И детей учили ненужным вещам: верности, терпению, уступчивости.
Уже само имя говорящее дали: Людмила. Это чтоб людям милой была. Лучше б придумали имя, от которого все с ходу в нее влюблялись бы. А то – она всем должна, ей никто.
Вот, пожалуйста: она лежит и оплакивает собственное одиночество, но разве ее оставят в покое! Телефон вибрирует, трещит, аж заходится весь: «Бери меня!»
Мама, кому еще и быть…
– Люд, пиши список, чего к дню рождения купить.
Даже не спрашивает, как дела, может она сейчас говорить и хочет ли. А вдруг у дочери денег нет на покупки? Или она не планирует посещение материнского праздника? Может же быть такое?
Теоретически – да. У разных там других. Но не в их семье. Как это может не хотеться на мамочкин юбилей?
Это невозможно. Неправильно.
Перед Людкиными глазами словно загорается красная слепящая лампа. Стоп глупости выдумывать! Ишь ты!
И вот она покорно записывает: майонез, горошек, огурцы соленые с рынка (проверить, чтоб хрустели), яйца, картошка, шампанское, водочка…
Естественно, путь ее предначертан: магазин, рынок, семейное торжество. Матери пятьдесят! Куда денешься?
Она тщательно замазывает синяки под глазами, румянит щеки, чернит ресницы, чтобы правильно, по-праздничному выглядеть и не отвечать на вопросы: «Что? Опять?»
Естественно, за столом тема «Людке двадцать восемь, а она еще не замужем» все равно всплывает. Еще бы!
– Я вот в 28 тебя уже в первый класс повела, а ты все ждешь, – весело упрекает хорошо закусившая и уже разрумянившаяся от стопочки мать.
– Другие времена, – утешают гости. – Они теперь не спешат. Им все веселье, удовольствия всякие подавай. Нагуляться хотят.
– И мы гуляли! И мы веселились! – не сдается мать. – Такое удумывали по молодости, до сих пор с Васькой ржем, как вспомним.
Васька – это верный муж и заботливый отец. Что-то Люда не слышала их «ржания». Интересно, что там за шутки юмора удумывала эта достойная чета. Мать уже завелась, не остановить:
– Мы ж с ним на кондитерской фабрике познакомились. Я с первого раза не поступила, он не поступил. Ну, надо было стаж зарабатывать, иначе в институт не возьмут. Вот меня мать и устроила укладчицей. Целый день конфеты в коробки укладывала, зефир в шоколаде, клюкву в сахаре. Поначалу объедалась сладостями. Потом от них аж тошнить стало. Иду на работу утром, а меня от запаха кондитерского тошнит. А денешься куда? Работать-то все равно надо. Тоска. И Васька вот тоже – тосковал. Укладываем это все добро по коробкам, а у самих скулы сводит. Тут смотрю: таракан семенит. Там тараканов было – не сосчитать. Ну, я со злости взяла, придавила да в коробку с зефиром и сунула. Васька в смех ударился. И я за ним. Представили себе, как открывает какой-нибудь начальник коробку, а там – «рыжий и усатый»… Вот и стали мы в каждую коробочку таракана подкладывать. Бумажку-то «укладчица №…» я все равно на самое видное место помещала. Я-то здесь при чем, что по фабрике насекомые шастают? Сам залез, сам уснул вечным сном. В общем, дел у нас прибавилось, но и производительность труда выросла. Наши портреты на стенд ударников повесили. А мы все думали: неужели никто не пожалуется? Что у нас за народ такой? Покупают за свои деньги коробку с тараканами и лень даже пойти повозникать. Потом, правда, кому-то серьезному наш подарок попался. Закрыли на дезинфекцию. Но это мы уже увольнялись. Эх! До сих пор вспоминать смешно, да, Вась?
Отец довольно кивнул, мол, бывали дни веселые, гулял я, молодец. Гости выпили за юмор, радость и веселье.
Людка осмысливала услышанное. Жаль, раньше она эту историю не слышала. Может, все было бы у нее в жизни иначе. Не упрекали бы ее в правильности. Горизонты ее взглядов на порядок и приличие могли бы расшириться беспредельно. Ведь, оказывается, все хорошо и правильно, если в подарочную коробку с конфетами положить букашку-таракашку. Всем, оказывается, станет весело и приятно. И будет потом что вспомнить, подводя итоги прожитых лет на собственном юбилее. Молодость должна быть бесшабашной! Стариками стать успеем!
Она вскоре слиняла в свою уютную однушку, заботливо выделенную родителями в подарок на получение диплома. Сослалась на то, что рано вставать.
Дома, в ненавистном одиночестве, полезли в голову злые, но справедливые мысли. Вот она кому обязана появлением на свет! Тараканам! На этом сошлись ее будущие родители! На шутках развеселых. Так и учили бы уму-разуму с детства. Помогли бы собрать коллекцию тараканов-мышей-крыс… А то сейчас и тараканов-то не достать. Подевались куда-то. Правда, мыши еще есть… Наловить, насушить, отнести на работу, разложить коллегам в сумки, карманы, кейсы. То-то радости!
Потом мысли ее перетекли в более практичное русло. Надо врать научиться, мечтала она. Делать всякие мелкие пакости, неправильности и все такое. Контролировать процесс общения ежеминутно. Вот захочешь что-то сказать обыденно-простодушное, воздержись. И вместо этого лепи такое, от чего самой страшно станет. Тогд им и будут приключения! Под этим злорадным «им» подразумевались, конечно же, все те, кто не любит покой и стабильность, кому импровизацию подавай.
Тренировать свой новый, опасный и непредсказуемый облик Людке захотелось немедленно. Она открыла лэптоп, глянула в свою почту. Ни одного письма! Никому не нужна! Сбоку мелькнула реклама. Дайвингом приглашают заниматься. Нырять в глубину и любоваться подводным миром. Плавала она еле-еле, даже не по-собачьи, а по-кошачьи. Кошки, если их на мелководье затащить, выплывут, конечно, но паниковать при этом станут изо всех своих мелких силенок. Ну что ж! Значит – самое то! Полетит в дальнюю страну с красивыми рыбами, нырнет и поминай как звали. Лучше так, чем тут прозябать в забвении и ненужности. А для начала зарегистрируется на форуме дайверов. И врать будет учиться именно там. С три короба, от всей души.
Она очень быстро придумала себе ник. Тоже злость подсказала. Будет она Меч-рыба. Опасная и хищная, быстрая, активная, агрессивная. Зарегистрировалась. Вклинилась со всей дури в дискуссию. Новичок просил дельных советов, ему отвечали. Вполне серьезно и обстоятельно. Люде понравились ответы. В этих вещах шутить нельзя, дело-то серьезное. Но тут она одернула себя, вспомнив, что собиралась практиковаться во вранье и наглости, и развязно написала: «Да нет тут ничего особенного и страшного. Главное – не бздеть! Всего и делов!»