– Куда мы едем? – спросил Глеб.
– К стану шокатов, – раздался тихий голос.
– И ты уже знаешь, где он?
– Да. – Тори остановила серого. – Слушай. Ты лекарь, значит, у тебя чуткое ухо… Слушай.
Сначала Глеб не различал ничего, кроме шелеста дождя. Потом сквозь этот монотонный гул до него стали долетать новые звуки, очень далекие и едва различимые – вроде бы человеческие голоса, скрип и топот, звон металла и другие шумы, которые производит большое скопище людей. Спустя пару минут он различал их так же отчетливо, как хрипы в легких и биение крови своих пациентов. Да, Тори была права – где-то в холмах находился лагерь с сотнями – возможно, тысячами – обитателей.
Девушка втянула носом воздух.
– Пахнет дымом и конским навозом. Поехали, Дон! В темноте мы сможем подобраться ближе.
Дождь внезапно кончился. Всадники скользили среди мокрой травы словно две тени – неслышимые, невидимые, неощутимые. В разрывах туч появилась малая луна, и Глеб разглядел, что холмы отступили, и перед ними лежит большая котловина с мерцающим в отдалении заревом. Шум становища сделался заметнее, запахи – острее, и теперь он тоже улавливал их: дым щекотал ноздри, еще пахло жареным мясом, навозом, сырыми кожами.
Тори вдруг замерла, и в следующую секунду ее конь беззвучно повалился в траву. Вслед за ним лег Уголь, вытянув шею и уткнувшись мордой в землю. Глеб распластался на его широкой спине – инстинкт подсказывал ему, что надо затаиться, не шуметь, даже не дышать. Вскоре послышался мягкий топот копыт, скрип седел и тихие голоса. Два десятка воинов проехали в отдалении, двигаясь цепочкой друг за другом; промелькнули, как призраки, и исчезли в темноте.
Серый поднялся, за ним – вороной.
– Сторожа. Объезжают лагерь, – едва слышно прошептала девушка. – Поедем к холмам и подождем до рассвета. Я хочу взглянуть на их становище.
Они не вернулись в долину, что привела их сюда – Тори выбрала путь южнее и, похоже, не ошиблась. Холмы здесь были более пологими, заросшими высокой травой, деревьями и кустами – хорошее укрытие для всадников и лошадей. Они спешились, Глеб сбросил мокрую куртку, Тори сняла свой кожаный панцирь. Затем, отыскав место посуше, устроились под защитой кустарника и стали ждать. Кони паслись неподалеку, ниже по склону.
– Почему ты выслеживаешь шокатов? – спросил Глеб.
– Я же сказала, они объявили эту землю своей. – Тори повернула лицо к зареву, стоявшему над лагерем. – Когда мы шли здесь в прошлый раз, Люди Холмов не захотели нас пропустить, и была битва. Это случилось задолго до моего рождения, и, возможно, теперь шокаты стали умнее. Но кто знает! Мы должны быть готовы к сражению, должны знать, где они и сколько их.
– Но южнее, у опушки большого леса, люди мне не встретились, – заметил Глеб. – Почему бы не пройти в той стороне, обогнув земли шокатов?
На лбу девушки пролегла морщинка.
– Тогда многие не увидят место своего рождения. Мы всегда идем одной и той же дорогой, так, как шли наши предки. Идем по Кольцу, Дон.
– Кольцо – это что такое?
– Мир. – Она простерла руки в стороны.
– Но мир шарообразен.
– Это всем известно. Но если провести по шару линию, вот так, – она стиснула кулачок и показала пальцем, – будет Кольцо.
Идущий по Кольцу когда-нибудь окажется в том месте, где родился.
– Если место рождения так дорого вашим людям, можно всегда в нем жить, – сказал Глеб. – Распахать поле, построить дом, а после – целый город.
Тори покачала головой.
– Поле, дом, город… Я понимаю, о чем ты говоришь. Но странствовать интереснее – ведь можно увидеть столько нового! Мой народ выбрал эту судьбу.
Перелетные птицы, вечные кочевники, понял Глеб. Пожалуй, не стоило рассчитывать на домашнее гнездышко с Тори в качестве хозяйки… Он осознал это с горечью. Марина была другой. Они редко говорили на такие темы, но Глеб помнил, что дом для нее – как якорь в жизни. Если он будет Связующим, переберется в Лондон или Прагу, дом в Сплите все-таки останется его жилищем. Там – Марина… Там, а не под каменной плитой на сплитском кладбище…
Начало светать. В серых предутренних сумерках Глеб видел стоянку кочевого племени, целый город из накрытых кожами юрт, а вокруг него – кузни и гончарные печи, загоны для скота, телеги на огромных колесах, костры, пылающие под навесами, и табуны лошадей, что паслись в отдалении у небольшого озерца. Всюду люди, сотни, тысячи людей – пастухи, воины, женщины, подростки, ребятишки… Дым поднимается в небо, что-то варится в больших котлах, кто-то ест, кто-то ждет еду, кто-то раздувает горн, кто-то, оседлав коня, мчится к табунам, кто-то везет на телеге хворост либо бурдюки с водой… Наверное, подумал Глеб, таким был в земном прошлом лагерь гуннов или монголов, обитавших в Великой Степи.
Показался край солнца, и после дождя степь заволокло дымкой полупрозрачного тумана. Однако наблюдать он не мешал и вскоре исчез – мокрая трава сохла быстро.
– Четыреста жилищ, примерно восемьсот воинов и пять-шесть тысяч лошадей, – промолвила Тори. – Но надолго они здесь не задержатся – кони объели почти всю траву. Скорее всего, откочуют на юг.
Глеб молчал, глядя, как конные часовые объезжают лагерь. Они двигались неторопливо, озирали землю, холмы и берега ручья, впадавшего в озеро, иногда двое-трое кружили на месте, что-то высматривая в траве. Возможно, это были всадники, которых они видели в темноте, или отряд, сменивший ночную стражу. Бдительные парни, решил Глеб.
Внезапно всадники остановились, и несколько воинов спрыгнули наземь. Кажется, они были в том месте, где Тори положила коней, и Глеб подумал, что стражи наткнулись на примятую траву. Впрочем, под сильным ливнем трава легла повсюду, и теперь, высыхая, стебли распрямлялись, скрадывая все следы.
Похоже, Люди Холмов изучали землю, но потом один наклонился, что-то поднял, вскинул над головой вроде бы не очень длинную крючковатую палку, и все столпились вокруг него. Что там была за находка, Глеб за дальностью расстояния не разглядел, но шокаты вдруг пришли в страшное возбуждение – замахали руками и копьями, пронзительно завопили, и десяток всадников помчался в лагерь, что-то выкрикивая. «Тан-наа ле-ем ба-ага!» – донеслось до Глеба. И снова: «Тан-наа ми-ин ле-еем ба-ага!»
– Что они кричат? – спросил он.
– Я услышала «танна». Танна – метательный топорик, а остальное не разберу, – с озабоченным видом ответила девушка. – Нашли топорик там, где мы прятались ночью… Ты ничего не терял?
– Сейчас проверю.
Глеб спустился к вороному. Обычно его топорик висел в петле из конского волоса, наброшенной сзади на седельную луку, но сейчас он не нашел ни волосяного шнура, ни топора – должно быть, петля соскользнула, когда Уголь лег в траву. Жаль! Впрочем, подумалось ему, у Тори целый арсенал, чем-нибудь поделится.
Он поднялся к девушке на вершину холма.
– Похоже, нашли мой топорик. Теперь они знают, что ночью кто-то подобрался к лагерю.
Тори вслушивалась в вопли шокатов. В лагере царила суматоха – по крайней мере две сотни воинов седлали лошадей.
– Дело не в этом, – сказала она. – Откуда этот топор? Ты принес его с Земли?
– Нет, нашел неподалеку от большой реки, на поле битвы, среди костей. Хорошая сталь и на топорище искусная резьба…
– Какая? – Тори явно встревожилась.
– Там было изображение зверя, вот такого. – Глеб коснулся висевших на шее клыков. – Ты назвала его Прыгающим с Деревьев.
– Плохо! – Ее лоб пересекла морщинка. – Очень плохо, Дон! Зря ты взял этот топор!
Из лагеря выступали отряды воинов по двадцать-тридцать человек. Они направлялись к краям котловины, на юг и север, запад и восток, за ручей и озеро, к окружающим низину холмам. Кажется, шокаты твердо решили поймать владельца топора.
– Надо уходить, – промолвила Тори. – Быстрее! Солнце и на палец не поднимется, как они будут здесь!
– Что не так с этим топором? – спросил Глеб.
– После! После, Дон!
Они бросились к лошадям. Склон холма, глядевший на юг, был покатым, и Тори сразу пустила серого в галоп. Спустившись вниз, беглецы с полчаса петляли среди пологих, постепенно понижавшихся холмов и, наконец, выехали в степь. Но едва они успели удалиться от холмистой гряды, как за их спинами появился отряд всадников. То ли кони у шокатов были свежими, то ли им был известен короткий путь на равнину, но оказались они близко, метрах в двухстах. Тори и Глеба заметили, поднялся крик, засвистели стрелы, втыкаясь на излете в землю. Девушка хлопнула серого по шее, и конь ускорил бег. Уголь держался за ним без всяких усилий. Знакомое чувство охватило Глеба – он ощущал, как напрягаются мышцы коня, и казалось ему, что Уголь летит над травами словно огромная птица.
– Мы сможем уйти от них? – крикнул он, поравнявшись с Тори.
– Ты сможешь, твой конь – хаах, – послышалось в ответ. – Мой не такой сильный, и у Людей Холмов лошади не хуже.
– Что им нужно?
– Наши жизни. Они нашли топор и думают, что мы – из Людей Зверя. – Ветер бил им в лицо, на мгновение девушка задохнулась, потом крикнула: – Таких положено убивать! Чужих лазутчиков тоже!
Они мчались по степи стремительным галопом. Шокаты вроде бы не приближались, но и не отставали; оглядываясь, Глеб видел, как блестят острия копий и целят им в спину арбалеты. Он сосчитал всадников – их было семнадцать, и у половины кони такие же резвые, как серый. Эти скакали впереди, сбившись плотной кучкой, остальные растянулись метров на пятьдесят, но ни один не оставил погоню. «Настойчивые парни!» – подумал Глеб. Чем им не понравился топорик?
Уголь ушел в сторону, и тут же над плечом Глеба пропела стрела. Целили в шею, но наконечник лишь разрезал куртку. Выстрел смертельный, не за тем, чтобы ранить и пленить…
Тори повернулась, вскинула арбалет, метнула одну стрелу, потом другую. Два всадника рухнули с коней, третий, наткнувшись на лошадь убитого, вылетел из седла.
Смерть, снова смерть, мелькнуло в голове у Глеба. На миг встали перед ним поросшие лесом горы, узкое ущелье и колонна боевых машин, ощетинившихся пулеметами. Там, на Кавказе, не было таких стремительных погонь, там двигались неторопливо и осторожно, присматриваясь к каждому дереву, каждой скале, и свистели там не стрелы, а пули. Что, впрочем, сути не меняло – смерть повсюду смерть. Смерть приходит быстро, в одно мгновение, а чтобы спасти человека, надо очень постараться, и уйдут на это недели и месяцы. К тому же солдат на свете больше, чем врачей, подвел он печальный итог.
Тори опять выстрелила, сбив с коня шоката. Передовые всадники ответили, целясь на этот раз ниже, в лошадей; Уголь увернулся, а в бедро серого ударили две стрелы. Конь застонал, и это было так похоже на стон человека, что у Глеба зашевелились волосы. В следующую секунду стрела воткнулась в бок девушки.
Обломив ее, Та, Кто Ловит Облака Руками, повернула к Глебу побледневшее лицо.
– Уходи, Дон… Уходи на восток, к большой реке… там керы, Люди Кольца, мои соплеменники… скажешь им…
Глеб молчал, соображая, серьезна ли рана. Стрела вошла глубоко, но все же до брюшной стенки не достала и на кость не натолкнулась… Разрыв тканей и, возможно, задето легкое… В полевом госпитале он справился бы с этим минут за двадцать – извлек стрелу, прочистил рану, наложил швы… Но госпиталя нет, нет зажимов, ланцета, щипцов, кетгутовой нити, а есть только нож… Нож и погоня за спиной.
Серый, хоть по ноге его струилась кровь, мчался с прежней резвостью, спасал всадницу, и было ясно, что он упадет и умрет, но бег не остановит. Тори обмотала уздечку вокруг пояса, легла на шею лошади, обхватив ее руками; кожаный панцирь у нее на боку потемнел. Кровотечение обильное, может лишиться чувств, мелькнула мысль у Глеба.
Оглянувшись, он увидел, что шокаты приближаются, и погрозил им кулаком. Раз догоняют, значит, с серым он ошибся – все же раненый конь скачет медленнее… Гнев туманил разум Глеба, гнев и обида на судьбу. Потерял Марину, теперь теряет эту девушку… Пусть ничего у них не выйдет, но решение, быть им вместе или нет, они примут сами, только они, а не эта банда за спиной! Однако ситуация иная, чем с Мариной, вдруг мелькнула мысль. Тогда он ощущал бессилие – ведь источник болезни незрим, и нельзя сражаться с раковыми клетками как с живым противником. Но сейчас враги были в человеческом обличье, и значит, он мог свести счеты с судьбой – или хотя бы поспорить с нею.
Вороной скакал бок о бок с серым, будто старался его ободрить. Наклонившись, Глеб схватил рукоять клинка, висевшего под седлом Тори, и дернул к себе. Это оказалась не сабля, не меч, а широкое полуметровое лезвие на древке вдвое большей длины, с острым наконечником – смертоносное оружие, скорее похожее на алебарду или старинный бердыш. Штучка не для женских рук, подумал он и тут же удивился – оружие было не тяжелым.
– Я не убиваю людей, я их лечу, – молвил Глеб и повернул коня. – Но что поделаешь, раз выдался такой случай…
Описав дугу, Уголь ринулся на шокатов. Во главе отряда скакали четверо на самых быстрых лошадях, еще десяток растянулся цепью за передовыми. Глеб увидел, как один из всадников поднимает арбалет, но едва стрела сорвалась с тетивы, как вороной прянул в сторону. До врагов было уже рукой подать, не больше полусотни метров, и расстояние стремительно сокращалось. Трое передовых потянули из ножен мечи, четвертый взялся за копье.
Они не успели достать оружие: Уголь ударил грудью лошадь, мчавшуюся с края, сшиб ее наземь вместе со всадником, Глеб рубанул клинком другого воина. Длинная рукоять словно сама собой повернулась в его ладонях, и острие на конце пронзило горло третьему шокату. Последний, тот, что с копьем, застыл в ошеломлении, и это стоило ему жизни: встав на дыбы, Уголь опустил на голову врага тяжелое копыто.
Глеб вцепился в уздечку, прижимая древко алебарды локтем. Ему удалось не свалиться с седла, и в следующий миг он уже летел к цепочке всадников, к первому шокату, крутившему над головой топор. Они столкнулись, и шокат вдруг оказался где-то внизу, придавленный упавшей лошадью – она билась на земле с переломанными ногами. Уголь перепрыгнул через коня и всадника, его копыта были в крови, и кровь капала с лезвия алебарды. Следующий враг не успел увернуться – клинок Глеба пришелся между шеей и плечом, развалив шоката до пояса.
Устрашившись, воины повернули коней. Их оставалось семь или восемь, но похоже, они не горели желанием продолжить схватку. Вороной догнал их с легкостью. Всадник, скакавший позади, оглянулся, выкрикнул в ужасе: «Хаах!» – и рухнул под ударом алебарды. Глеб снова занес свое оружие, но вдруг привиделись ему шеренги роботов, железный вал, что катится по бесплодной земле, а впереди – он сам, одержимый манией убийства. Это видение было таким отчетливым и жутким, что степь и небеса на миг затмились, и вместо топота копыт и воплей шокатов Глеб услышал, как грохочут панцири и лязгают стальные клешни. Опустив оружие, он помотал головой и взялся за уздечку. Уголь послушно замедлил бег.
– Пусть уходят, не будем больше убивать. – Его голос был хриплым, гнев сменили опустошение и усталость. – Мы ведь не звери, верно? Прогнали ублюдков, и теперь поедем к Тори, займемся ее раной. Да и серому надо помочь… А ты у меня молодец!
Глеб потрепал коня по шее. Повернув голову, Уголь потянулся к его руке, губы вороного были мягкими, как шелк. Они поехали по своим следам, миновали несколько тел, распростертых в траве – кто-то еще шевелился, но добивать шокатов у Глеба и в мыслях не было. Он спешил к Тори.
Девушке удалось слезть с лошади. Она ждала его, лежа в траве рядом с серым; лицо бледное, дыхание прерывистое, на висках пот – все признаки кровопотери. Конь тоже выглядел не лучшим образом.
Спрыгнув на землю, Глеб вытащил нож и осторожно разрезал кожаный панцирь и рубаху под ним, обнажив девушку до пояса. Снял с седла канистру, вымыл руки и лезвие ножа, осмотрел рану и произнес:
– Придется резать. Совсем немного, по краям входного отверстия. Будет больно… Как ты считаешь, Уголь, она выдержит?
Нож, к счастью, был острым, и руки у Глеба не дрожали. Тори закусила губы. Он сделал один надрез, потом второй и взялся за древко стрелы.
– Теперь будет еще больнее… Но она даже не пискнет. Она у нас девушка крепкая…
– Ты с кем говоришь? – простонала Тори.
– Со своим конем, разумеется. Он у меня в ассистентах.
Правой рукой он сжимал древко, левой раздвинул края раны.
– Ты говори с ним, говори… – выдохнула девушка. – Хаах… любит… слушать человека… любит ласку… любит… Оох!
– Все же пискнула, – сказал Глеб, отшвырнув стрелу и глядя, как из раны толчком выплеснулась кровь. – Теперь бы что-нибудь чистое… Нужно наложить повязку.
– В сумке, Дон… – прошептала Тори, – в правой сумке у седла… Там мешочек… достань, приложи…
В сумке нашлись скатанные рулоном тряпицы, а в мешочке – мягкие сероватые шарики. Глеб растер один на ладони, пробормотал:
«Надо же, паутина!» – промыл рану, сделал тампон из серых шариков и начал бинтовать. Он прикасался к телу девушки, видел ее маленькие крепкие груди с розовыми ягодами сосков и, поддерживая ее, ощущал ладонью нежность кожи. Но это сейчас не имело значения – не женщина была перед ним, а пациентка.
– Покашляй, глубоко вдохни и сплюнь, – велел он.
– Зачем?
– Так надо. Делай, что говорю.
В слюне крови не было – значит, легкие не задеты… Очень хорошо! Кончив бинтовать, Глеб приложил пальцы к сонной артерии, засек по часам минуту, сосчитал пульс – шестьдесят… Тори оживала на глазах.
– Мой конь… – Она с хрипом втянула воздух. – Помоги коню… И что там с шокатами?
– Об этом не тревожься, – молвил Глеб, снял куртку и набросил ей на плечи. – Те, что еще живы, ускакали.
– Я видела… видела, как ты с ними дрался… – На губах Тори вдруг промелькнула улыбка. – Помнится мне, ты не убиваешь людей?