Тори принялась рассказывать об украшениях из бронзы и серебра – их для Людей Кольца и других племен делали Кузнецы. Керы сейчас разбили лагерь около их поселений, и эта стоянка была самой долгой в нескончаемом странствии, примерно на год. Путь от острова до предгорий за Пещерами, где жили Кузнецы, был не близкий, но и не такой далекий – на авиетке можно часа за четыре добраться. Глеб надеялся не раз посетить своих учеников и новых родичей, отца, мать и сестер Тори.
– Полечу к твоему народу и этим Кузнецам, – сказала Сигне Хейгер, словно подслушав его мысли. – Хотелось бы взглянуть на их работу. Обязательно полечу, когда ситуация будет поспокойнее. Сейчас не знаешь, чего ждать… Того и гляди, шериф объявит мобилизацию…
Над планетой кружил подозрительный корабль, так что мобилизация и осадное положение не исключались. За двенадцать дней, что Глеб и Тори прожили в Трех Дубах, их дважды посещал магистрат Каррера, расспрашивал про плоскомордых убийц, говорил, что их обоих попросят в скором времени явиться в ратушу. Вид у него был мрачный и обеспокоенный – очевидно, к визиту чужаков магистраты относились со всей серьезностью. Впрочем, и шериф, прилетевший к Людям Кольца, когда Глеб со всем отрядом вернулся из Пещер, не скрывал тревоги – взглянул на убитых плоскомордыми, нахмурился и буркнул: «В нашем раю только черта не хватало!»
Глеб так ждал гостей с острова, так надеялся увидеть людей Земли, своих современников – даже, может быть, из России, из Питера… А встреча вышла невеселой.
* * *От Пещер к стану керов ехали быстро, с одной ночевкой, везли металл и тела погибших. Добрались утром, часа через два после солнечного восхода, миновали половину лагеря до серединной площадки, где стояли фургоны и шатры старейшин; там спешились и сняли трупы с лошадей.
Начал собираться народ. Однако люди не подходили близко, даже родичи Той, Кто Печет Лепешки, и Того, Кто Родился под Второй Луной, и Глеб не слышал криков и рыданий. Толпа окружила площадку плотным кольцом, оставив место для старейшин, военных вождей и целителей.
Тот, Кто Держит Ладонь на Кольце, взглянул на мертвые тела, покачал головой в изумлении, спросил:
– Это случилось в Пещерах?
– Нет, – произнес отец Тори. – С неба спустились чужаки, похожие на людей, но не люди. Трое. Напали на наших молодых, убили девушку и парня. Тогда наши расстреляли их из арбалетов. Один был ранен, но жив. Тер Шадон Хаката говорил с ним на своем языке.
Старейшина повернулся к Глебу. За его спиной стояли военные вожди.
– И что сказал чужак?
– Что нас всех убьют. Я думаю… – начал Глеб, но кто-то в толпе выкрикнул:
– Летит! Птица с острова в небе!
– И правда, летит, – подтвердил Тот, Кто Крепче Быка, задрав голову вверх.
Крылатый белый аппарат приближался с юго-востока, летел низко – может быть, в сотне метров от земли. Керы, щурясь на солнце, смотрели, как маленькая авиетка кружит над лагерем. За арбалеты и клинки никто не хватался – островитяне не были врагами.
Пожалуй, лишь два целителя не глядели в небеса – они тихо переговаривались, склонившись над мертвецами. Ученики окружили их.
– Никогда не видел таких ран, – пробормотал Тот, Кто Ведает Травы. – Будто огонь прожег тело насквозь… Жуткое оружие!
– Жуткое, – согласился Тот, Кто с Легкой Рукой, и поднял взгляд на Глеба. – У вас на Земле такое есть?
– У нас и пострашнее найдется. – Глеб тоже посмотрел на убитых. – На Земле столько всякого оружия, что нас ничем не удивишь.
Это было не совсем правдой – какое оружие у плоскомордых, он не представлял и теперь сожалел, что его закопали. Надо бы прихватить с собой да испытать! На раны от огнемета не похоже, костная ткань рассыпалась пылью словно при атомном взрыве… температура очень, очень высокая… Лучевое оружие?.. Лазер?..
Авиетка приземлилась – крохотный летательный аппаратик, похожий на яйцо с прозрачным верхом и небольшими крыльями. Вылезли двое: юноша-пилот и рослый широкоплечий негр лет пятидесяти, оба в шлемах и комбинезонах; у негра на груди был прицеплен значок в виде звезды. Он поднял руку с раскрытой ладонью и произнес гулким басом на английском: «Шериф Дункан с острова. Приветствую вождей со всем моим почтением. – Затем подтолкнул пилота и буркнул: – Уснул, малыш? Ну-ка переведи на их тарабарщину!»
– Не нужно. – Глеб сделал несколько шагов вперед. – Глеб Соболев с Земли, из Петербурга. Я вас понимаю, шериф. Другие тоже, но французский и русский керы знают лучше.
– С Земли? – Шериф пристально уставился на Глеба. – Что-то я тебя не помню, парень! Когда ты попал на остров?
– Я не был на острове, меня перебросили сюда, в саванну. Потом я очутился у керов, месяца три назад.
Теперь шериф Дункан и его юный спутник смотрели на Глеба с изумлением.
– Все попадают на остров, в приемную камеру в Щели, – пробормотал пилот. – А чтобы на континент… никогда о таком не слышал…
– Мишель верно говорит, – пробасил темнокожий шериф. – И я не слышал, клянусь всеми мусорными баками на Бродвее! Ну, с тобой позже разберемся, а сейчас расскажи мне, что здесь случилось, в этих ваших степях. Мы знаем, что кто-то подкрался к двери в нашу райскую обитель… оттуда подкрался! – Дункан ткнул пальцем вверх. – Кружат, высматривают, запускают зонды над сушей и океаном, теперь вот ракету у гор посадили… Кто ее видел? Спроси у своих ребят… то есть у великих вождей, славных воинов и достойных женщин. Кто видел, и что за тварь к нам прилетела?
– Я видел, – промолвил Глеб и повернулся к старейшинам. – Человек с острова говорит: им известно, что в наш мир прилетели чужие. Просит рассказать, что мы о них знаем.
– Расскажи, – произнес Тот, Кто Смотрит на Звезды. – Можешь говорить на его языке, я немного понимаю эту речь. Расскажи, Тер Шадон Хаката, и покажи вот это.
Он сделал знак, и лекари с их учениками расступились.
Молодой пилот взглянул на трупы, прижал ко рту ладонь и побледнел. Шериф Дункан, явно американец, оказался более стойким – пробормотал проклятие, нахмурился и рявкнул то самое: «Дьявольщина! В нашем раю только черта не хватало! Черта, да еще с бластером! Это против наших охотничьих пукалок!»
Глеб заговорил, юноши из отряда и Та, Кто Заплетает Гривы Лошадям, видевшие, как приземлилась ракета, добавили подробностей.
Слушая их, шериф хмурился и поджимал губы. Потом сказал:
– Надо доложить магистрату – похоже, ждут нас непростые времена. А с тобой что делать, мистер Соболефф? Желаешь тут остаться или на остров переберешься?
– Переберусь, – откликнулся Глеб. – С женой переберусь и с двумя лошадьми, так что нужен нам транспорт побольше вашего.
– Не проблема. К вечеру аэрокар пришлю, – буркнул шериф Дункан, неуклюже поклонился вождям и отбыл восвояси. В тот же день и случилось у Глеба и Тори переселение.
* * *Ближе к Трем Дубам тропинка была выложена плоскими гранитными плитками, серыми и розовыми. Копыта коней зацокали по камню, и вскоре Глеб и его спутницы очутились на небольшой поляне, что пряталась от солнечных лучей под кронами развесистых дубов. Здесь, как и гласило название поселка, росли три дуба, и под каждым возвышался дом, рубленный из местного дерева. Веранды и крылечки, обращенные к центру поляны, глядели друг на друга и на Черемисова, восседавшего в кресле у стола. Стол, кресло, лавки и навес над ними были сделаны поэтом собственноручно и, как он выражался, без технических выкрутас, с помощью пилы, топора и рубанка. Черемисов был приверженцем пролетарского метода стихосложения, некогда озвученного Маяковским: «Землю попашет, попишет стихи». Пахал он в огороде, а еще охотился, рыбачил и собирал пчелиный мед.
Увидев Глеба, женщин и лошадей, Черемисов огладил пышную бороду, громко чихнул и произнес:
Он часто говорил стихами – в основном цитировал классиков. К собственному творчеству Черемисов относился с юмором, утверждая, что жажду Бог дал, но поселил вдали от источника.
– Черемис, дорогой, мы ничего не скрываем! – воскликнула Сигне Хейгер. – Ровным счетом ничего, кроме мелких девичьих тайн. Ну там шляпки, блузки, кружевные трусики…
С этими словами, подхватив Тори под руку, она направилась к своему крыльцу. Глеб сел на лавку, налил браги из кувшина на столе, отхлебнул и кивнул довольно – брага у Черемисова была забористой.
– Эта женщина сведет меня с ума, – задумчиво молвил поэт, почесывая в бороде. – Знаешь, сокол ясный, сколько раз я делал ей предложения руки, сердца и таланта? Конечно, я не осетрина первой свежести, но еще могу порадовать дамочку… Тем более, в сложном бальзаковском возрасте.
Черемисову было за восемьдесят, но порадовать он мог кого угодно: в плечах – косая сажень, и мышцы как у борца-тяжеловеса.
Черемисову было за восемьдесят, но порадовать он мог кого угодно: в плечах – косая сажень, и мышцы как у борца-тяжеловеса.
– Возможно, вам стоило бы поселиться в другом месте, – сказал Глеб. – Там, где больше женщин. Как-никак население острова – сорок восемь тысяч, не считая родившихся здесь ребятишек.
– Другое место не годится. – Легким движением руки Черемисов взбил седые кудри. – Видишь ли, голубь сизый, я всегда мечтал заполучить жену-датчанку или шведку, с твердым нордическим нравом и пылким северным темпераментом. Датчанка здесь имеется, так что я буду стоять до последнего… – Подумав, он уточнил: – До последнего вздоха. Не упущу второй шанс!
– Значит, был первый? – полюбопытствовал Глеб.
Черемисов вздохнул.
– Это давняя история… Хочешь послушать? Что ж, изволь…
Я с Алтая, а учиться наладился в Москву, на филологический. Там Ниночку встретил, лебедь белую, стал стишками баловаться, в разные кружки ходить… Время тогда было суровое, опасное – пятьдесят первый годок, стукачи в каждой подворотне, а кто не стукач, тот на стройках социализма либо сидит тихо и сопит в одну ноздрю. В общем, замели нас, меня с поносными стихами взяли и на этап. Отсидел, вернулся, в кочегары пошел, однако был на подозрении. В шестидесятых предложили сюда перебраться. Вот и живу здесь почти полвека.
– А Ниночка что?
– А ничего. Перепугалась до смерти… Так что лютики сразу и завяли.
Воцарилась тишина. Потом Глеб промолвил:
– Вы говорите: предложили сюда перебраться… А как это бывает? Я ведь, скажем так, по другой линии в этих краях очутился… По какой, сам не понимаю.
– С тобой, может, ошибка вышла, – сказал Черемисов. – Вообще-то процедура стандартная: знакомится с тобою некто, вроде как самый обычный мужик: в баню сходить, водки выпить, покурить и поболтать на кухне – все путем и за милую душу… Словом, обычный человечишка! Но вдруг он тебе говорит: слушай, Черемисов, а не свалить ли тебе с этой помойки? Спрашиваешь, куда?.. за бугор?.. Усмехается – там, мол, тоже помойка и бардак. Однако есть дорожка в лучший мир, и мы, ангелы божьи, о ней знаем. Хочешь попробовать?.. Страшно становится, страшно и томительно, а любопытство все ж таки не отпускает… И если ты согласен, хоть в шутку, хоть всерьез, заснешь на Земле, а проснешься здесь, в приемной камере.
– Значит, вот как это случается… – Глеб окинул взглядом дома, поляну, деревья и лошадей, щипавших траву на опушке.
Кивнув, Черемисов откликнулся:
Уголь вдруг насторожился, поднял голову и фыркнул – над кронами деревьев парило что-то белое, округлое, слегка блестевшее в ярких солнечных лучах. Глеб присмотрелся: неторопливо и плавно к поляне спускалась авиетка. Ее крылья затрепетали, изогнулись, чтобы не задеть дубовых ветвей, яйцевидный корпус повис в полуметре от земли, сдвинулся прозрачный верх кабины.
– Снова Хуан прилетел, – щурясь на солнце, молвил Черемисов. – Будет тебя пытать насчет этих… как ты их называешь?.. плоскомордые, так?..
Магистрат Каррера спрыгнул в траву, улыбаясь в знак приветствия.
– Завтра к полудню, Глеб, ждем вас с супругой в ратуше. Будут Бергер, Кривенко, Наоми Ихара и я. Разумеется, шериф Дункан. Пятеро, наш малый совет.
– Приедем непременно, – сказал Глеб. – В городе есть где оставить лошадей?
– Мы пришлем за вами авиетку, так быстрее и удобнее. Возможно, вас захотят сопровождать соседи?
– Я, мил-друг Хуан, лучше дома останусь. Что-то меня городской шум раздражает, – молвил Черемисов. – А вот Сигне, любовь моя ненаглядная, та с радостью полетит. Обновки ей нужны – ну там шляпки, блузки, кружевные трусики…
Глеб покосился на авиетку. Маленький аппарат висел над травой, чуть покачиваясь в слабых порывах ветра.
– Скажите, Хуан, как эта штука держится в воздухе? Где тут двигатель и бак для топлива? Где шасси?
Каррера пожал плечами.
– Ничего такого нет и топливо не нужно – летает, и все.
Транспорт и другие устройства были в городе к моменту появления первых поселенцев. Очевидно, их для нас приготовили… Управление примитивное, все ясно без инструкций, испортить ничего нельзя при всех стараниях, срок эксплуатации неограничен… – Он тоже поглядел на свой летательный аппаратик. – У нас есть три… нет, два толковых физика и больше сотни инженеров. Они говорят про антигравитацию.
С этими словами магистрат уселся в авиетку, дернул какой-то рычаг и взмыл над деревьями.
– Антигравитация… надо же… фантастика! – шепнул Глеб, провожая его глазами.
– То не диво, голубь мой. – Черемисов расчесал пятерней бороду. – А вот заметил ли ты, что он оговорился? Мол, есть у нас три… нет, два физика… Два и сейчас имеются, а хочешь послушать, что с третьим случилось?
– Что же?
– Андраш Каринти его звали, венгр из Будапешта, но жил и трудился в Германии, вроде как в институте Макса Планка[17]. Не просто толковый – гений! Здесь, знаешь ли, и такие есть, абы как непризнанные… – Черемисов сделал паузу и шумно вздохнул. – Что-то он сотворил, этот Андраш, что-то выдумал своими гениальными мозгами, волчок какой-то… Эта юла вертелась и вертелась, а откуда брала энергию, то лишь Андрашу было известно. Задумка у него имелась – осчастливить, значит, человечество, отменить уран, бензин и уголь… Но не получилось. Крепко его прижали!
– Почему? – с любопытством спросил Глеб.
– Потому, что главное в земной помойке – интересы нефтяных компаний. Это святое! Разочаровался Андраш, обиделся и переехал в наши палестины. Прожил здесь лет пять или шесть, а потом надел рюкзак с булыганами и нырнул в сине море со скалы. Записку оставил. Нет, мол, смысла в жизни, если нельзя трудиться, изобретать и внедрять… – Черемисов снова вздохнул. – А нам-то что внедрять?.. Мы здесь на всем готовеньком…
– Печально, – произнес Глеб, – очень печально, хотя я его понимаю. Гений живет работой, и нет для него большего наслаждения, нет мира и покоя без своих трудов. Ему что рай, что ад, без разницы, он как пламя – лишишь притока воздуха, погаснет, умрет… Это я вам как спец по гениям говорю.
– Цветисто излагаешь, – сказал Черемисов, потом вдруг встревожился, приподнялся с кресла, уставился на Глеба пристальным взглядом. – Спец, значит? А ты сам, сударь мой, не того?.. Не из этих мозговертов?.. Может, и у тебя волчок от космических энергий крутится?..
– Нет, я не из них, я честный врач без всякой придури, – успокоил его Глеб. – Кого могу, спасаю, и тем доволен. А феномен гениальности я изучал по просьбе одного петербургского историка, Грибачева Пал Никитича. С точки зрения медицины любой гений – паранормальное явление, загадка и редкостная флуктуация. Вот, скажем, как слетаются к нему гениальные мысли? Откуда он черпает новые идеи? Есть мнение, что из вселенской ноосферы, проникая в нее подсознательно силой разума, то есть ментальным путем.
– Эк тебя понесло! – проворчал Черемисов. – Чушь это, братец, нонсенс, ерунда! Разве эти идеи лежат в ноосфере как пирожки на прилавке? Лежат и ждут, пока кто-нибудь их не утянет? Извини, не верю! Гений сам их продуцирует, страдая и корчась в творческих муках – такая вот моя гипотеза. Во Вселенной нет для нас подарков!
– А здесь? – Глеб широко раскинул руки. – Сами сказали: мы здесь на всем готовеньком.
– Потому таланты и не выживают в нашей счастливой Аркадии, – сказал Черемисов. – Таланту борение нужно, а тут рай для лодырей. Заповедник! Так, на всякий случай. Хотя бывают, конечно, исключения. Знаком я с парой-другой художников, так они…
Прав старик, прав, думал Глеб, слушая Черемисова, прав в том, что заповедник не место для гениев, у него другие функции – например, сохранение вида. Сейчас людей здесь немного, полсотни тысяч на островах и миллион или два на континенте, но размножится народ, покатится колесо прогресса, и будут здесь свои гении. Как же без них? Природа не терпит пустоты, а общество разумных – часть природы! Но это в будущем, а в данный момент…
В данный момент, сказал он себе, ты тут бесполезен. Тут не сказочная страна, где ты король и волшебник-целитель, тут реальность. Можешь учить, можешь оперировать, можешь, по мере сил, спасать недужных, и это, конечно, благородные занятия, но истинное предназначение Глеба Соболева, ценной, даже уникальной особи, здесь ни к чему. Даже если найдутся здесь гении и сотворят с твоей помощью нечто удивительное, как сообщить о том на Землю?.. А ведь их идеи нужны Земле, а не этой райской обители! И ты ей нужен, если хочешь стать Связующим!
Но сейчас не уйти, подумал он, не уйти, даже случись такое чудо, как галактический лайнер с Йоксом на борту. Здесь плоскомордые! Людей в беде не бросишь…
– Что-то ты, соколик, крепко закручинился, – молвил Черемисов. – Отчего бы?