Выскочив из парадной, пролетев подворотню, перепрыгивая через трамвайные пути, мысленно продолжаю диалог с мужем.
Я (насмешливо приподняв брови и слегка прищурив правый глаз):
– Другую?
Муж (глядя на меня злыми глазами и нахмурившись):
– Да, другую.
Я (продолжая держать себя в руках):
– Скатертью дорога. Флаг в руки и барабан на шею. Попутного ветра… Никто не заплачет!
Он, постепенно распаляясь:
– Да баб полно, и все одинокие, всем мужика надо и они как ты не будут…
Я (соглашаясь, невозмутимо):
– Кто ж спорит, полно клуш, у которых на уме только кухня и готовка, и в квартире всегда чистота и порядок…
Муж, сдуру заглотив наживку:
– Вот именно, а в доме хозяйка нужна!
– А я что говорю, до фига хозяйственных. Но найди среди них такую, которая с пяти нот отличит Моцарта от Бетховена, «Pinc Floyed» от «Deep Purple», а при первых же тактах «YES» не завопит: «Выключи сейчас же, у меня скулы сводит!» Потому что не у каждой нервы выдержат… И вообще, такую музыку понимать надо.
– Да молоденьких полно!
– Полно, – киваю я. – А что, твоя фамилия Абрамович или Березовский? Молоденьким деньги нужны. Нет, ты, конечно, работаешь и зарабатываешь, но молоденьких содержать надо. Я-то сама себя содержу, да и непритязательна вовсе. Их одевать-обувать надо, а знаешь, милый, сколько это стоит? Ты даже представить себе не можешь! А на косметику, на салоны красоты и прочие депиляции и солярии… К тому же теперь говорят, что лучшие друзья девушек – это бриллианты. Молодым без этого нельзя. Они такие красивые в глянцевых журналах, потому что денег кучу на эту красоту тратят. Тебе ведь серая мышка не нужна? Я ж тебя знаю, как минимум – Пенелопа Крус. А у таких девушек, поверь мне, нынче повышенные требования. Да и что ты с этой молоденькой делать будешь?
– Найду – что! – пугает муж.
– Ну, это-то понятно. Но, напомню, тебе не девятнадцать лет, не тридцать и даже не сорок. А еще-то ты с ней, что делать будешь? Политику обсуждать? Им это не интересно. Про литературу и искусство говорить? Они ничего не читают. Слушать музыку? Твою музыку они вряд ли станут слушать, им попсу подавай. Будешь с ними разговоры разговаривать? Рассказывать истории из своей жизни? Кто ж спорит, ты славный рассказчик, когда ты за столом начинаешь свои байки травить, тебя не остановить и все смеются, всем интересно. Но только все твои истории – про меня, а мои – про тебя, мой любимый. Потому что мы прожили счастливо очень много лет. Оглядись, кто из наших ровесников не развелся, не расстался? Даже если и есть, была ли у кого из них такая любовь, такое счастье? Что, забыл? А кто сидел на ступеньках чуть не каждый день, ожидая, когда я вернусь с работы? Кто в двадцатиградусный мороз четыре часа пританцовывал в будке телефона-автомата, разговаривая со мной, потому что у меня в квартире был телефон, а у вас тогда еще не поставили. А, помнишь, как прощались на лестнице до тех пор, пока транспорт не перестал ходить, а в мою квартиру возвращаться нельзя было. Что бы родичи подумали? И мы просидели всю ночь на чердаке, на какой-то пыльной оттоманке, и говорили, и целовались. А нашу первую поездку в Крым помнишь? Эту тесную палатку и обязательных ос в кружках с чаем. Вначале я визжала, а потом привыкла и просто вытаскивала их пальцами… А свадьбу? У нас была учеба и в «свадебное путешествие» отправились твои родители, а мы блаженствовали в их квартире. Все деньги истратили на джинсы для меня, а после питались тем, что завалялось в кухонных шкафах. Консервы быстро прикончили, и довольствовались кашами с запахом жучков. Но ты был очень горд, что у меня появилась фирменная шмотка. Какая фирма была, я подзапамятовала…
– «Lee», – светлеет лицом муж.
– Точно, – с улыбкой киваю я.
– А помнишь мой «драп-хохотунчик»? – вступает он.
– Как не помнить, это же я его так прозвала! Ты такой смешной в нем был, еще фотография есть: ты в шляпе…
– И с ружьем.
– Милый, замечаешь, для нас вехи времени – шмотки, которые мы тогда носили. У молодых не так, они все покупают и покупают, где уж тут запомнить!
Он кивает.
– Мы с тобой одной крови – ты и я, мы прожили черт знает сколько лет (кстати, ты не забыл, в этом году круглая дата), мы сроднились, мы стали похожи друг на друга, да говорят, и раньше были…
Муж улыбается, вспоминая, как нас в юности принимали за брата и сестру.
– И давай уже перестанем портить нервы друг другу из-за таких пустяков, как неприготовленный ужин, неубранная квартира или невымытая посуда. У меня к тебе тоже есть претензии, но я ведь не устраиваю скандалов из-за этого?
– Это ты скандалов не устраиваешь? – вновь заводится он. – А…
– Ну, почти не устраиваю, – вынуждена согласиться я, потому что хоть и стала с годами умная, а главное – опытная, но природный взрывной темперамент все же иногда дает себя знать.
– Но это же, ты знаешь – не со зла, а от темперамента. Ну, где ты найдешь еще вторую такую, как я, любимый?
– Ты на что намекаешь?
– На это самое… – и я подмигиваю особым образом. Ему известно, что это значит.
– Темпераментную, говоришь, – тянет он ко мне руки, к самым соблазнительным местам…
Ну, вот так или примерно так это и бывает обычно, потому что – в первый раз он меня, что ли, стращает?
Это у нас вроде игры или традиции: он изображает злого мужа, готового променять меня на другую, а я – вначале гордую женщину, а после мягонько сворачиваю на то, что никуда ему от меня не деться.
Конечно, зарекаться нельзя. Ни от сумы, ни от тюрьмы, я бы даже продолжила: и от развода тоже. Но ведь я женщина умная, а главное, опытная, и уж постараюсь этого не допустить.
Оказавшись в магазине перед прилавком, за стеклом которого красовался почти весь ассортимент соседнего кафе, я быстренько сделала выбор. На всякий случай поинтересовалась, свежее ли, и накупила: мяса по-министерски, котлет по-киевски, рулетиков с курой, два вида гарнира, пару салатов из свежих овощей. Решила не скупиться. Не пропадет. Завтра, если что, доедим.
В соседнем отделе запаслась бутылкой любимой минеральной воды мужа и раскошелилась на довольно дорогой коньяк. Гулять – так гулять! И мужа задобрить и машину обмыть.
По дороге домой мысли потекли в другом направлении. Никакой внутренней полемики, одна чистая и искренняя любовь к родному супругу. Действительно, родному, и действительно – любимому, самому дорогому, единственному человеку на свете. Ведь какой он у меня хороший! И умный, и эрудированный, и рукастый. Сколько мужиков, даже симпатичных, не примеряла на себя (мысленно, конечно) – ни один ему и в подметки не годится. И даже не хочется пробовать.
Пока я уставляла столик тарелками, муж и не взглянул в мою сторону. Изображал строгость изо всех сил. А я (жалко мне что ли?), напротив – смиренно посматривала на него исподтишка. Пусть подуется. Поест – подобреет. А выпьет – шелковый станет. «Любой мужчина станет воском в моих руках». Кто это сказал? Скарлетт О’Хара.
– Ангел мой, ты коньяк будешь? – оторвала я его от переключения каналов.
– Нет, тебе оставлю, – буркнул муженек, берясь за бутылку и разливая янтарный напиток по рюмкам.
Выпили за то, чтоб машина работала. Приятное тепло побежало по горлу. Муж почмокал и признал:
– Хороший коньяк.
– Калининградский. Мне его хвалили, вот я и взяла попробовать.
Затем выпили за бытовую технику вообще.
Потом за него, что он такой умный (я-то, известное дело – дурочка, и ничего в технике не понимаю. Кто ж спорит!)
И традиционный тост: за то, чтобы у наших детей были счастливые родители.
Муженек ел с аппетитом, даже не заметил, что котлеты по-киевски мне вчерашние подсунули. Вот противная продавщица – я ведь спрашивала!
Завершив ужин, переместились на кухню, перекурить. Любимый совсем оттаял и выглядел добродушным.
Машина молчала. Загорелся индикатор окончания работы. Я тут же выключила кнопку питания, открыла крышку и отпрянула. Из нее повалил горячий воздух.
– Смотри, не ошпарься, – позаботился муженек.
Я принялась осторожно вынимать еще горячую посуду и расставлять ее по местам. Мы поудивлялись ее чистоте и сияющему блеску, но муж, ясное дело, не удержался от реплики:
– Была бы нормальной хозяйкой – и сама бы так отмыла.
– Да не выдумывай! Посмотри – все как новенькое! Разве руками так отмоешь?
Пришлось ему согласиться, что да, пожалуй, не отмоешь.
Я поставила в машину посуду после сегодняшнего ужина, достала с полок еще несколько тарелок, пару кастрюль, чайный сервиз из серванта.
– Ты чего, чистую посуду мыть собралась?
– Условно чистую, – поправила я. – Очень хочется еще раз посмотреть, как она работает.
Засыпала порошок и включила кнопки.
– Делать нечего, – покачал головой муж и направился к телевизору в гостиной.
А я перетащила на кухню свой ноутбук и, расположившись за столом, принялась за свою писанину, нет-нет, да и взглядывая на новую помощницу по хозяйству. Она урчала, тихо похрюкивала, в ней сливалась и наливалась вода, а я, отрываясь от экрана, ласково приговаривала: «Ах ты, моя умница, такая хорошая машинка». Мысли, вместо сюжета очередного романа то и дело скатывались на подарок, который сделала мне семья. Наверняка, после где-нибудь в тексте окажется фраза: «Да здравствуют посудомоечные машины – освободительницы женщин от рабства домашнего труда!» Ведь теперь мне не придется каждый день корпеть над раковиной: знай в машину складывай, и кнопки раз в два-три дня нажимай.
Наваяв страницу, не стерпела, вскочила и погладила ее по теплому боку: «Ты теперь мне помогать будешь, ведь правда?»
Пошла сообщить мужу, что машина работает правильно, изо всех сил старается отмыть нашу посуду. Но он задремал на диване под какой-то фильм со стрельбой. Сделав звук чуть потише и прикрыв его пледом, я вернулась на кухню и полчаса без передыху писала, не забывая, впрочем, похваливать вслух посудомойку, которая пыхтела за меня.
Творческий процесс прервал появившийся в проеме двери супруг.
– Достоевский… – хмыкнул он.
Я моментально оторвала взгляд от монитора и улыбнулась ему:
– Ты в душ? Я следующая.
– А может, спинку мне потрешь?
– Спи-инку-у? – с лукавой улыбкой протянула я, прекрасно догадываясь, что означает такая просьба. – Конечно, потру.
Муж удалился в ванную, а я быстренько вышла из Word, выключила компьютер и, глянув последний раз на работающую за меня посудомойку, покинула кухню.
Через минуту я была в ванной. Скинув халат, повесила его на крючок и отдернула шторку и переступила через высокий бортик ванны.
– Кто тут просил спинку потереть?
Когда мы вышли, машина молчала. Увидев, что светится индикатор окончания работы, я выключила ее, погладила по крышке и прошептала:
– Умница моя….
2008 г.
Снегопад-снегопад
Обернувшись и выворачивая руль влево, Филипп Маркович потихоньку сдавал назад, пока колеса не уперлись в поребрик, но и тогда не выключил зажигание. Взгляд его задержался на белокурой красотке, только что захлопнувшей дверцу соседней темно-синей девятки – точной копии его собственной. Перекинув ремешок огромной лаковой сумки через плечо, девица небрежно повела рукой с брелоком, прощаясь со своей машинкой. Та успокаивающе мигнула в ответ, пикнув: «Не боись, хозяйка, сигнализация в порядке. Если что, так заору – весь двор сбежится!»
Филипп Маркович провожал глазами блондинку. Интересно, как она в джинсы влезает, с мылом или кремом каким мажется? Плотная ткань облегает бедра и ягодицы без единой морщинки – и это правильно, такие идеальные части тела грех скрывать. И ведь ничего не свисает над поясом низко посаженных джинсиков. Между ними и коротюхонькой, будто с детского плеча курточкой виднеется кусочек загорелой спины с ложбинкой позвоночника. И животик, наверное, смуглый, упругий, может и с камушком в пупке, как это теперь модно. Жаль, не видел, есть камушек или нет. Филипп Маркович еле заметно вздохнул. Сапожки на высоченном каблуке делали ноги девушки еще длиннее. Вот она идет к своему третьему подъезду, цокает, как козочка…
– Ну что, так и будешь сидеть? – вернул его с небес на землю голос жены. – Машину заглуши. Багажник открой, пакеты доставай. Второй час, а у меня обед не готов. Сам ведь начнешь нудеть, что в воскресенье обеда нормального нет, и станешь в холодильнике шарить. Ну что ты на нее вылупился? Вот ведь – седина в бороду, бес в ребро…
Филипп Маркович, наконец, повернул ключ зажигания, дернул ручку, открывая багажник, и вышел из машины, чтобы помочь жене достать полные продуктов сумки, думая при этом: «И куда что девается? Кажется, еще вчера Ленка была такая же, как эта – юная, легкая, стройная… Впрочем нет, такой стройной никогда не была».
В дни их с Еленой Федоровной молодости таких девчонок считали не стройными, а худющими, дразнили «глистами во фраке» и вслух высказывали предположение о том, что неспроста это, не иначе как солитер. Мысленно выстроив в одну шеренгу бывших одноклассниц и однокурсниц, Филипп Маркович нашел среди них всего одну худышку, да и та всегда старалась одеться в широкие брюки и толстые свободные свитера, чтобы не слишком отличаться от своих крепко сбитых подруг, обладательниц круглых коленок и хорошо развитой груди (меньше второго номера – уже неприлично). И все-таки тогдашняя Ленка было чудо как хороша. Самая яркая в их группе – русая грива чуть вьющихся волос, соболиные брови вразлет, большие серые глазищи чуть навыкате, вздернутый носик и сочные, готовые к улыбке губы. А теперь что? За двадцать пять лет здоровая упитанность превратилась в нездоровую полноту и даже обрюзглость. Поредевшие фиолетового оттенка волосы с отросшими седыми корнями коротко острижены. Вылинявших глаз почти не видно под набрякшими морщинистыми веками. Брови зачем-то выщипаны в ниточку, а поблекший рот все чаще кривится от недовольства всем и вся.
«О, время! – мысленно возопил Филипп Маркович. – Отчего ты так безжалостно к нам?» – имея в виду не себя, конечно, а некоторых представительниц прекрасного пола и, конкретно, свою жену.
Между тем Елена Федоровна, выгрузив из багажника шесть раздувшихся от покупок пакетов, всучила мужу четыре и, прихватив оставшиеся, пошлепала к своей парадной, бормоча себе под нос, но так, чтобы Филипп Маркович слышал:
– Старый пень! И когда уймется? Можно подумать, ему двадцать пять или сорок… Нет ведь – пятьдесят не за горами, а туда же! – И, обернувшись к мужу: – Ты зачем на это место машину всегда ставишь? Из-за этой козы?
«Козочки» – мысленно поправил Филипп Маркович, а вслух принялся оправдываться:
– Нормальная симпатичная девушка, чего ты заводишься? Будто я с ней уже…
Жена хмыкнула:
– Нужен ты ей! Ты в зеркало на себя давно смотрел, Дон Жуан? Машины одинаковые. Вот уедет она как-нибудь на твоей, будешь знать!
– Да как она на ней уедет? Она ее даже не откроет!
– А вдруг замки одинаковые? Случайно.
– Так не бывает. И машины не так уж и похожи. У нас чехлы темно-синие, а у нее темно-зеленые, за задним стеклом у нее игрушка стоит, тигренок головой качает, как болванчик.
– Вот ведь ловелас, все заметил! – язвительно вставила жена.
– Да что я заметил? Это ж я не про нее, а про машину, – пытался защититься Филипп Маркович…
…И продолжал ставить машину на то же место. То есть, иногда автомобиль блондинистой красавицы оказывался слева, иногда – справа, но эти два места на небольшом пятачке, образованном расширением проезда перед парадными, где наискосок едва-едва умещались девять машин, по негласному джентльменскому соглашению владельцев авто были как бы закреплены за Филиппом Марковичем и белокурой девушкой из соседнего подъезда. Конечно, случались иногда накладки, когда он задерживался с работы и приезжал после семи, а какой-нибудь ловкач, не имеющий стабильного места парковки, ставил на его место свою машину. В таких случаях Филиппу Марковичу приходилось нарезать круг по тесно заставленному автомобилями двору в поисках шести квадратных метров незанятого асфальта, и было счастьем, если он их находил, а то и на улице оставлял свою «ласточку».
Жена ездила с ним только по выходным, и в будние дни Филипп Маркович безнаказанно наблюдал за красоткой. Он примерно знал ее расписание, обычно она выезжала минут на семь-десять раньше, и он стал выходить из дому вместе с ней. Он вежливо здоровался, девушка кивала в ответ и улыбалась. Однажды в конце лета Филипп Маркович помог ей подкачать колесо своим стареньким ручным насосом и пожурил, что она ездит без насоса, а это чревато. Девица рассмеялась и сообщила, что силы у нее не хватит не только на ручной, но и на ножной насос. Ему в голову вдруг пришла идея подарить девушке насос, то есть компрессор, тот, что от аккумулятора. Не таких уж больших денег он стоит, почему не сделать подарок симпатичной соседке? Он даже представил, как вручит его девушке, говоря, что беспокоится: вдруг у нее спустит колесо и некому будет помочь? А она зардеется смущенно, потом улыбнется и пригласит его к себе на чашку кофе. Или он сам пригласит ее в кафе… Да, так, конечно, лучше. В их тысячеквартирном доме мало кто кого знает, но искушать судьбу не стоит. Какая-нибудь любопытная старушка заметит и не преминет жене сообщить… Да, в кафе. Знакомство завяжется, можно и еще раз пригласить. А дальше? От кого-то он слышал, что теперь можно номер в гостинице снять, хоть на пару часов. Раньше такого не было… Как там предлагал разгусарившийся Ипполит Матвеич Воробьянинов любительнице вегетарианского меню? «Поедемте в номера?» Филипп Маркович усмехнулся и покачал головой. Эк меня занесло! А впрочем, чем черт не шутит, может, и до «номеров» дойдет?
В мечтаниях и нерешительности пролетела у Филиппа Марковича осень. Уже и зиме бы пора начаться, а низкое мрачное небо все сочилось дождем. Короткие декабрьские дни больше походили на вечные сумерки.
– Хоть бы подморозило! – жаловалась Елена Федоровна. – Надоела слякоть! Хоть бы снег выпал – с ним светлее и веселее.
– Веселее! – качал головой Филипп Маркович. – На той неделе ночью подморозило, а утречком снежком припорошило, всего-то пару часов он шел, и что? Welcome! День жестянщика! На кольцевой пятнадцать машин сложилось!
– А потому что резину надо по календарю менять, а не когда жареный петух клюнет! – наставительно заметила жена. – Ты-то поменял, нет?