– Не живут возле меня мужики… Черная вдова, – пробормотала Алина.
– Брось! Люди ерунду болтают, а ты повторяешь.
– Они даже когда не говорят, я все слышу, что думают… – призналась вдруг Алина.
Галка едва сдержала усмешку: тут и телепатии не надо, все думают об этой алкоголичке одно и то же.
– Знаешь, как тяжело жить, когда в голове все время чужие голоса? – вздохнула порядком окосевшая хозяйка.
– Нет, откуда мне, у меня такого дара нет! – вроде бы уважительно удивилась жиличка, думая при этом: «Скоро тебе и черти видеться начнут!» – А какие голоса, чьи?
– Вот сегодня президент со мной говорил, – совершенно серьезно сообщила Алина. – Сказал, что пока в моих услугах не нуждается, но я должна быть готова.
– К чему?
– Помочь. Ты ведь знаешь, какая обстановка в стране…
– А ты откуда знаешь? У тебя даже телевизора нет.
– Я все знаю, – значительно кивнула Алина.
– Слушай, а давай я тебе телевизор свой отдам? Все равно плазму покупать собралась. Как ты без телевизора, одна целыми днями? Никуда не ходишь…
– Друзей не стало. Раньше много друзей было… Знала бы ты, какие здесь у нас с Костиком интересные компании собирались! Такие ребята классные, образованные, просветленные… Это они мне открыли все Тибетские истины…
Съехала с нужной темы, поняла Галина. Сейчас опять свою индийско-тибетскую мутотень заведет. И, не давая хозяйке опомниться, предложила:
– А мы телик прямо сейчас перенесем. У тебя антенна-то есть?
Антенна оказалась оборвана, и телевизор с грехом и помехами пополам показывал всего три программы.
– Вот, совсем другое дело! – воскликнула Гульнара. – Не будешь теперь скучать. Будешь сериалы смотреть! А антенну проведем, не беспокойся. Видишь, что значит настоящий друг? Ничего мне для тебя не жалко.
– Галочка! – полезла с пьяными поцелуями Алина.
Галя стерпела, и даже сама чмокнула в опухшую вялую щеку.
– Знаешь, ты кто? Ты – золотой человек! – умилялась Алина.
– Выпьем за дружбу, – предложила Галя, выставляя на шаткий журнальный столик очередную бутылку.
Выпили. Впав в благостное настроение, хозяйка любовалась на рябой экран.
– А мне-то, мне-то – совсем нечем отблагодарить тебя, Галочка!
– Комнаты завещай, это будет лучшая благодарность. Не мне, так дочери моей достанутся. Ей жить.
– Наргизе? Да пожалуйста! Такая девочка умненькая. Скромная, вежливая. Для нее не жалко!
– Нет, Алиночка, ты на меня напиши, это все равно, что ей. Только вначале приватизацию оформить надо. Так я позову свою знакомую?
– Зови. Но ходить я никуда не буду. Терпеть не могу все эти учреждения…
– Не надо никуда, все на дом, все для твоего удобства.
Пока оформляли приватизацию, Галина глаз не спускала с квартирной хозяйки, следила, чтоб у той выпивка с закуской не переводились, впрочем, как все алкоголики, ела Алина немного. Деньжат тоже ей подбрасывала, чтобы могла из дома выйти.
Алинка хвасталась в компании, собиравшейся ежедневно возле ближайшего круглосуточного магазина:
– Теперь я на весь век обеспечена. Галка у меня будет ноги мыть и воду пить!
«Ну, ноги-то я тебе, допустим, мыть не собираюсь – мараться об тебя, – сжимала зубы Галка, до которой эти слова донесли. – А питьем обеспечу – хоть залейся!»
Гульнара считала, что поступает очень благородно. Она ведь не как некоторые – получат документы на квартиру и тут же подсунут алкашу отравы. Она Алину кормит, поит. А что водка паленая – так не ее вина. Не французским же коньяком эту пропащую поить? Она не собиралась приближать Алинину смерть – сама подохнет, коль пить не перестанет. А в том, что не перестанет, сомнений не возникало.
* * *Женщина на продавленном вонючем диване с трудом просунула в пересохший рот трубочку, но сил всосать воду не нашлось.
«Неужели все? – не слишком испугалась она. – Жизнь кончена? И что дальше?.. Полная тьма? А может, все так, как говорил Котик – выход в астрал, а там море, солнце, вечное лето, и он – единственный, любимый…»
* * *Сдав удостоверение и получив расчет, Алена вышла из отделения, машинально пересекла улицу и присела на скамейку в сквере перед кинотеатром.
Она не знала, что делать дальше. Искать работу? Но в трудовой книжке позорная запись… Меньше всего ей хотелось просить помощи у матери, однако, похоже, другого выхода нет.
Так она сидела, беспомощная и потерянная, и не заметила, как на скамейку рядом с ней опустился молодой человек.
– Что грустишь, красавица?
Услышав низкий голос с легким восточным акцентом, Алена вздрогнула и обернулась.
– Что случилось? – повторил он. – Может, я помочь могу?
Мужчина выглядел лет на тридцать. Длинные, смоляного цвета волнистые волосы забраны в пучок, как у латиноамериканских мафиози в кино. Мясистый нос с горбинкой, затейливый изгиб губ, синие от щетины гладковыбритые щеки на бледном лице. Одет богато и аккуратно. Начищенные остроносые ботинки сверкали, стрелки на черных брюках идеально ровные, под расстегнутым воротом кожаной куртки виднелась белая рубашка.
– Константин Шенгелия, Котэ, – представился он.
– Лена Колобова, Алена, – ответила девушка на его приветливую улыбку.
– Так что случилось, Аленушка? Медведь обидел? – пошутил Котэ.
– Медведь. Еще какой медведь! С работы уволил. Я здесь в милиции работала. А теперь не знаю, куда и идти…
– Тебе жить негде?
– Жить есть где. У меня своя комната в коммуналке, – гордо ответила Алена.
– Одна живешь? Ты тоже не местная?
– Да нет, я питерская. Меня мама отселила, чтобы не мешала ее личной жизни. А вы?
– Что это – «вы»? Я что, такой старый? Давай на «ты».
– Давай, – кивнула Алена.
Почему-то в этот миг ей стало легко. Будто все проблемы отодвинулись под взглядом мягких карих глаз Константина.
– Я из Сухуми. Но не абхаз, а мегрел.
– Мегрел?
– Мегрел – значит, грузин.
– Правда? А я думала, Сухуми – это Абхазия. Мама рассказывала, она туда ездила, на озеро Рица.
– Абхазия тоже часть Грузии. Только абхазы с грузинами не слишком дружат.
– Отчего?
– А! – небрежно скривился Котэ. – Долгая история. Неинтересная. Не люблю я эти национальные распри. Лучше скажи, куда тебя проводить. Домой? Или лучше в кафе зайдем, посидим?
Алина согласилась на кафе. Они долго разговаривали. Выяснилось, что Константину всего двадцать пять, он приехал в Ленинград семь лет назад. Вначале учился в институте советской торговли, после второго курса бросил, сейчас работает поваром в небольшом кафе. Не вернулся в Сухуми по банальной причине – не хочет служить в армии. Здесь он живет без прописки и работает без оформления.
– Как же так? – поразилась Алена, по роду службы сведущая в вопросах регистрации.
– Комнату снимаю у одного мужика, ему мой паспорт ни к чему. А на работе только рады, что я не оформлен. Деньги лишними не бывают, а? Даже если ты начальник отдела кадров. Вот, кстати, у нас бармен увольняется, ты не пойдешь работать со мной на пару?
– Барменом?
– Буфетчицей. У нас в меню несколько стандартных блюд, салаты, выпечка, кофе-чай, вино. Крепкого не бывает. Конечно, на крепких напитках больше зарабатывают, но на кофе тоже можно. Я тебя научу. Это несложная работа.
Алена кивнула, не задумываясь. Куда она пойдет – секретарша без квалификации, да еще по статье уволенная? К тому же Котэ понравился ей с первого взгляда. Его лицо, стать, вальяжная медлительная манера двигаться. То, как внимательно он слушает ее, пуская кольца заграничного дыма. Она обратила внимание, что курит он «Marlboro», и сигареты не бережет, гасит недокуренными.
Он проводил ее до дома и остался на ночь. Больше они не расставались.
Ирина Леонидовна вначале возмущалась: она устроила дочь в систему МВД, а та скатилась до буфетчицы затрапезного кафе! Да еще с грузином без прописки связалась. Но Константин и ее очаровал своим вежливым и предельно уважительным отношением. Слегка завидуя тому, как светится от счастья дочка, Ирина Леонидовна успокоилась.
Алена оказалась будто создана для работы в кафе. Совсем скоро она освоила немудрые хитрости обвеса и недолива. Научилась различать по внешнему виду клиентов – кого можно обсчитать, а кто проверит все до копейки. Константин по своим каналам приобретал левые продукты и вино, поэтому почти половина выручки кафе шла в их с Аленой карман, и деньги в нем не переводились.
Года через два умерла соседка Алены по коммуналке, и Ирина Леонидовна, имеющая связи в исполкоме, предложила Алене с Котэ срочно оформить отношения. Вскоре Котэ получил питерскую прописку, а молодая семья вторую комнату.
Они были красивой парой. Оба рослые, статные. Жгучий брюнет и блондинка с волосами ниже талии. Котэ очень нравилось, когда Алена носила их распущенными. Он любил дарить ей фирменные вещи, и гордился: «Какая у меня красивая жена!»
В Сухуми они поехали, когда Алена была на седьмом месяце.
В Сухуми они поехали, когда Алена была на седьмом месяце.
Она сразу заметила, что старшие Шенгелия не в восторге от того, что их единственный сын женился на русской. И если Нино Таймуразовна еще как-то старалась скрывать свою неприязнь за кавказским гостеприимством, то Давид Зурабович и не пытался.
Прекрасно говоря по-русски, он то и дело в присутствии Алены заводил с сыном беседы на грузинском. Ей казалось, она улавливает женские имена, и видела, как морщится муж.
– Котик, о чем он все время с тобой говорит? – допытывалась она.
– Ни о чем, моя красавица. Предлагает здесь остаться. А я не хочу. Ты ведь тоже не хочешь?
– Здесь хорошо летом. А зимой, что здесь делать?
– Вот именно. И я уже привык к Ленинграду. У меня там друзья.
Друзья у Котэ были немного странные. Не то богема, не то хиппи. Художники, подпольные рок-музыканты, а также личности, непонятно на что живущие и чем занимающиеся. Выпив и пустив косячок по кругу, они заводили умные разговоры о тибетском буддизме, сутрах и тантрах, тхеравада и махаяна. Художники рассказывали о Рерихе, который первым проложил путь к духовным сокровищам Тибета, музыканты ссылались на Леннона и других известных западных рок-звезд, нашедших истинную веру в буддизме, непонятные личности иногда приносили книги и брошюры. Все это казалось Алене необычным и интересным.
Единственный раз попробовав анашу, Алену стошнило, она и сигареты тогда лишь изредка покуривала, а Котэ баловался – и в компании, и в одиночестве. «Это мягкий кайф, – успокаивал он жену, – просветляющий».
Они собирались вернуться в Ленинград примерно за месяц до родов. Но не успели, сын появился на свет раньше. Восемь месяцев – плохой срок. Ребенок родился синевато-розовым, слабеньким. Его жалобный писк выворачивал Алене душу. К тому же в ее груди не нашлось молока, чтобы его кормить.
– Бестолковая! – ворчала Нино Таймуразовна. – Доносить нормально не может, кормить не может! Не хочу доверять ей своего внука. Разве она сумеет его вырастить, как положено?
Давид Зурабович кивал:
– Правильно, Нино. Ты на нее посмотри: все из рук валится. Какая из нее хозяйка, какая мать? Вот если бы нашей невесткой стала дочь Вахтанга…
– Ах, что теперь говорить! Пусть убираются в свой Ленинград, а Бессариончика мы себе оставим. Здесь тепло, фрукты, море. Разве такой слабый ребенок переживет суровую русскую зиму? Поговори с Котэ.
Отец поговорил с сыном, а тот, в свою очередь, с Аленой.
– Вы с ума сошли! – возмутилась она. – Оставить ребенка на деда с бабкой? Ни за что!
– Зачем так волнуешься, Аленушка? Между прочим, у некоторых народов есть обычай дарить первого сына своим родителям. Ты ведь тоже с бабушкой росла.
– Но у меня была мама, и я ее видела, почти каждый день.
– Ты сама говорила, что она не принимала участия в твоем воспитании – и ничего. Давай оставим Бесика здесь, поверь, так лучше. В Сухуми климат мягкий, витамины… Если очень хочешь, останься и ты с ним, на год. А мне на работу возвращаться пора. И так почти на месяц задержался. Я Сашке звонил, он сказал, начальство готово мое место другому отдать.
Алена не хотела оставаться со свекрами. Что ей делать среди чужих людей, с чужим языком и обычаями? К тому же Котэ привел еще один аргумент. С маленьким ребенком непросто, а на Ирину Леонидовну надежды никакой. Если она не была хорошей матерью, разве сможет стать любящей бабушкой? А за сыном они приедут на следующее лето.
Они приехали через год. Бесо уже ходил и начал лопотать – по-грузински. Родного языка своей матери он не понимал, сторонился ее, плакал, когда пыталась взять на руки. Алена тоже плакала. Котик успокаивал:
– Ничего, привыкнет и научится. Я ведь научился? Просто он еще очень маленький. Пусть подрастет немного. На будущий год заберем его с собой.
Алина согласилась. Она привыкла к тому, что Котик всегда знает, как лучше поступить.
Следующим был 1992 год от рождества Христова. Все еще не осознавая, что отправляются в соседнюю, независимую страну, Котэ с Аленой приехали в Сухуми 26 июля. Их встретил один Давид Зурабович.
– Нино увезла Бессариончика к тете Кетеван, в Леселидзе. Здесь неспокойно. Вы слышали? Они наплевали на депутатов-грузин и восстановили абхазскую конституцию 1925 года! Это противозаконно, потому что еще в феврале в Тбилиси решили – Конституция Грузинской демократической республики 21-го года, безо всяких изменений границ. Какая-то вшивая Абхазия захотела автономии! Что позволяют себе Ачба и Ардзинба! На прошлом заседании Госсовета…
– Папа, ты о чем? – прервал его Котэ.
– Ты что, не понимаешь? Эти собаки-абхазы мечтают выдавить нас отсюда, как будто эта земля не такая же родная нам, как и им! Ты там, в России, совсем не следишь, что у тебя на родине происходит?
– Сейчас везде что-то происходит, не уследишь, – пожал плечами всегда невозмутимый Котэ.
– Сын мой, – с пафосом заговорил Давид Зурабович, – в это трудное для родины время ты должен быть здесь. Мы сами будем защищаться. Нельзя рассчитывать только на Тбилиси. Конечно, мы уверены, они пришлют помощь, однако и сами тоже не должны забывать, что грузины. Мы покажем этим абхазам! Наши собирают вооруженный отряд «Мхедриони». Я, сынок, уже стар, но ты обязан…
– Что? Обязан?.. Прости, отец, я тебя очень уважаю, но ты знаешь – я пацифист. Я в армии служить не захотел из-за того что ненавижу оружие. Неужели ты думаешь, что я буду убивать!
– Но эти собаки-абхазы…
– Они люди. Все мы люди. Грузины, абхазы, русские, индусы… Я никогда не подниму руку на другого человека.
Котэ проговорил это спокойно, но твердо.
Несколько секунд они с отцом сверлили друг друга глазами, наконец, Давид произнес:
– У меня нет больше сына.
Молча, взяв Алену за руку и не вспомнив в эту минуту о собственном сыне, Константин покинул родительский дом. Они поехали на вокзал и через четыре часа были в Адлере.
– А как же Бесик? – решилась наконец Алена спросить молчавшего всю дорогу мужа.
– Мы заберем его к себе. Обязательно. Скоро.
14 августа 1992 года отряды Национальной гвардии Грузии вторглись на территорию Абхазии под предлогом охраны железной дороги. Через несколько дней начались вооруженные столкновения между грузинами и абхазами в Сухуми. Появились первые погибшие с той и другой стороны. По распоряжению руководства Краснодарского края была закрыта государственная и административная граница России с Абхазией.
Тамара, троюродная сестра Константина, чудом осталась жива во время карательной операции в поселке Леселидзе, которую возглавил чеченский бандит Шамиль Басаев, в то время заместитель министра обороны Абхазии. Вырвавшись из воюющей Абхазии и задержавшись всего на день в Петербурге по пути в Москву, к мужу, Тамара долго говорила с Котэ. Тот запретил Алене входить в комнату, она только слышала боль и ненависть в высоком голосе Тамары, подчас срывающемся на завывания, но ни слова не понимала. Они говорили по-грузински. Алена так и не узнала подробностей гибели своего сына и родителей Константина. Это было так страшно, что он не решился ей рассказать.
Котэ замкнулся, Алена посерела от горя. Она чувствовала свою вину и знала, что муж тоже винит во всем себя.
В доме их больше не собирались гости. И в кафе контингент посетителей поменялся. Все чаще в нем допоздна стала засиживаться местная братва – рэкетиры, воришки, торговцы наркотиками. Лена за стойкой держалась молчаливо, только заказы принимала, Котэ старался не показываться из кухни. Алена и не заметила, когда он сошелся с Кисой, известным в районе продавцом наркоты.
– Я без травы не выдержу, – ответил Котэ, когда Алена спросила, зачем он связался с Кисой, – я без нее на стенку полезу. Ты хочешь, чтобы я с ума сошел?
Но время шло, постепенно боль отступала. На лице Алены стала иногда появляться улыбка. Котэ вновь обрел присущую ему представительную вальяжность.
В конце девяносто четвертого их обоих уволили. Милиция задержала в кафе торговцев с внушительной партией наркотиков. Предприятие, на балансе которого числилось кафе, вначале закрыло его, а после отдало в аренду азербайджанцам.
Около года Константин с Аленой просидели без работы. Устроиться куда-то оказалось сложно, на хлебные места все старались взять своих. Порой приходилось туго, тогда они брали еду и вино в долг в ближайшем магазине. Там им верили. Знали, что в один прекрасный день Котэ заявится, немного высокомерный, отглаженный, в добротной кожаной куртке, достанет из кармана пачку денег, спросит, «сколько», и, не трудясь проверять, выложит названную сумму. Все замечали, что деньги у красавца-грузина появлялись после того, как он сделает одинокий вояж в сторону рынка. В другие дни Котэ с Аленой выходили из дома вместе. Они никогда не расставались.
– Наркотики, это такая гадость! – попрекала Алена мужа.
– Для кого-то гадость, а кому-то единственный способ ощутить счастье, – отвечал Котэ.