— Пусть они вернут нам коня и оружие, — наконец нарушил тишину белобородый Гоба. — А мы возвратим им их невесту, и на этом кончится ссора.
— Что-о? Вернуть им Зезаг? — вскричал Говда. — Да как можно даже подумать об этом?
— А ничего другого не придумаешь, Говда, — сказал Товмирза, хлопнув себя ладонью по сухощавой голени. — Боюсь, что, углубив ссору с Зелимханом, можно еще больше опозориться.
— Этого еще не хватало моему дому! — старшина нервно прошелся по комнате. — Нет, чем пойти на такое, лучше трижды приму кровную месть.
— И это можно, если нравится, — сказал Товмирза, не повышая голоса. — Но стоит ли? Надо подумать.
— Да, конечно, надо подумать, — закивал головой Гоба и все же, желая угодить старшине, добавил: — Законы адата нерушимы, рано или поздно потомкам Бахо придется заплатить кровью за нанесенное нам оскорбление.
— Вот с этим я согласен, — повернулся к нему старшина. Говда хотел мести, но чтобы она осуществилась силами рода, желательно, без участия его самого и его сыновей.
Так, по сути и не договорившись ни о чем, старики встали, чтобы расходиться, как вдруг отворилась дверь и на пороге появилась мать Успы. Она была бледна, губы ее дрожали.
— Зезаг ушла из дому, — с трудом произнесла она, — уже вторые сутки я не могу найти ее след.
14.
Вечернее солнце скрылось за гребни гор, и лес, уже одетый в зеленый весенний наряд, начинал растворяться в сиреневых сумерках, когда на тропе, спускающейся с крутой горы к аулу Харачой, показался всадник. Левой рукой он вел на поводу запасного оседланного коня. Это возвращался в родной дом Зелимхан. Солтамурада он отправил в Махкеты с поручением разузнать, собирается ли Говда добровольно вернуть Зезаг.
Из-за облаков выглянула луна. Вдали в сизо-голубой дымке показалась величественная вершина Харачой-Лама. Зелимхан придержал коня.
— Край мой родной, — произнес он с бесконечной нежностью, будто впервые увидел эту гору, и медленно, словно боясь ранить цветы, густо росшие под ногами, сошел с коня. «Хорошо, что аллах наделил этой красотой, этим чистым воздухом всех... Всех — и бедных, и богатых — размышлял харачоевец. — Но нет, не всех!.. Кто-то ходит здесь и дышит свободно, а я должен пробираться тайком, под покровом темноты».
Он нагнулся, сорвал кислый лист щавеля и с удовольствием пожевал его.
Сколько радостей таит для человека жизнь! Зелимхан всегда был открыт для каждой, самой малой радости, но теперь жизнь возложила на него тяжелое бремя: отомстить тем, кто сгноил в тюрьме двух его братьев, упрятал туда же его старого отца, а главное опозорил его дом, дом честного и гордого Бахо. Обет абрека требовал от него сейчас огромной собранности и целеустремленности.
Эта черта — умение, не тратя лишних слов, добиваться своей цели — была свойственна Зелимхану с юных лет. Он унаследовал ее от своего деда — Бахо, в свое время выстоявшего в жестокой борьбе с фанатичными мюридами Шамиля. Дед стремился передать внуку свою житейскую мудрость, учил его предсказывать погоду, обрабатывать землю, лечить скот, открывал ему хитрые тайны охоты и звериного мира. И уж, конечно, обучал мальчика неизменным молитвам. А тот, любознательный от природы, не упускал случая и схватывал на лету все ценное из бесед с мудрым наставником. Теперь все это должно было пригодиться молодому абреку.
Коней Зелимхан оставил в лесу, укрыв их в надежном месте, а сам направился к дому. «Надо спешить, — думал он. — Не сегодня, так завтра нужно проникнуть к Чернову и покончить с ним. Иначе будет поздно, этот обманщик сбежит. Не случайно же люди поговаривают, что пристав собирается перевестись из Ведено».
Когда Зелимхан приблизился к своему дому, его поразила мертвая тишина, царившая в нем. Только во дворе навстречу ему выбежал откуда-то старый пес и завилял хвостом. Абрек вошел в переднюю и, достав из кармана спички, зажег керосиновую лампу без стекла. В комнатах не было ни души, все вещи были разбросаны, словно после пожара. «И куда они девались? Что тут могло произойти? — тревожно думал Зелимхан. — Ведь еще два дня назад они никуда не собирались. Отправились к родственникам?.. Но почему в доме такой беспорядок?..»
Вдруг за спиной у него скрипнула дверь.
— Да будет добрым твой вечер, Зелимхан, — раздался показавшийся ему знакомым голос.
Он обернулся. На пороге стоял Одноглазый, длинный, как шест, засунув большой палец левой руки за тонкий чеченский поясок. Вор опасливо и в то же время нагловато глядел на абрека. Как принято у чеченцев, Багал вошел без стука, да и собака почему-то не предупредила лаем о появлении чужого.
— А-а, Багал, это ты, проходи, — рассеянно сказал занятый своими мыслями Зелимхан и предложил гостю сесть на нары.
— Я пришел узнать, как ты тут поживаешь, — стыдливо опустив глаза, произнес Одноглазый.
— Слава аллаху, как видишь. Только не пойму, что тут стряслось, землетрясение, что ли? — И вдруг Зелимхана пронзила неожиданная догадка. Он вплотную подошел к Багалу и заглянул ему в глаза: — А ты, случайно, не знаешь, что здесь произошло? Куда мои девались?
Одноглазый еще ниже опустил голову и упорно молчал. Потом, вдруг спохватившись, произнес:
— Не знаю... Но здесь был пристав с солдатами, и...
— Что приставу понадобилось в моем доме? — перебил его абрек.
— Да вот, говорили... Я не знаю, Зелимхан, — Багал нервно теребил серебряный язычок своего пояса.
Поняв, что приход Одноглазого связан с налетом пристава на его дом, Зелимхан схватил его за ворот старого бешмета.
— Говори сейчас же, где моя семья? — Не знаю, ничего не знаю, — Багал побледнел, нижняя губа дергалась. — Наверно, пристав знает.
— Пристав, говоришь? Болван. Одурачили они тебя своими подачками. За рубль нашим врагам продался?
Одноглазый испуганно уставился в глаза Зелимхана. Мелкий воришка в этот момент выглядел серьезным и даже будто печальным.
В порыве гнева Зелимхан говорил, как мудрец. Вместе с яростью к нему всегда являлось вдохновение. Но ненадолго. Он вдруг умолк и, отвернувшись от Одноглазого, присел на нары. Тень его, падавшая от мерцающего света керосиновой лампы, шевелилась на стене, как уродливый зверь.
— Да, да, Багал, — говорил Зелимхан проникновенным голосом, не поднимая глаз, — ведь ты же бедный человек. Разве не видишь ты их презрения к нам, не видишь, как они бросают нас в тюрьмы, уничтожают всевозможными средствами?..
Но гость не услышал всего этого. Заметив, что абрек не глядит в его сторону, Одноглазый тихо вышел и поспешно зашагал в Ведено, чтобы сообщить своему тайному начальнику, как встретил Зелимхан похищение его семьи.
* * *
Итак, в ту страшную ночь Зезаг покинула аул Махкеты.
— Пусть мир перевернется, — заявила она своим родным, — но в дом сына Говды я никогда больше не вернусь.
— Что ты говоришь, милая, у нас ведь нет сил бороться с ними, мы не устоим против них, — умоляли ее, но она ничего не хотела слышать.
— Я сама постою за себя, хватит, — ответила Зезаг. А когда ей передали просьбу отца, учитывая его слабое здоровье и старость, не нарушать свое первое замужество, она твердо сказала, что трижды бросится в огонь, но не вернется к мужу.
Главное, что хотела Зезаг, покидая ненавистный дом, — это предупредить родственников Солтамурада, что Успа готовится подло убить его. Но услышав, что Зелимхан сбежал из тюрьмы и находится на свободе, а жених не только не в крепости, но действует вместе с братом, она и вовсе расхрабрилась. Хотя больше всего на свете Зезаг любила Солтамурада, она хорошо знала, что в час опасности можно смело положиться только на Зелимхана.
Солтамурад, посланный Зелимханом в Махкеты, неожиданно для себя узнал из разговоров, что Зезаг сбежала из дома Успы. Он тут же решил вернуться в Харачой и разыскать ее там.
Высокий каменный дом Хушуллы стоял на крутом берегу Хулхулау. Из окна этого дома хорошо просматривалось все село и зеленый полуостров у реки, где паслись телята и гуси. Окна, выходившие к реке, Зезаг все время держала открытыми, чтобы видеть подходивших к дому и в случае тревоги немедленно бежать в лес. Смелая женщина опасалась своих преследователей, но какова же была ее радость, когда под окном ее внезапно появился Солтамурад. Он сказал всего несколько слов:
— Жди нашей помощи. Ты еще войдешь в мой дом, Зезаг, — и тут же скрылся в вечерних сумерках.
15.
Весть о том, что Зезаг скрылась в доме своих родителей, как и нужно было ожидать, очень скоро докатилась до аула Махкеты, а следовательно, и его старшины. Тот немедленно приказал Успе вернуть беглянку. Надо честно признаться, что сын, и без того испуганный опасным поворотом, который приняла его женитьба, не слишком торопился выполнить волю отца. Поэтому он еще только готовился к тягостной для него экспедиции, когда грянула новая весть. Все заговорили о том, что Зелимхан, который скрывается в лесу поблизости от Харачоя, держит дом Хушуллы под неусыпным наблюдением и заявил, что не позволит увезти Зезаг без боя. Эта перспектива настолько не устраивала Успу, что он, несмотря на весь свой страх перед отцом, наотрез отказался ехать за непокорной женой. Тут его поддержали старики.
Вновь был собран совет старейших аула Махкеты. После недолгих разговоров он решил рассматривать возвращение Зезаг под родительский кров как официальное возвращение ее Солтамураду, что, собственно, и требовал Зелимхан. Было решено также отправить к абреку посольство с просьбой кончить ссору с Говдой миром.
На этот раз совещание старейшин происходило в отсутствие Говды. Узнав о принятых ими решениях, он прямо-таки взбесился. Все домочадцы в страхе попрятались от него по углам, и только жена пыталась умиротворить разбушевавшегося главу семейства.
— Где это слыхано, — потрясал кулаками старшина, — чтобы чеченец отдавал жену, которую привели в его дом!
— Ну зачем нам в доме эта змея, два года издевавшаяся над нашим сыном, — возражала жена. — Ты посмотри на него, он за это время даже с лица сошел.
— Любая змея может стать покорной в руках мужчины. Ну как мне теперь появляться на людях? — охал Говда.
— Успокойся. Люди, что — пошушукаются и забудут. А мы женим Успу на красавице, — не сдавалась жена. — Кто не согласится выдать свою дочь за сына старшины?
— Что ты мелешь? Разве ты понимаешь в этом хоть что-нибудь?
— Понимаю, очень хорошо понимаю.
— Дура. Ну как я могу забыть, что меня ссадили с коня? И за кого? Из-за Зезаг! Тьфу, нет, это просто немыслимо. Надо было вернуть им ее труп.
— О аллах, ведь не стоит она, чтобы ты так переживал, не стоит она и твоего коня, — урезонивала Говду жена. — А этим собакам Гушмазукаевым всегда успеешь отомстить, остаться бы только старшиной.
Это был веский довод.
Сознательная жизнь Говды началась со скамьи в медресе, где он заучивал непонятные ему стихи из Корана. Но сыну сельского купца не понравились сказки о загробной жизни, и он решил любой ценой счастливо прожить жизнь земную. А аллах, он далеко! И вот, когда тихие молитвы крестьян стали сменяться проклятиями в адрес царя, Говда с помощью мелких доносов сблизился с приставом. Так Говда стал старшиной аула Махкеты, и этим положением очень дорожил. Жена попала в самую точку, напомнив ему то, о чем он сам последнее время не раз задумывался: не поведет ли какая-нибудь новая неудача в борьбе с Зелимханом к тому, что начальство разуверится в силах махкетинского старшины? Конечно, оставался щекотливый вопрос о чести. «Да что там, теперь честь у того, у кого власть» — подумал Говда, и вдруг в голову ему пришла мысль, что решение совета старейшин, тем более принятое без него, по сути, его даже очень устраивает.
Но мысли эти старшина оставил при себе, а внешне еще некоторое время продолжал возмущаться и слать проклятия всем, кто виноват в его позоре.
Когда пришел вечер, Говда мрачно удалился в свою комнату и лег спать один. Но сон не приходил. Лежа на спине с открытыми глазами, закинув руки за голову, он думал о том, как бы все-таки отомстить Зелимхану за оскорбление чести его семьи и рода, но так, чтобы он и его сыновья ничем особенно не рисковали. Из соседней комнаты доносились мягкие шаги: видно, хозяйка хлопотала по дому, не смея войти к мужу. Во дворе нудно лаяла собака, да время от времени откуда-то издалека доносился печальный крик выпи...
Вдруг Говда поднялся и присел на край тахты. «Но ведь есть еще и другой вопрос: посчитает ли еще Зелимхан свои счеты с ним поконченными?..» — подумал старшина и почувствовал легкий холодок на спине.
В комнату вошла жена.
— Ты все еще не спишь?
— Я очень устал.
— Зачем ты все это так близко принимаешь к сердцу? Кто они такие, эти Бахоевы, чтобы ты так много думал о них?
Говда долго молчал, потом ответил:
— Жена моя, ты плохо знаешь их. Они ведь потомки Бахо, который никогда и никому не прощал обиды.
* * *
А на следующий день в ауле Харачой свершилось торжественное событие: мулла своими молитвами скрепил брак Солтамурада из рода Бахоевых и Зезаг, дочери Хушуллы. Зелимхан праздновал свою первую победу. Слава о нем облетела ущелья Хулхулау и с горных вершин покатилась по чеченской равнине с быстротой лесного пожара, раздуваемого шальным ветром.
16.
В один из воскресных летних дней начальник вновь созданного Веденского округа полковник Дубов давал званый обед.
Дубова перевели в Ведено из Грозного «для усиления борьбы с непокорными», так и было сказано в указе его императорского величества. И прибыл полковник сюда с твердым обещанием: одним ударом покончить с Зелимханом и его помощниками. Однако карательный отряд, в первые же дни отправленный им для поимки абрека, вернулся из Харачоя ни с чем. Это несколько испортило настроение нового начальника.
Людей здешних Дубов знал достаточно хорошо, поскольку места эти раньше составляли часть возглавляемого им Грозненского округа. Тем не менее полковник считал полезным поближе познакомиться со своими подчиненными.
На званом обеде были все веденские офицеры и чиновники, за исключением пристава Чернова. Еще весной, взяв под стражу семью Зелимхана, Чернов исчез из крепости Ведено. Это было совершено с ведома полковника Дубова, и именно он, Дубов, устроил тогда перевод Чернова на другую должность за пределами Чечни.
Теперь новый начальник делал вид, что не имел к этому ни малейшего касательства, и потому воспринял как вопиющую бестактность фразу, сказанную за столом поручиком Грибовым.
— Господин Чернов заверил нас, что арест семьи Зелимхана делается с вашего согласия, — как бы между прочим заметил этот молодой офицер.
Полковник грозно воззрился на него. Он вспомнил, что Чернов в свое время упоминал о Грибове как об играющем в либерализм петербургском интеллигенте, Дубов посчитал, что пришло время дать урок этому молокососу.
— Считаю нужным дать вам совет, господин поручик. Поменьше разговаривайте о том, что вас не касается, — сказал он резко и добавил: — И вообще поменьше рассуждайте!
Грибов густо покраснел, но промолчал. И тут совершенно неожиданно вмешался и усугубил скандальность момента Адод Элсанов, приглашенный на обед вместе с другими чеченскими старшинами. Это вмешательство в разговор начальства было событием чрезвычайным, так как обычно старшины аулов держались на таких сборищах очень скромно и больше молчали, поэтому сейчас все сидящие за столом сразу насторожились и замолчали.
— Молодой господин офицер хочет помогать Зелимхану, — сказал Адод, сверкнув маленькими мышиными глазками. — Не зря люди говорят, господин офицер хвалил Зелимхана.
Грибов поднял голову и с вызовом оглядел окружающих:
— Я сказал, что Зелимхан смелый человек, и не собираюсь отказываться от своих слов.
— Фраза, достойная какого-нибудь пи-са-те-ля, — пророкотал Дубов, вкладывая в это последнее слово все возможное презрение, — а вы, господин Грибов, русский офицер и должны думать о чести.
— Я как раз и думаю о чести, господин полковник, когда выражаю несогласие с таким недостойным действием, как похищение женщин и детей.
Молодой человек сказал это со смелостью отчаяния, и голос его дрожал от волнения. Наступила зловещая тишина. Полковник даже побагровел от гнева.
— Распустились! — грозно крикнул он, ударив кулаком по столу так, что посуда загремела. — Видно, мне придется учить вас настоящей службе!
— Просто я считаю, господин полковник, что нужно обходиться с людьми по-человечески, — тихо произнес Грибов.
— С какими людьми?
— Со всеми верноподданными его императорского величества.
— Это вам не Петербург, господин поручик, а Чечня.
— Но мы же находимся в России и имеем дело с российскими подданными, — попытался объяснить свою позицию офицер.
— Нет, — отрезал полковник. — Здесь мы имеем дело с ворами и разбойниками, — он отдышался немного, осушил бокал с вином и саркастически добавил: — Вы же у нас образованный человек.
Грибов встал из-за стола и подошел к окну. Он чувствовал себя несправедливо наказанным школьником и стоял, уставившись глазами в ручку оконной рамы. Непонятно было, может ли он себе позволить возразить полковнику. Да и что можно было ответить? Его поразил такой откровенный цинизм представителя высокой власти.
Пауза несколько затянулась.
— Не все же здесь воры и разбойники, господин полковник, — выдавил из себя поручик.
— Все, все! — заорал уже пьяный Дубов, забыв о присутствующих чеченских старшинах, а те кивали головами, будто довольные тем, что их окрестили разбойниками.
Этот неприятный эпизод, естественно, не мог не сказаться на атмосфере званого обеда. Начальство с этого момента сидело хмурое, и подчиненные чувствовали себя скованно. Уйти тоже никто не решался, поэтому сидели довольно долго, но веселья, на которое рассчитывал хозяин, собирая гостей, явно не получилось.
* * *