– Ходят, – сказал Егор. – Они тоже люди.
– Это я понимаю, – сказала Люська и расстроилась.
Потом, когда они вышли на Воробьевы горы, потому что решили вернуться домой пешком, она, прервав какой-то разговор, спросила:
– А у тебя девушка есть?
– Ну как тебе сказать...
– Так и скажи!
– Считается, что есть. Но, честно говоря, я думаю, что нет.
– Врешь, наверное!
– Нет, не вру.
Егор чувствовал, что его превосходство в разговоре пропало. Там, в ином мире, он был лидером, она – девчонкой, о которой надо было заботиться. А сейчас она была не моложе его...
– А ты мне очень нравился, – призналась вдруг Люська. – Ты был моим первым возлюбленным. Не смейся, я говорю в переносном смысле.
– Я не смеюсь, – сказал Егор. – Жалко только.
– Что тебе жалко? – спросила Люська заинтересованно.
– Что все прошло.
– Еще бы! – воскликнула Люська. – Тогда же мне двенадцать лет было. Я ничего в жизни не понимала. А ты был добрый и смелый. И красивый.
– Ясно, – сказал Егор. – Теперь ты прошла огонь, воду и медные трубы, а я стал некрасивым.
– Ты кривляешься, – рассердилась Люська. – И это тебе не идет. Но учти, что женщина в восемнадцать лет равна тридцатилетнему мужчине. По мудрости. Возьми исторические примеры, и ты убедишься. Даже Пушкин на Наталье Гончаровой женился с разрывом в пятнадцать лет. Так что ты для меня мальчишка.
И она рассмеялась, словно одержала над Егором победу.
Егор не обижался. Он постепенно проваливался в сладкую бездну влюбленности, открывая для себя все новые чудеса – чудо ее голоса, чудо ее ресниц, чудо ее родинки на виске, чудо ее пальцев с коротко остриженными ногтями. Егор отдавал себе отчет в том, что с ним происходит, и с некоторым удовольствием наблюдал себя со стороны и даже заметил, что пока он в Люську не влюблялся, то обращал внимание, как ценитель женской красоты, на длину ее ног и форму лодыжек. А теперь, влюбляясь, сразу забыл о формальных признаках красоты. Даже неловко было думать о ногах или груди, почти стыдно, когда она смотрит на тебя слишком внимательно, словно открывает снова твое лицо, и вы встречаетесь взглядами...
Они не заметили, как взялись за руки. Может быть, Егор помогал Люське перепрыгнуть через канаву или лужу, а потом они забыли разъединить руки.
Они дошли до дома, когда уже совсем стемнело. Мелко-мелко моросил дождик. Двор был пуст, даже с собаками никто не гулял. Егор довел Люську до подъезда. Они еще стояли и говорили ни о чем, словно оба чего-то ждали. А потом Егор совершил ошибку. Он захотел поцеловать Люську. У него просто над животом свело от желания поцеловать Люську.
Люська была одного роста с Егором. Она отшатнулась, стала отталкивать его, а он, вместо того чтобы остановиться, стал тянуться к ней и притягивать ее к себе за плечи. Люська вырвалась и отпрыгнула к подъезду.
– Как тебе не стыдно! – сказала она громким шепотом. – Все испортил.
– Я ничего такого не сделал...
Спорить тоже не надо было.
– Все мужчины одинаковы! – сказала Люська. – А ты еще захотел меня на весь дом опозорить.
Дверь подъезда бабахнула.
Егор стоял пристыженный. Получилось глупо.
«Теперь не надо ждать звонка. Все кончилось. Тебе же доверились».
Он шел домой, дождь пошел сильнее и затекал за ворот.
– Тебе же доверились, – ругал себя Егор.
Ему бы не было так неловко, если бы не император того времени, если бы не странные люди, что окружали Люську и пугали ее. И он оказался точно таким же, как они.
Но когда он засыпал в ту ночь, мучаясь раскаянием и страхом, что потерял Люську, он все равно наслаждался памятью о ней.
Конечно же, они не расстались.
Два дня Егор ходил возле телефона. Целых два дня. Он завалил семинар, не поехал к бабушке в Кратово, он был рассеян и снисходителен к человечеству, которое не могло разделить его боли и счастья.
Любовный опыт Егора был невелик. Если не считать поцелуев в подъездах и кратких влюбленностей. В прошлом году его соблазнила мужиковатая, озорная певунья туристических песен Роланда Ким, это было в последний день похода по Карпатам, когда скинулись, на последние деньги набрали дюжину бутылок местного вина, до рассвета пели и Роланда была прекрасна у костра дикой красотой амазонки. Она позвала Егора помочь ей вымыть посуду. Но посуду с собой они не взяли, а пошли далеко по речке и потом стали целоваться и не могли остановиться. Так Егор стал мужчиной. Это было прошедшим летом, и Егор стеснялся признаться однокурсникам, настолько он отстал от остальных. Был еще случай – Регина Окунь с их курса немного ухаживала за ним, потом как-то позвала его домой. Родители как раз уходили в гости, они стали спешить, будто Егор застал их черт знает за чем. Потом они пили чай с вареньем. Что было дальше, Егор не помнил, но запомнил ее слова: «Ты же тогда на мне не женишься». И он сразу потерял желание овладеть этой полной глазастой отличницей. Потом он сообразил, что и в самом деле его считали в том доме женихом, еще курс – и потом будет уже трудно выдать Регину замуж.
Егору казалось, что он никогда еще так не влюблялся, и это было правдой. Как и любой нормальный юноша, он влюблялся несколько раз и каждый раз думал, что навсегда. Но забывал об этом, как только чувство проходило.
Матери надоело сталкиваться у телефона с Егором. Она сказала ему безжалостно:
– Позвонит она, позвонит, куда денется. Только ты сам первым не звони.
Она оберегала юношескую гордость сына.
После этого Егор, как только дождался, что мать ушла, позвонил Люське сам. Она была дома и подошла сразу. Говорила она таким обыкновенным и равнодушным голосом, что Егор чуть было не бросил трубку. Стоило так переживать и метаться, когда о тебе попросту забыли.
– Как дела в университете? У нас одна девочка за француза собралась замуж, представляешь? Говорят, зима будет снежной, одна женщина есть, она предсказывает природные явления. Ее уже в Организацию Объединенных Наций приглашали для прогноза по озоновым дырам... – И так далее. Светский прием по телефону.
– Я хотел попросить прощения, – сказал Егор.
– Это лишнее. Ты ничего особенного не сделал.
Они еще поговорили и даже не договорились встретиться.
С ужасом Егор понял, что Люська любит кого-то другого, а тот вечер был чистой случайностью.
– Ну, привет, – сказал он.
– Привет, звони.
– Спасибо, обязательно позвоню.
Егор прошел к себе в комнату, бросился на кушетку животом и закрыл глаза. Жизнь прошла неудачно и рано оборвалась.
И тогда, может, через две минуты, а может, через два часа зазвонил телефон. Егору не хотелось подниматься, но телефон звонил настойчиво, словно кто-то был уверен, что он дома.
Это была Люська.
– Ты прости, – сказала она, – только я все эти дни так ждала, что ты позвонишь, а когда ты позвонил, я испугалась и подумала, что ты нарочно не звонил раньше, чтобы меня по-дразнить.
– Так уже было, – сказал Егор, неожиданно для себя заходясь глупым хохотом. – Знаешь, что думал джинн?
– Не знаю.
– Первую тысячу лет в бутылке он думал, что озолочу того, кто меня выпустит, вторую тысячу лет он думал – подарю ему жизнь, а третью тысячу думал – убью его первым, а потом примусь за остальных.
– Я... мне не надо было звонить?
– Надо. Ты свободна?
– Я через два часа освобожусь. Ты сможешь к моему дому подойти?
– Да хоть на Луну!
Те два часа оказались невероятно длинными. Егор сначала бродил по квартире в поисках какого-нибудь дела, но, не найдя ни одного достойного занятия, не выдержал и надел куртку. До свидания было еще больше часа, он решил дойти до метро, купить сигарет. А потом обойти квартал вокруг и уничтожить еще пятнадцать минут.
Он вышел к ее двору за час до свидания. Он сел на лавочку под сенью тополей. Отсюда был виден подъезд, в котором жила Люська.
Егор был сказочно счастлив. Больше не надо было ничего говорить. Он любит, и он любим. Как она сказала? «Я все эти дни ждала, что ты позвонишь». Можно эту фразу повторять до самого вечера. Она призналась...
«Конечно, я попрошу прощения за свое поведение». Ему казалось важным, чтобы его простили. Если простит, значит, понимает. Она ведь чуткая! Вот бы кто-нибудь сказал ему шесть лет назад, что он сможет полюбить девочку Люську в клетчатом пальто. Впрочем, тогда он сам считал это слово недопустимым для настоящего мужчины.
Во двор медленно въехал синий «Мерседес». Такого глубокого синего цвета не может быть у дешевой машины. «Мерседес» подобрался к Люськиному подъезду и замер, чуть проехав его. Из «Мерседеса» вышел водитель и принялся протирать щеки машине, затем покатый лоб. Он не спешил. Егору трудно было разглядеть его – метров сто, не меньше, и еще кусты. Сам он нарочно сел так, чтобы его не было видно из окна – он стеснялся показаться смешным. «Ты что там делал внизу, подстерегал меня?» – спросит она с усмешкой.
Из машины вышел второй человек. У него была телефонная трубка. Он придерживал ее у уха, подняв плечо. Он был одет в широкое пальто песочного цвета и в шляпу с прямыми черными полями. А лица его Егор не разглядел.
Из машины вышел второй человек. У него была телефонная трубка. Он придерживал ее у уха, подняв плечо. Он был одет в широкое пальто песочного цвета и в шляпу с прямыми черными полями. А лица его Егор не разглядел.
Егор посмотрел на часы. Оказывается, время, что тянулось так безобразно медленно, вдруг рванулось вперед. Люське было пора выходить. Она опаздывала минут на пятнадцать.
Егор поднялся с лавочки и медленно пошел к ее подъезду, оставаясь скрытым кустами сирени.
Хлопнула дверь. Человек в песочном пальто говорил в трубку сотки. Затем спрятал ее в карман. Что-то сказал водителю. Тот кивнул и продолжал протирать стекло. Пять часов с минутами, на дворе никого не было. С работы начнут возвращаться позже, а школьники уже прошли.
Дверь подъезда резко растворилась, и в ней показалась Люська.
Люська повела головой вокруг, будто надеялась кого-то увидеть. Может быть, Егора?
Егор поднял руку, она должна была его заметить, но в тот момент она смотрела в другую сторону.
Егор хотел было крикнуть ей, что он здесь, но в этот момент человек в песочном пальто сделал большой шаг к трем ступенькам у подъезда – Люська стояла на верхней ступеньке. Он протянул к ней руку, как бы желая помочь ей спуститься. Люська не дала ему руки. Она спросила. Видно, хотела узнать, что он здесь делает. Но Егор мог лишь догадываться – он видел, как прыгнули вверх ее тонкие брови.
Человек в песочном пальто сказал ей что-то спокойное, даже развел руками. Он улыбался.
Егор пошел к ним – оставалось метров пятьдесят.
Люська отмахнулась от человека в песочном пальто и побежала вниз по ступенькам. Она наконец-то увидела Егора и улыбнулась ему.
Но люди у машины Егора не видели – они стояли к нему спиной.
И в тот момент, когда она поравнялась с ними – она успела пробежать всего несколько шагов, – человек в песочном пальто схватил ее так, что она потеряла равновесие и полетела головой вперед. А водитель, кинув тряпку, сделал быстрое движение, открыл дверь, и Люська влетела внутрь машины. Это заняло две секунды, может, три. Егор просто не сообразил, что же произошло.
Он продолжал идти к «Мерседесу», а тот уже взревел, рванул с места, внутри на мгновение мелькнуло белым пятном лицо Люськи, и только тогда Егор побежал к машине. А машина была уже в десяти метрах, в двадцати... в пятидесяти. Она вывернула со двора, и Егор успел увидеть лишь первые три цифры – 002.
Егор побежал за машиной, он выскочил на улицу – конечно же, там никого не было.
Он все еще не верил тому, что произошло.
Он кинулся в подъезд, уговаривая себя, что он ошибся, что это была не Люська, а ее соседка, а может, даже сестра.
Егор знал номер ее квартиры. Он взбежал наверх, позвонил в дверь.
Открыли не сразу. Он уже хотел снова бежать вниз, когда дверь раскрылась. В ней стояла женщина с Люськиным лицом, но страшно поношенным, изрезанным морщинками, с мешками под глазами. Но убери все это – и ты узнаешь Люську.
– Простите, – тупо сказал Егор. – А Люся дома?
– Нет, – сказала Люськина мать. – Она же к тебе на свидание побежала. Неужели разминулись?
И засмеялась, показав плохие зубы.
Она отнеслась к Егору добродушно. Он чуть было не спросил, откуда она знает, что Люська побежала к нему. Но, продолжая улыбаться, Люськина мать захлопнула дверь.
Егор спустился по лестнице и стал смотреть на асфальте – не осталось ли следов от «Мерседеса». Потом увидел тряпку – кусок замши, которым водитель протирал стекло. Егор на всякий случай взял тряпку и сунул в карман куртки. Никаких следов на мокром асфальте, конечно же, не осталось.
Тогда Егор поднялся снова к ее квартире. Он позвонил. Мать не скрывала недовольства.
– Простите, – сказал Егор, – я только один вопрос хотел задать. Ей не звонили перед уходом?
– Звонили, – ответила ее мать. – И странно звонили.
– Почему странно?
– Потому что это был междугородный звонок.
– Спасибо, – сказал Егор. – А что она сказала?
– Что сказала? Ничего не сказала. Да отстань ты от меня, привязался со своими звонками. Лучше за ней беги.
– Я и бегу, – сказал Егор. – Только сначала ее надо найти.
– Найдется.
– Вы хотите сказать, что она взяла трубку и молчала?
– Нет, алекала. Раза три алекнула, а потом сказала, что опять не туда попали.
Только спустившись вниз, Егор понял, что мать сказала правду: у сотки звонок как у междугородки. Правильно, ей звонили от «Мерседеса», проверяли, дома ли она.
Егор понимал, что Люську похитили. Как в боевике. Похитители на «Мерседесе» – не на «Москвиче» же похищать. Какой-то безумный азербайджанец влюбился в нее и решил умыкнуть. И может быть, Люська сама об этом знала и даже участвовала в похищении, а он появился как гром с ясного неба? Может, она даже хотела ему показать, какие у нее крутые друзья. С девушками это бывает – они теряют осторожность.
Почему-то Егор совершенно не связывал исчезновение Люськи с тем миром. Там были велосипедисты на разных колесах, там были призраки и костры для людей, но там не было «Мерседесов».
Он позвонил Люське вечером, попозже. Хоть он себя и успокаивал, что люди так вот не исчезают, но не переставал волноваться, а главное – ревновать.
Мать подошла к телефону.
– Все в порядке, – сказала она, – нашлась твоя Люська. Записку прислала. За город поехала к своим друзьям.
Мать говорила с каким-то торжеством, будто хвасталась друзьями дочери перед Егором.
– Какая записка? – спросил Егор. – По почте?
– Не важно, – сказала мать. – Поздно уже, нормальные люди спать идут.
– А Люся?
– Люся, я так думаю, уже спит. И нас с тобой не спросила.
«Ну и ладно, – сказал себе Егор. – Хватит с меня этой истории. Ну, встретились, погуляли вечер, а человек между тем имеет собственную жизнь».
Ночью Егор спал плохо, просыпался, его подсознание не хотело верить в хороший конец истории. Ему снилось, что он бежит куда-то, хочет спасти Люську и все опаздывает.
И с утра, это уже было в субботу, он снова поехал к ней домой.
Увидев его, мать чуть снова не захлопнула дверь.
– Нам еще Робин Гуда не хватало!
Она была в халате, копна волос сдвинута набок. Она все норовила поставить прическу, укрепленную шпильками, в вертикальное положение. Щеки у нее были красные и глаза тоже.
– Простите, – сказал Егор, – но я хочу увидеть записку.
– Уходи.
– Я боюсь, как бы чего не случилось.
– Я же сказала!
Он стоял, войдя до половины в дверь, и вытолкнуть его не удавалось.
– Черт с тобой, – сказала мать и пошла по коридору. У двери в комнату она остановилась и приказала: – А ты не входи. Нечего тебе у нас делать.
Егор стоял и ждал. В квартире пахло вчерашним табачным дымом и вчерашней пьянкой. Ему всегда было жалко Люську, которой приходится здесь жить.
Мать с кем-то говорила. Отвечал сонный мужской голос. Потом она вышла, держа записку, как денежку нищему.
– Спасибо, – сказал Егор.
– Ты куда? – спросила мать.
Но он быстро вышел из квартиры и побежал вниз по лестнице. Он боялся расстаться с запиской.
Мать перегнулась через перила лестницы и кричала:
– Ты больше не приходи, слышь, не приходи!
Записка была написана на листке, вырванном из блокнота с листами на пружинке. Хорошая бумага. Как называются такие блокноты? Органайзеры! Почерк был обыкновенный.
«Евдокия! Главное, не беспокойся. Обычная история. Ребята позвали на дачу. Сообщить было некогда. Поехали на машине. А если не приеду на неделе, сообщу по телефону. И не беспокойся.
Люся».
Надо спросить, почему мать Люськи решила, что записка написана ее дочерью. Записка странная. Ну ладно – ведь не убьет же мать его по телефону.
– Это снова я, – заговорил Егор быстро, чтобы мать не успела повесить трубку. – Почему она вас Евдокией называет?
– А как же ей меня называть? – ответила мать. – Меня так зовут. Меня Евдокией крестили. Это уж потом я стала себя Еленой называть, потому что имя Дуся меня не устраивает!
– Значит, мало кто знает...
– Зачем знать? – Мать задумалась. Наверное, она опохмелилась и уже не так злобилась. – Я думаю, она хотела показать, что сама писала. Понимаешь, как условный знак. Кто еще знает, что меня Евдокией зовут? Я прочту записку и пойму – это она писала.
– А разве вы почерка не знаете?
– Почерк! Почерк подделать можно. У девчонок у всех одинаковый почерк. А я сразу поняла, что Люська писала. Я бы от чужого и денег не взяла.
– Какие деньги?
– А никакие! Знаешь что, студент, ты в чужие дела не суйся, а то тебя быстро окоротят.
– Он вам привез деньги?
– Люська мне передала. Стипендию. Она стипендию получила и мне передала. Ясное дело – не чужие! Вместе живем.
– А кто их привез?
– Этот... кто надо, тот и привез!
И больше Егору ничего добиться от этой женщины не удалось.
Он положил записку на свой письменный стол и заставил себя, правда не очень успешно, забыть о Люське и обо всем, что было с ней связано. Весь день ему казалось, что это вот-вот удастся. И тут отец все погубил.