Под неразборчивой подписью стояла приписка – «гражданин Германии».
Хаим был шокирован. Как же он ошибался, беспечно полагая, что больше не услышит о «потомке английских баронов»! Став верноподданным Третьего рейха, Самуэль Алан Дженкинс решил выслужиться перед новой родиной и объявил литовского коллегу шпионом!
Прошло ли послание цензуру в Регенсбурге? Конверта не видно, но, естественно, прошло… Почему изложенные в письме факты и предположения не насторожили немецких цензоров настолько, чтобы передать письмо в рейхстаг? А доложено ли уже президенту Сметоне о подрывной организации большевиков в Литве?..
– Что вы на это скажете?
– Полная чушь и бред, – Хаим набрал воздуха, как перед нырком, и выпалил: – Простите, я могу воспользоваться вашим служебным телефоном, чтобы позвонить отцу?
Следователь задумчиво пожевал губами.
Хаим приготовился к лаконичному «нет», в лучшем случае к вопросам вроде «зачем?», «кто ваш отец?», после чего рискнул бы повторить просьбу, но Бурнейкис спокойно переставил телефон ближе к нему:
– Звоните.
Забряцала цепь наручников. Тягучие мгновения падали, как в трясину, Хаим едва дождался, когда на коммутаторе его соединят со старым Ицхаком. Вкратце пояснив, где и почему сейчас находится, продиктовал адрес дома на Лайсвес-аллее.
– Там Мария одна, отец, – стараясь не кричать, в смятении растолковывал Хаим бесчувственной мембране. – Прошу тебя, позаботься о моей жене, слышишь?! Скажи ей, что у меня все хорошо, пусть не беспокоится, – он покосился на лысого, сидевшего с каменным лицом. – Да-да, все хорошо!
Старый Ицхак спросил, кто занимается следствием.
Хаим неприятно удивился: что за блажь? У отца связи с охранкой? Вспомнилось, как где-то вкользь слышал о том, что Сметона приблизил к себе Грудзя, одного из еврейских воротил. Неужели отец собрался действовать через него? Не может быть…
А если бы и так. Зря надеется старый Ицхак. Охранная служба вряд ли упустит возможность проучить евреев на «шпионском» примере. Хаим растерянно прикрыл трубку ладонью.
– Могу ли я назвать отцу вашу фамилию?
Лысый недовольно поморщился. Понятно, секретное все-таки ведомство. Хаим почувствовал себя глупым, наглым провинциалом. Уже хотел, не прощаясь с отцом, положить трубку, но следователь махнул рукой:
– Валяйте.
– Бурнейкис, – промямлил Хаим. Трубка наконец-то упокоилась на рычагах. – Спасибо вам, – выдохнул он с облегчением. – А то я беспокоился за жену.
– Совершенно напрасно, – ласково улыбнулся следователь, устремив к окну землисто-серые глаза, и на миг они хищно вспыхнули. – Ваша жена здесь.
– Где – здесь? – Хаим был не в силах сосредоточиться, не мог поверить. – В этом здании? Почему?! Мария… она ни в чем не виновата!
Лысый прищурился:
– Стало быть, виноваты вы?
– Я не ви… то есть я виноват в том, что впутал ее в эту историю, но я не шпион!
– К чему вам тогда нужна была переводчица, раз вы сами знаете английский?
…«Чистосердечное признание» – так ведь пишут в материалах подобных дел? Хаим рассказывал историю и предысторию поездки в Любек, глядя на Бурнейкиса застывшими глазами. Тот внимательно слушал, чуть склонив яйцеобразную паучью голову. Покуривал с меланхоличной усмешкой, следил за плетением дыма, будто отлавливая в рое лжи опрометчиво вылетающих мушек правды.
– Какое побуждение двигало вами – желание облапошить начальство, поразвлечься, подшутить?
– Мной двигала… любовь.
– Любовь?! Ну вы и впрямь шутник! – рассмеялся следователь и с силой задавил окурок во взвизгнувшем блюдце. – Допустим, так оно и было. Но как вы думаете, отчего у человека за время короткой встречи с вами возникло столь твердое убеждение, что вы – злоумышленник?
– Наверное, это неприязнь не лично ко мне, а к моей национальности, – пробормотал Хаим. – Скажите, пожалуйста, где моя жена?..
Бурнейкис пожал плечом и вызвал охрану.
– Куда его? – спросил полицейский.
– В одиночку, – бросил следователь безучастно.
Глава 4 Алчная пасть власти
Массивная металлическая дверь громыхнула за спиной, точно плаха огромной мышеловки.
Несмотря на забранное решеткой вентиляционное отверстие в углу, воздух в камере был куда ужаснее, чем в насквозь прокуренном кабинете Бурнейкиса. Тошнотворный смрад испражнений, поднимаясь от дыры в цементном полу, мешался сверху с запахами пота и страха тех, кто ушел отсюда в тюрьмы. Койка без постели, столик, стул с короткой спинкой – все было выковано из железа и намертво ввинчено в пол. Неусыпный «глазок» поблескивал в двери над закрытой прорезью для подачи еды. Такое же по размеру окошко светилось в стене напротив под самым потолком.
Хаим ходил из угла в угол, чтобы безостановочным движением хоть немного притупить боль безнадежности. В висках отдавался пещерный гул шагов, голова раскалывалась от тревожных мыслей.
Мир повернулся к ним с Марией жестокой стороной. Первоначальная корректность следователя теперь нисколько не обнадеживала Хаима. В отягощенном секретными папками шкафу лысого жили чьи-то изломанные надежды, судьбы, семьи, – и умирали в вырванных с мукой признаниях – доказательствах несуществующей вины.
В том, что его ждут пытки, он не сомневался. Под маской добродушного скептика пряталось истинное лицо. Оно представлялось таким же пустым и непроницаемым, как бездушный лик власти, ничем человеческим не обремененный и непрошибаемый.
…Вернее, не лик, а личинка. Одна из тех, что литыми кукурузно-зубастыми рядами охранки, тайных служб, жандармерии, армии отгораживает от мира людей купол разросшегося яйца власти. Любую политическую личину с произвольным подтекстом может надеть власть, но глазами и слухом она обращена исключительно в себя и занята собственными благами. Слепая, глухая, зато с громадным ртом-пастью. В этой пасти исчезают земли и золото. Сочиняя лицемерные законы, на самом деле огромная глотка бесконечно ест… ест и ест. А для того, чтобы устрашить граждан, надо показательно уничтожать каждого, кто кажется власти неблагонадежным. Так размышлял Хаим, ощущая бессилие перед этим ненасытным монстром, от которого он так хотел, но не смог уйти.
Вина перед женой душила все сильнее. Не подумал, легкомысленный, что, посадив на репутацию даже незначительное пятно, уже не будешь чист…
Он попытался отвлечься надписями на стенах. Какие-то люди выцарапали на них свои имена, даты рождения, числа задержания, будто приравнивая их к дате смерти. Хаим сполз вниз, сел на корточки и, обняв колени, закрыл глаза. Раздразненное отчаянием воображение сейчас же показало дикую сцену: лысый с мерзкой улыбочкой подошел к Марии и…
Хаим начал молиться. Нет, не получалось. Не было света в душе, а из тьмы не родится молитва. Кулаки сжались сами собой. Он не чувствовал боли, однако саднящие в наручниках запястья запротестовали. Он чуть не застонал, вспомнив нежные руки жены… Как же им больно.
Стены камеры могучие, толстые… Если крикнуть громко, откликнется ли Мария? Только бы услышать в ответ ее голос. Или хотя бы подбодрить: я не с тобой, но рядом. Ты не одна.
– А-a-ave Mari-i-ia-a-a-a! – запел он во всю силу легких.
Хаим пел одну из красивейших на земле песен. Плотный воздух в каменном колодце дрожал от напряжения, звуки рикошетили от стен, труб, решеток; сквозь щели в узкий коридор устремлялась музыка несуществующего оркестра.
Камерное сообщество в соседних застенках прислушалось, кто спал – проснулся, кто не спал – оцепенел. Изумленные полицейские бежали по коридору, громко топоча сапогами. Хаим, уверенный, что сумеет выделить голос жены из любой какофонии, не обращал на шум внимания и не услышал ни лязга засова, ни скрипучего поворота ключа.
Дверь отворилась.
– Вот теперь мы готовы поверить вашей истории о великой любви, – сказал в полной тишине Бурнейкис с той самой мерзкой улыбочкой, которую несколько минут назад сочинило распаленное воображение Хаима.
Полицейских следователь спровадил. Они ушли, с любопытством оглядываясь на сумасшедшего артиста в наручниках.
– Где моя жена? – спросил обессиленный Хаим.
– Она ждет вас на улице.
– Вы… вы нас выпускаете?
– Мы сверили ваши показания и нашли, что они во всем совпадают. Решили обойтись без перекрестного допроса. – Бурнейкис отомкнул наручники и ухмыльнулся. – Очевидно, наш осведомитель слегка перепил любекского бордо, вот и почудились московские черти… то есть шпионы.
От свежего воздуха у Хаима кружилась голова. Следователь провел его по освещенному пыльными лампочками коридору и, поднимаясь по выщербленным ступеням в верхнюю часть здания, продолжил:
– Судя по всему, этот герр Дженкинс просто душевнобольной человек. Знаете, встречаются очень причудливые разновидности безумцев. Аналогичные письма от них нам поступают нередко.
Лысый говорил о себе «мы», и Хаиму на миг вновь померещились ряды зубастых початков – гвардия лысин, обрамляющих главный овал власти.
– Судя по всему, этот герр Дженкинс просто душевнобольной человек. Знаете, встречаются очень причудливые разновидности безумцев. Аналогичные письма от них нам поступают нередко.
Лысый говорил о себе «мы», и Хаиму на миг вновь померещились ряды зубастых початков – гвардия лысин, обрамляющих главный овал власти.
Коридор, фойе с дежурной частью, и следователь распахнул уличную дверь.
– Не смеем задерживать, но предупреждаем: вы сами должны быть заинтересованы в том, чтобы поменьше болтать. Забудьте мою фамилию и место, где вам сегодня довелось исполнять Шуберта… Пусть эта история послужит вам хорошим уроком.
– Да, конечно, – рассеянно пробормотал Хаим, совершенно счастливый. На крыльце стояла Мария.
На ближней улице возле «Opel Kadett» вишневого цвета их ждал старый Ицхак. К его плечу робко прижималась высокая голенастая девочка… Сара! Хаим раскинул руки, и она не выдержала, с плачем бросилась ему шею.
– Хаим, нехороший, ужасный, ты совсем забыл меня, а я так скучала!
Он обнял сестренку и отца, поздоровался с шофером. В сердце колыхнулась тревога: за то время, пока не виделись, старый Ицхак сильно сдал, лицо осунулось, под глазами легла сеточка морщин.
Улыбнувшись Марии, отец помешкал и по-мужски протянул ей руку. Они о чем-то заговорили. Сара цеплялась за лацкан пальто Хаима, точно боясь, что брат сбежит. Отступила на шаг, не отпуская, и в глазах мелькнуло горестное разочарование.
– Ты стал совсем другой, Хаим, ты – взрослый дядька!
– А ты все такая же проказница и шалунья, – засмеялся он, дернув ее за косу. – Но выросла, скоро меня догонишь, гадкий утенок!
Девочка нахмурилась, помедлила в раздумье и решила на первый раз простить брата за дразнилку. Сара украдкой рассматривала Марию, ей не терпелось познакомиться с невесткой, но с чего начать, она не знала. Поэтому, едва завершился разговор старших, глянула исподлобья и, как старый Ицхак, подала руку:
– Я – Сара, сестра вашего мужа.
– А я – Мария, жена вашего брата, – весело отозвалась Мария.
Бойкая Сара освоилась и быстро привыкла к «новому» Хаиму, а с невестки не сводила восторженных глаз.
– Дом у нас на Зеленой горе, – тараторила она, сидя в машине между братом и Марией. – Чтобы туда подняться, надо сесть в фуникулер. Когда сверху смотришь, кругом ужасно красиво!
Хаим нагнулся к сидящему впереди отцу:
– Как матушка?
Зная, о чем сын спрашивает, старый Ицхак молча покачал головой.
– Будем вместе ходить в кино, – подхватил Хаим болтовню Сары, – и в театр – обязательно! Я еще Петраускаса не слышал.
– А мы-то слышали, мы слышали!
– Пойдем, куда захотим, вот только заработаем на билеты, – сказала Мария.
– Вы будете работать?! – восхитилась Сара. – Где?
– Еще не знаю. Завтра пойду в городской отдел просвещения, может, в какой-нибудь гимназии есть вакансия.
– Зачем тебе работать? Я прокормлю! – веселился Хаим.
Поражаясь внезапному переходу от безысходности к ликованию, он не мог надышаться воздухом свободы. Страшный кабинет Бурнейкиса, клеветнический донос, заключение в смердящую одиночку – все это с высоты сиюминутого благополучия казалось нелепым недоразумением, о котором со временем можно будет вспомнить и посмеяться. Особенно над комичным письмом Дженкинса: «Об одном из английских монархов господин Готлиб отозвался… окрестив его «настоящим мужчиной» с намеком на противоположный смысл…»
Хаим подавил смешок. А как он пел в камере! Ему и сейчас хотелось запеть от переполнявших душу эмоций.
– Меня изумил профессионализм сыскарей, – тронул он отца за плечо. – Они каким-то образом сумели вычислить наш адрес, а ведь я и на службе никому не говорил, где мы сняли квартиру.
Мария глянула непонимающе:
– Разве не ты сам отправил их ко мне?
Хаим повернулся к жене, обомлев.
– Как ты могла такое подумать?!
– Следователь сразу сказал, что узнал адрес от тебя. Я должна была ответить на его вопросы, чтобы подтвердить твой рассказ о Любеке…
Скрипнув зубами, Хаим стукнул себя кулаком по колену.
– Я – идиот! Наивный глупец! Да, конечно, я сам назвал адрес по телефону! Бурнейкис солгал. Выходит, тебя забрали после, а не до того…
Про то, что с Марией обошлись без наручников и камеры, Хаим выяснил еще на крыльце.
– Ты с кем-то разговаривал по телефону и сказал, где мы живем? – удивилась она. – В чем солгал следователь? Он был очень вежлив и показался мне интеллигентным человеком…
– Это не следователь хороший, а папа помог вам, – насупилась вдруг Сара. – Мы приезжали в охранку днем, когда папа взял из кассы…
– Я накажу тебя, дочь, – перебил старый Ицхак. – Ты болтаешь так же много, как твой брат.
У Хаима снова закружилась голова, и чувство вины комком поднялось от сердца к горлу.
– Отец, я ничего не понимаю… Ты нажал на Бурнейкиса через еврейское общество?
Старый Ицхак устало вздохнул.
– Там, где нет совести, все продается и покупается, сын. Мне не было стыдно. Я ведь знал, что ты ни в чем не виноват.
– Что это значит? – прошептал Хаим онемевшими губами.
– Это значит, что я выкупил у следователя твою свободу, мой мальчик, – мягко сказал отец.
Глава 5 Железнодорожник
Марии снилось фантастическое место – темное, холодное, с резким рыбным запахом. Особенно сильно запомнился запах. От его притягательной и почти осязаемой густоты готово было взорваться переносье и мутилось в голове. Она видела, как муж, почему-то одетый по-рабочему, в грязном ватнике и необычайно худой, схватил большую мороженую рыбу и затолкал под ватник, к животу. Хотелось крикнуть: зачем ты это делаешь, Хаим, тело застынет! Но она поняла, что там, где в ее видениях находится сейчас Хаим, самой ее нет и что ледяная рыба, странно пахнущая арбузом, для него важнее боли, смерти и даже страха. Каменная рыба-жизнь.
Распахнулось звездное небо, украшенное янтарно-кровавой луной. Хаим встал, уязвимый в ее предательском сиянии. В туманную даль уходил безжизненный берег, красные искры сверкали на снегу.
Муж шел, качаясь. Марии передались его мысли: на Хаима наваливался и давил страх – сейчас поймают! Но выпрыгни кто-нибудь из-за угла, он готов был ударить рыбой в лицо. В лицо – потому что в такой мороз на голове у всякого шапка, смягчит удар, на который уйдут последние силы. Преследователь упадет… Мария замерла во сне, в ужасе от намерений мужа, от невозможности помочь ему или проснуться.
Он спотыкался и чуть не падал, миновал бревенчатый дом, сделал шаг… второй… и кто-то внезапно выскочил из ниоткуда. Сильные пальцы рванули веревку на поясе Хаима, и рыба с крепким прощальным стуком вывалилась на утоптанный наст.
Мария повернулась на бок и, прежде чем пробудиться окончательно, успела поймать хвост сна.
«Убью», – подумал Хаим и без сил рухнул на рыбу. Черной тенью склонилось над ним мохнатое существо. Оно дышало сипло, плотоядно, и отвратительное зловоние вырывалось из пасти облачками знойного пара. А за головой твари – то ли зверя, то ли призрака – полыхали алые, лиловые, пурпурные столбы. Они вдруг помчались справа налево, опоясали небо бешеной каруселью. Беспощадный свет залил землю – свет-свидетель, судья и палач…
Мария проснулась. Кошмар отдалился, но запомнился, и страх железным обручем сжал сердце. Она заплакала.
Хаим нежно привлек жену к себе:
– Что-то плохое приснилось?
– Нет, нет, ничего, – бормотала Мария, дрожа, и не могла успокоиться. Она знала, что в ее самых ярких снах, несмотря на иносказательность, всегда есть зерно истины и догадывалась о настоящем облике напавшего на мужа призрака.
А рыба… По-видимому, так странно трансформировались в видении копченые куры, которых мужу выдали в «Продовольствии» вместо зарплаты.
Упомянув о переезде Железнодорожника в Каунас, Миля Обухова, конечно, не подозревала, как сильно напугает одноклассницу. Мысль о том, что он, вероятно, уже здесь, не давала Марии покоя. Из головы не шло воспоминание о грубых руках, прижавших ее к стене у темной лестницы в коридоре «Пушкинки», ощущение беспросветного ужаса и омерзения, оставшееся от нечистого дыхания и каменных пальцев, больно стиснувших грудь. Кто-то тогда начал спускаться по лестнице, и мучитель сбежал, а с груди потом несколько дней не сходили красные пятна…
После Милиного сообщения желание забыть этого гадкого человека завладело Марией так неистово, что получился обратный эффект – он точно всеми пальцами-клещами вцепился в память.
Страх перед Железнодорожником забылся после истории с письмом Дженкинса. Мария вначале была уверена: в полиции разберутся, раскроют подлую выдумку англичанина о шпионаже. Мужа отпустят. Если Хаим и был виноват, то в проступке, а не в преступлении. Вина перед фирмой, в конце концов, сполна оплачена переводческой работой.
Галантный следователь распахивал перед ней двери, вопросы задавал вежливо и остроумно, они даже посмеялись над чем-то вместе, и ее потрясло признание старого Ицхака. Неизвестно, что сотворили бы с Хаимом, не дай отец продажному сыщику денег.