Брак продлился всего только год. Ровно столько, сколько понадобилось Памеле, чтобы подарить супругу маленькую дочку. После ее рождения «покой, в котором так нуждалось израненное сердце» почему-то уже перестал привлекать бедняжку Памелу. Да и Гамбург показался скучным до невозможности. Подумать только, как меняется все вокруг в зависимости от обстоятельств!..
Оказалось, что дух приключений – что бы о нем ни думала Памела Питкерн, – который был вовсе не чужд леди Фицджеральд, не погиб вместе с ее дорогим Эдвардом (Памела не забудет его до конца своих дней, отдадим ей должное), он-то очнулся вдруг в доме американского консула, где царил непоколебимый покой и жизнь едва-едва теплилась.
Приходится признать и еще одну удивительную вещь: по мере того, как убегали короткие дни молодости Памелы, она все больше ощущала на себе влияние воспитания, которое получила в доме госпожи де Жанлис, хоть и не была способна освоить в полной мере все, что преподавала ей благодетельница. А еще большее влияние стали на нее оказывать романы «доброй матушки».
Эдварда Фицджеральда она вспоминала теперь как чудесного принца, сказочного героя, средоточие всех совершенств и всех мечтаний, он был сама любовь, и Памела не могла понять, как случилось, что занудный Питкерн с цитатами из Библии в наглухо застегнутом сюртуке оказался на его месте. Теперь она горько раскаивалась в своей ошибке.
В день, когда Питкерн сообщил ей, что дела призывают его в Америку, куда они должны были отправиться в ближайшее время, Памела не выдержала. Будущее предстало перед ней как наглухо закрытое темное платье со связкой ключей на поясе. Она увидела вокруг себя ораву орущих ребятишек, банки для солений и варений, а по воскресеньям – проповеди в церкви среди женщин в таких же наглухо закрытых черных платьях. Или, может быть, ее увезут жить среди дикарей, о которых ей рассказывала госпожа де Жанлис в детстве? Нет, к таким приключениям она не была готова, это уж точно! Ни за что!
И в один прекрасный вечер миссис Питкерн потихоньку отплыла в Англию вместе со своими четырьмя детьми, оставив мужу письмо, в котором писала, что не видит возможности продолжать совместную жизнь в такой Богом забытой стране, как Соединенные Штаты.
В Англии Памела надеялась разыскать родственников Эдварда Фицджеральда. Во всяком случае, хоть кого-то из семьи…
Ангел по имени Казимир
Неизвестно, что сказал господин Питкерн, консул Соединенных Штатов в Гамбурге, когда узнал, что его жена вместе с четырьмя детьми отправилась в Англию. Для принятия решения ему понадобилось некоторое время.
Не знаем мы и того, как Памеле удавалось существовать в Лондоне. Нашла ли она там кого-нибудь из родственников своего первого мужа? Может быть, и нашла, но это недостоверно. И даже если нашла, то помощь от них была невелика. Уезжая из Гамбурга, она взяла с собой немного денег, и конечно, очень скоро их потратила.
Более определенные сведения мы имеем относительно начала февраля 1808 года. Памела находилась уже в Дувре, почти без средств к существованию, жила вместе с детьми в скромной гостинице на набережной возле порта, откуда ее собирались выгнать за неуплату.
Но на этот раз Провидение, часто подвергавшее суровым испытаниям не слишком дальновидную Памелу, решило прийти ей на помощь и в самую последнюю минуту послало ей спасителя.
Это был не моряк, встреченный на заснеженной улице, это был элегантный путешественник, который концом своей трости открыл дверь скромной гостиницы, где жила Памела, потому что в других гостиницах не было мест.
Хозяин и слуги засуетились вокруг отменно одетого господина с вышколенным слугой и чемоданами самого известного мастера, которые вынесли из великолепного экипажа.
Во дворе гостиницы начался «балет», состоящий из поклонов и приглашений, за которым с грустью наблюдала миссис Питкерн, стоя на деревянной галерее второго этажа. Толстый хозяин только что грозно объявил ей о завтрашнем выселении, собираясь выбросить ее и детей на улицу, а теперь стелился как трава и говорил голосом слаще меда. А она этим вечером не могла рассчитывать даже на самый скудный ужин и не знала, чем накормить детей, которые плакали от голода в комнате. «Вот если бы, – думала она, – этот приезжий господин, который так богат, проявил участие к моей несчастной судьбе…»
И вдруг глаза ее широко раскрылись, она едва не вскрикнула от изумления и стала вглядываться еще пристальнее, боясь ошибиться. Но она не ошиблась: несколько жеманный белокурый денди с длинными волосами и тросточкой с золотым набалдашником был Казимир. Тот самый Казимир Бекер, которого воспитывала и обожала госпожа де Жанлис, знаменитый виртуоз-арфист, пользовавшийся теперь повсюду успехом. Памела больше не колебалась, она поспешила вниз ему навстречу.
Казимир расположился за лучшим столом у самого камина и ждал ужина, когда к нему подошла женщина, чье лицо показалось ему знакомым. Женщина посмотрела на него глазами, полными слез.
– Вы меня не узнаете? – спросила женщина. – Мы виделись с вами в Гамбурге, несколько лет тому назад. Вы были вместе с моей приемной матерью, графиней де Жанлис и…
Он не стал ждать продолжения, вскочил на ноги и поклонился.
– Леди Фицджеральд, вы здесь? Какой удивительный и великолепный случай порадовал меня встречей с вами?
– С вашей стороны очень любезно считать этот случай великолепным, но ко мне судьба жестока, особенно в последние времена, и я не раз пожалела, что не уехала в Париж с вами и моей дорогой старшей подругой, которая звала меня туда из Гамбурга…
Леди не стоило прилагать больших усилий, Казимир был готов ей помочь.
– Если я могу быть вам хоть чем-то полезен, леди… Памела, я ведь не ошибся? Прошу вас, считайте меня братом и воспользуйтесь моей помощью. Мне кажется, вы в большом затруднении, и если я вас оставлю, госпожа де Жанлис никогда не простит меня и будет права. Садитесь же рядом и расскажите мне все.
Казимир был действительно хорошим человеком и умел проявлять благородство на деле. Он не забывал, что своей блестящей карьерой обязан госпоже де Жанлис, терпеливо выслушал длинный рассказ своей «почти что сестры», пригласил ее поужинать с ним вместе и отправил ужин наверх детям, а когда рассказ о злоключениях был закончен, сообщил, что завтра намерен отплыть во Францию на яхте, которую предоставил в его полное распоряжение один из его друзей, князь Эстерхази.
– Я возьму вас с собой, – заключил он. – Мы поплывем вместе.
– Но это невозможно, мой друг. Меня осаждает свора кредиторов даже в этой гостинице, откуда меня собираются завтра выгнать. Они не позволят мне покинуть Англию. Меня ждет тюрьма. Если возможно, позаботьтесь о моих бедных детях.
– А я говорю вам, что мы поплывем вместе. И вы не дадите ни единого су этим скупердяям. Единственное, что вы должны сделать, – это покинуть нашу гостиницу сегодня ночью. Вот вам пятьдесят луидоров, чтобы расплатиться за постой. Затем вы оденете детей, и я отвезу их на яхту немедленно. А вас переправлю где-то около полуночи переодетой в мужскую одежду под видом моего слуги.
Все так и было сделано. Переодетую слугой Памелу тайно переправили на яхту и спрятали в трюме среди багажа на тот случай, если на яхту пожалуют с осмотром портовые власти. Но все обошлось, и яхта распустила паруса и помчалась к берегам Франции. Через несколько часов ее пассажиры, тайные и явные, уже были на берегу.
Пятнадцать лет Памела не была во Франции. Она покинула ее в разгар террора, а теперь ею управлял некий Наполеон I Бонапарт. Бедная эмигрантка не могла не вздохнуть с тоской, ступив на землю, которую любила, на которой была счастлива и где теперь была совершенно чужой.
По совету Казимира она никому о себе не объявила. Она и ее покровитель остановились в гостинице в Кале, он под своим собственным именем, она же под именем мадам Дюфур, горничной княгини Стархемберг. Остановились, и что же дальше? В императорской Франции для того, чтобы попасть в Париж, нужен был паспорт, и для иностранки было совсем нелегко его получить, так как закон относительно вернувшихся эмигрантов был необыкновенно суров.
Однако Провидение и на этот раз решило помочь Памеле. Благодаря господину Фуше, своему министру полиции, Наполеон был осведомлен обо всем, что происходило у него в стране. Очень скоро ему стало известно, кто именно скрывается под фамилией госпожи Дюфур. Наполеон дал Фуше распоряжение немедленно выдать Памеле паспорт, который позволит ей быстро добраться до Парижа.
– Женщина, так хорошо осведомленная об Англии, Ирландии, Гамбурге и Соединенных Штатах, может нам быть очень полезна, – объявил Наполеон. – Постарайтесь ее использовать.
Вот таким образом Памела Питкерн-Фицджеральд вновь увидела Париж, который когда-то так любила и где молодой девушкой пользовалась таким успехом. Париж… Где госпожа де Жанлис, чтобы сводить концы с концами, тоже демократично помогала господину Фуше, раскинувшему свою сеть по всей стране. Она пока еще спокойно жила в великолепной квартире в здании Арсенала, продолжая свои воспитательные эксперименты, заботясь о неведомо где подобранном сироте, которого назвала Альфредом в память о своем знаменитом романе «Сенклер, или Жертва наук и искусств». Заботы о сироте утешали ее, так как обожаемый Казимир постоянно отсутствовал, странствуя по миру вместе с арфой.
Фуше принял Памелу и предложил ей такое же безбедное существование с квартирой и солидным пенсионом взамен сведений, которые она сможет ему поставлять. Так для Памелы начался необыкновенно благополучный период жизни.
Поселившись в элегантной квартире неподалеку от улицы Мон-Блан, Памела зажила весьма приятной жизнью. Она отклонила предложение госпожи де Жанлис, которая хотела устроить ее рядом с Арсеналом. У Памелы не было ни малейшего желания снова жить с этой властной женщиной, которая всегда была для нее скорее школьной учительницей, чем матерью.
В первый раз в жизни Памела наслаждалась полной свободой, она была вдовой и распоряжалась как самой собой, так и своими доходами.
Семейство Фицджеральд заявило о себе на этот раз вполне определенно. Памеле был предложен пенсион, но она должна была отправить детей лорда Эдварда в Англию, с тем чтобы они были воспитаны в соответствии со своим рангом, так как новому герцогу Лейнстеру было возвращено все его достояние. Консул Питкерн также потребовал вернуть ему дочь, с которой хотел жить в Америке, воспитывая ее по-своему. Памела, оставшись без забот о детях, решила, что теперь ей ничего не мешает жить в свое удовольствие и попытаться вновь стать одной из королев Парижа.
К несчастью, время ее прошло, хотя она не пожелала этого заметить. Ее двадцать лет были далеко позади, и она оказалась совсем не в моде. К тому же и умом она не блистала, так что попасть в созвездие великих шпионок ей тоже не удалось. А поскольку услуги ее были невелики, то и доходы уменьшились. И снова настали времена, когда самыми частыми ее гостями стали судебные исполнители. Тогда-то Памела и обнаружила, что в ее распоряжении только пенсион Фицджеральдов и что у нее 30 000 франков долга.
Тогда она нашла для себя выход… Почерпнув его в одном из романов госпожи де Жанлис под названием «Лэнваль, или Благородная могила». Выходом этим было бегство, но совершенно необыкновенное, так, во всяком случае, думала Памела.
В общем, она исчезла, сняв под чужим именем комнатку у крестьян в пяти лье от Парижа. Всю неделю она занималась там рисованием и распевала романсы, а в воскресенье, выходной день для всех, в том числе и для судебных исполнителей, усаживалась в экипаж, ехала в Париж, веселилась, а ночью возвращалась к себе в деревню. Госпожа де Жанлис, которая сумела отыскать Памелу и сама проживала другой свой роман под названием «Дерзкая на вид женщина», втайне восхищалась подобным необычным образом жизни, но не могла не критиковать его вслух.
– Что за безумие! – восклицала она раскатисто. – Как можно подвергать свой покой таким испытаниям?! Живя вместе со мной, она наслаждалась бы покоем и счастьем, но нет! Она предпочла эту немыслимую авантюру. Какое несчастье, если женщине недостает здравого смысла!
Но, возможно, госпоже де Жанлис можно было бы кое в чем упрекнуть и себя? Неужели случайно ее «приемная» дочь стала маниакально подражать героиням ее неправдоподобных романов? Но, похоже, ни одна ни другая не замечали этого.
На этот раз судьба Памелы облеклась в помпезные одежды Реставрации. Возвращение Бурбонов спасло Памелу от судебных исполнителей Наполеона. Она не только вернулась в Париж с гордо поднятой головой, получив недурные апартаменты в Аббэ-ле-Буа, но еще была взята под опеку семейством Орлеанов. Эконом герцога, вполне возможно ее сводный брат, получил приказ заплатить все долги Памелы и в дальнейшем ведать ее благополучием.
Ничто отныне не мешало Памеле наслаждаться покоем, к которому она всегда так стремилась. Но увы! Не будем забывать о присущем ее сердцу романтическом авантюризме.
Памеле исполнилось сорок три. Красота ее увядала, и разумно было бы не стремиться к заоблачным высям, а довольствоваться тем, что удача и судьба послали ей. Но, к сожалению, как раз разума Памеле и не хватало.
Она не только позволяла себе говорить вслух, но и побуждала свое окружение настаивать на том, что она дочь казненного Филиппа Эгалитэ (что было, безусловно, правдой, но не всякая правда должна быть обнародована). Кроме того, она завела милую манеру вести себя как принцесса крови и требовать от окружающих соответствующего почтения. Дело кончилось тем, что Памела восстановила против себя не только семейство Орлеанов, а в особенности госпожу Аделаиду, но и госпожу де Жанлис, хотя именно она поначалу поощряла в своей «приемной» дочери ее амбиции, однако госпожа де Жанлис очень дорожила как своим положением, так и уважением своих знатных учеников. А Памела в очередной раз оказалась в весьма незавидном положении, потому что многие двери для нее закрылись.
Но какое-то очарование она все-таки сохранила, и благодаря ему она обрела нового покровителя. Им стал герцог де Комон ля Форс, которого только что назначили губернатором Монтобана. Он предложил Памеле приятную и лестную должность компаньонки его жены-герцогини. Но продлилась новая служба не долго. Ровно столько времени, сколько смогла вытерпеть герцогиня компаньонку, которая проводила время, прогуливаясь в саду в коротком платье с пастушеским посохом и барашком на ленте. Весь Монтобан, не исключая гарнизона, умирал со смеху при виде такого зрелища, и госпожа де Комон не знала, какому святому молиться, чтобы избавиться от чудачки. Но тут им всем снова пришлось вернуться в Париж: Франция опять поменяла правителя. Настал 1830 год, и Луи-Филипп стал королем французов.
К сожалению, Памела не могла ждать ничего хорошего от нового короля. Она успела всем надоесть своей игрой в героинь романов, а госпожа де Жанлис, которой исполнилось восемьдесят четыре года, недавно умерла.
Ее «приемной» дочери ничего не оставалось, как последовать за ней, потому что в этом мире для нее не было больше места.
Вновь в бедности, больная, Памела поселилась в маленькой комнатке на улице Ришпанс. Судьба послала ей последний подарок, она встретила своего старинного друга, члена Конвента Барера, который когда-то опекал ее. Он и находился у ее смертного ложа, а умерла она 8 ноября 1831 года с именем Эдварда на устах. Несмотря на все свои чудачества, она продолжала любить мужа всю свою жизнь, вспоминая чудесный аромат килдарских роз, которые были свидетелями ее счастья.
Прошло какое-то время, и дети попросили перевезти ее тело в Англию, и та, которую называли прекрасной Памелой, обрела покой на берегу Темзы.
Глава 15 Красавица госпожа де Богарне, или Искусство жить в тюрьме
Вечером 21 апреля 1794 горстка грубых, заляпанных грязью солдат, прошагав часть улицы Вожирар, остановилась у ворот старинного почтенного монастыря Карме, превращенного теперь волею революционного закона, по которому одна часть французов-санкюлотов уничтожала другую его часть, в совсем непочтенную тюрьму. Воины тесным кольцом окружали женщину, которая была ни жива ни мертва от ужаса.
Командир, который командовал этим отрядом, стукнул в дверь. В двери отворилось окошечко, и из него выглянул комендант, ничуть не краше командира.
– Подарок для тебя, гражданин, – объявил начальник отряда. – Получи, пожалуйста, баронессу!
– Еще одну! – заворчал комендант. – Да куда мне их девать, баронесс этих? У меня все камеры переполнены!
– Да она не толстая! Много места не займет! И зря ты жалуешься, гражданин, сегодня камеры переполненные, а завтра будут свободные. Революционный трибунал старается вовсю, чтобы места у тебя было побольше. Беда только в том, что тюрем в Париже много, а гильотина одна. Скажу прямо, что вторая была бы не лишней. Ну, давай, шагай быстрее! – скомандовал он арестантке, перед которой отворились ворота, подействовав своим скрипом на ее натянутые нервы, будто пила.
Арестантка была очень красивой женщиной лет тридцати в элегантном шелковом платье в белую и зеленую полоску с большим белоснежным муслиновым воротником и манжетами. Ее темные волосы отливали теплым золотом, из бархатных глаз текли потоками слезы. Она пережила огромное нервное потрясение, да и как иначе? В час, когда она собиралась лечь в постель, ее прелестную маленькую квартирку на улице Сен-Доминик наводнили эти варвары. Ее оторвали от детей – Эжена двенадцати лет и Гортензии одиннадцати, дав время только поцеловать их и надеть платье, которое она только что сняла. И одеваться она была вынуждена под любопытными взглядами своих палачей… А потом ее, дрожащую от страха и холода, привели в тюрьму, ужасную, в кровавых отблесках факелов.
Оставшись с глазу на глаз с «новенькой», комендант раскрыл толстую книгу, надел очки, взял перо и собрался вписать ее. Но когда она пролепетала фамилию, поднял голову и посмотрел на нее поверх очков.
– Богарне? У меня уже один такой есть.
– Это мой муж… – всхлипнула женщина, вытирая бархатные глаза крошечным платочком. – Мой бедный муж…
– Точно, что бедный! – засмеялся комендант. – Александр Богарне, один из чертовых никчемных генералов, которые ничем нам не помогли! Наконец-то республика решила открыть на них глаза! Но я хочу тебя сразу предупредить, гражданка. Если ты рассчитываешь тут ворковать с ним, то не надейся. У меня тут строго: женщины в одной половине, мужчины в другой. Такое правило, и я его соблюдаю. Ну, посмотрим, куда тебя девать? Ага, к гражданке Кюстин. Я забыл, что ее соседку перевели сегодня в другую гостиницу, так что она пока что одна. Ну пойдем, провожу тебя. Позабочусь, а потом сдам смену гражданину Сансону.