Я ждал. Машина с толчком коснулась земли, потом сбросила ход, когда пилот включил двигатели на реверс, одновременно используя закрылки в качестве тормозов. Я знал, что, сворачивая на рулежную дорожку, ведущую к терминалу, авиалайнер почти полностью остановится. Когда, по моим прикидкам, мы почти достигли этой точки, я втиснулся в отсек унитаза, открыл лючок, протиснулся в него и повис, вцепившись в край люка кончиками пальцев, болтаясь на высоте десяти футов над бетоном. Я знал, что, когда я открыл люк, в кокпите запищал сигнал аварии, но по прошлому опыту также знал, что удар при посадке может приоткрыть лючок, а поскольку, даже будь он нараспашку, на земле машине это ничем не угрожает, пилот обычно просто отключает сигнал.
Тюремной жизнью я был сыт по горло.
На самом деле мне было наплевать, придерживается пилот этого обычая или нет. Мы приземлились ночью. Когда исполинская машина замедлилась почти до остановки, я разжал пальцы и дал деру.
Я рванул поперек ВПП в темноту, позже узнав, что скрылся незамеченным. Никто даже не знал, как я сбежал, пока осерчавший О’Райли с другими агентами ФБР не обыскали самолет и не нашли вынутый унитаз.
На стороне аэропорта, граничащей с шоссе Ван-Вайк, я преодолел забор из рабицы и проголосовал проезжавшему такси.
– Центральный вокзал, – распорядился я.
По прибытии на вокзал я расплатился с таксистом той самой двадцаткой и сел на поезд в Бронкс.
Домой я не пошел, догадываясь, что и за квартирой матери, и за домом отца наверняка наблюдают, но все-таки позвонил маме, а потом папе. Услышать их голоса мне довелось впервые за пять лет, и в обоих случаях – сперва с мамой, потом с папой – мы закончили разговор в слезах. На их уговоры прийти домой и сдаться полиции я не поддался. Хоть мне и было стыдно нарушать слово, данное судье в Мальмё, тюремной жизнью я был сыт по горло.
Вообще-то в Бронкс я направился, чтобы повидаться с девушкой, у которой заначил толику денег и одежду, где в кармане одного из костюмов лежали ключи от депозитной ячейки монреальского банка. Мой приход ее удивил.
– Боже мой, Фрэнк! – воскликнула она. – Я думала, ты больше не появишься. Еще пара дней, и я потратила бы твои деньги, а вещи отдала бы Армии спасения.
Я не стал задерживаться, чтобы пофлиртовать, не зная, скольких из моих девушек и знакомых ФБР сумело вычислить, да и каких именно, но что-то они разнюхали наверняка. Сграбастав одежду, я отдал ей все деньги, взяв только 50 долларов, и поспешил сесть на поезд до Монреаля.
В монреальской депозитной ячейке у меня было отложено 20 тысяч долларов. Я намеревался, забрав деньги, ближайшим рейсом вылететь в Сан-Паулу, Бразилия, где и лечь на дно. Каких только сведений в тюрьме не нахватаешься, и в зоне я узнал, что между Бразилией и США договора об экстрадиции нету. А раз в Бразилии я никаких преступлений не совершал, то считал, что буду там в полной безопасности и бразильские власти откажут в экстрадиции, даже если меня поймают в этой стране.
Деньги-то я забрал. Но не улетел. Я стоял в очереди за билетом в Монреальском аэропорту, когда кто-то постучал меня по плечу. Обернувшись, я увидел высокого мускулистого мужчину с приятными чертами лица, облаченного в мундир Канадской королевской конной полиции.
– Фрэнк Абигнейл, я констебль Джеймс Хейстингс, и вы под арестом, – произнес кавалерист с дружелюбной улыбкой.
Назавтра меня довезли до границы штата Нью-Йорк с Канадой, передав с рук на руки Пограничному патрулю США, а тот, в свою очередь, сбыл меня агентам ФБР, доставившим меня в Нью-Йорк и поместившим там в федеральный следственный изолятор.
Далее я предстал перед мировым судьей США, определившим сумму залога за меня в 250 тысяч долларов и водворившим обратно в СИЗО дожидаться решения прокуроров о том, где я должен предстать перед судом.
Два месяца спустя верх взял прокурор США в Северном округе Джорджии, и федеральные маршалы доставили меня в Фултонскую окружную тюрьму штата Джорджия дожидаться суда.
Фултонская окружная тюрьма оказалась клоповником, настоящим очагом заразы.
– Скверная новость в том, чувак, – сказал другой заключенный, которого я встретил в дневной комнате нашего грязного тюремного блока, – что единственная пристойная штука в заведении – это больница, но чтобы туда попасть, надо отдавать концы.
Единственной пристойной штукой в дневной комнате был таксофон. Бросив гривенник, я набрал номер дежурного сержанта.
– Это доктор Джон Петски, – изрек я властным тоном. – У вас содержится мой пациент, некто Фрэнк Абигнейл. Мистер Абигнейл страдает тяжелой формой диабета, подвержен частому впадению в кому, и я был бы благодарен, сержант, если бы вы могли поместить его в свой лазарет, где я мог бы навещать его и проводить надлежащее лечение.
Не прошло и получаса, как тюремщик явился, чтобы отконвоировать меня в лазарет, а остальные зэка, слышавшие мой разговор, лишь восторженно осклабились.
Спустя неделю прибыл федеральный маршал, чтобы под конвоем перевезти меня в Федеральный центр предварительного заключения в Атланте, где я должен был ожидать суда. Именно из этого СИЗО я осуществил, пожалуй, самый уморительный побег в анналах этого места содержания под стражей. Во всяком случае, сам я счел его забавным, и этот эпизод по-прежнему веселит меня, хотя есть несколько человек, придерживающихся противоположного мнения.
Вообще-то, с моей стороны это был не столько побег, сколько добровольное согласие на выдворение, ставшее возможным благодаря времени и обстоятельствам. Меня содержали в СИЗО в период, когда тюрьмы США осаждали группы борцов за гражданские права, обследовали комитеты Конгресса и разглядывали под лупой агенты министерства юстиции. Тюремные инспекторы работали сверх времени и под прикрытием, возбуждая враждебность и ненависть тюремной администрации и надзирателей.
Я окунулся в эту атмосферу при самых подходящих обстоятельствах. У федерального маршала, доставившего меня в заведение, не было сопроводительных бумаг на меня, зато был взрывной темперамент.
Офицер, сидевший на регистрации, буквально засыпал федерального маршала вопросами обо мне. Кто я такой? Почему меня сюда поместили? И почему у маршала нет нужных бумаг?
– Он здесь по приказу суда, – осерчал маршал. – Просто суньте его в чертову камеру и кормите, пока мы за ним не приедем.
Надзиратель неохотно взял меня под свое начало. Вообще-то, у него просто не было выбора, потому что маршал в гневе удалился, грохнув дверью. По-моему, я мог запросто последовать за ним, и никто бы меня не остановил, как выяснилось чуть позже.
– Очередной чертов тюремный инспектор, а? – ворчал тюремщик, сопровождавший меня к камере.
– Я-то нет, я здесь жду суда, – чистосердечно признался я.
– Да уж, конечно, – усмехнулся он, хлопая дверью камеры. – Думаешь, такой уж ты умный, ублюдок, да? Из-за вашего брата за последний месяц турнули двоих наших парней. Мы уж научились вас распознавать.
Мне не выдали белую хлопчатобумажную робу, в которой щеголяли все остальные заключенные, позволив остаться в своем платье. Еще я заметил, что камера, куда меня поместили, была хоть и не шикарной, но весьма пригодной для жизни. Питание было хорошим, и каждый день приносили газеты Атланты, обычно вкупе с саркастическими репликами. Меня никогда не звали по имени, обзывая то «стукачом», то «нюхачом», то «007» или еще каким-нибудь оскорбительным прозвищем, обозначившим мой предполагаемый статус тюремного инспектора. Читая газеты Атланты, где за первую неделю мне дважды попались статьи об условиях в федеральных пенитенциарных учреждениях, я понял, что персонал СИЗО искренне верит, что я федеральный агент под прикрытием.
Будь это так, им было бы не о чем волноваться, а я пребывал бы в откровенном недоумении, почему огромное число влиятельных людей считает американские тюрьмы позорищем нации. Я ее счел замечательной. До стандартов зоны в Мальмё она, конечно, не дотягивала, но была куда лучше некоторых мотелей, где мне доводилось останавливаться.
Но раз уж надзиратели хотели, чтобы я был тюремным инспектором, я решил им стать. Сконтактировал с подружкой в Атланте, еще хранившей мне верность. Хотя тюремные правила излишком либерализма и не отличались, раз в неделю нам разрешалось говорить по телефону без посторонних ушей. И когда настал мой черед, я позвонил ей.
– Слушай, я знаю, что надо, чтобы выбраться отсюда, – сказал я ей. – А ты узнай, что нужно, чтобы попасть сюда, возьмешься?
Звали ее Джин Сибринг, и ей не пришлось слишком утруждаться, чтобы добиться свидания со мной. Просто назвалась моей подружкой – строго говоря, невестой, и ей разрешили меня навестить. Мы встретились за столом в одной из больших комнат для посещений. Нас разделяло стекло трехфутовой высоты с сетчатым окошком посередке, через которое мы могли говорить. Надзиратели стояли по обе стороны комнаты, но вне пределов слышимости.
Звали ее Джин Сибринг, и ей не пришлось слишком утруждаться, чтобы добиться свидания со мной. Просто назвалась моей подружкой – строго говоря, невестой, и ей разрешили меня навестить. Мы встретились за столом в одной из больших комнат для посещений. Нас разделяло стекло трехфутовой высоты с сетчатым окошком посередке, через которое мы могли говорить. Надзиратели стояли по обе стороны комнаты, но вне пределов слышимости.
– Если захотите что-нибудь ему передать, поднимите это, и мы кивнем, если это разрешается, – проинструктировал ее один из охранников.
Раз уж надзиратели хотели, чтобы я был тюремным инспектором, я решил им стать.
План я состряпал еще до прихода Джин, понимая, что это может оказаться лишь интеллектуальным экзерсисом, но решил, что попробовать стоит. Однако прежде требовалось убедить Джин помочь мне, потому что без сторонней помощи план был обречен на провал. Убедить ее оказалось нетрудно.
– Само собой, почему бы и нет? – улыбнулась она. – По-моему, будет чертовски смешно, если мы это провернем.
– Ты встречалась с агентом ФБР по имени Шон О’Райли или говорила с ним? – спросил я.
Она кивнула.
– На самом деле он дал мне свою визитную карточку, когда приходил расспрашивать о тебе.
– Отлично! – возликовал я. – По-моему, мы в деле, детка.
И понеслось. В ту неделю Джин, выдав себя за вольнонаемную журналистку, посетила Федеральное управление тюрем в Вашингтоне, округ Колумбия, добившись интервью с инспектором К. У. Данлапом, якобы по поводу мер пожарной безопасности в федеральных центрах предварительного заключения. Она обстряпала все безупречно. Впрочем, Джин была не только талантливой девушкой, но еще и роскошной, образованной и обаятельной – с такой охотно поговорит любой мужчина.
Уже уходя, она вдруг обернулась на пороге:
– Ах, да, не дадите ли мне визитную карточку, инспектор, на случай, если у меня возникнут дополнительные вопросы, чтобы позвонить?
Данлап тут же вручил ей свою карточку.
Во время следующего визита она со смехом поведала о своем успехе, по ходу рассказа подняв карточку Данлапа, и когда один из надзирателей кивнул, через барьер передала ее мне.
Ее визиты лишь укрепили уверенность тюремщиков, что я дознаватель Управления тюрем.
– Она кто, твоя секретарша или тоже тюремный инспектор? – поинтересовался один из надзирателей, возвращая меня в камеру.
– На этой девушке я собираюсь жениться, – жизнерадостно ответил я.
На той же неделе Джин посетила мини-типографию.
– Мой отец только что переехал на новую квартиру, и у него поменялся номер телефона, – поведала она печатнику. – Я хочу преподнести ему пятьсот визитных карточек в качестве подарка на новоселье. Пусть будут точь-в-точь такие же, как эта, только с новым домашним и рабочим номером телефона. – И отдала ему карточку О’Райли.
Новые телефонные номера О’Райли были номерами таксофонов, стоявших бок о бок в торговом центре Атланты.
Печатник выдал Джин заказ через три дня. Она передала мне одну из карточек при следующем визите, и мы покончили с этим делом. Джин сказала, что подрядила в помощь одного приятеля – просто на всякий случай.
– Конечно, посвящать я его не стала, просто сказала, что мы затеваем розыгрыш.
– Ладно, попробуем завтра вечером, – решил я. – Будем надеяться, что около девяти вечера эти телефоны никому не понадобятся.
Незадолго до девяти вечера на следующий день я вызвал надзирателя блока, с которым мы регулярно дружелюбно подтрунивали друг над другом.
– Слушай, Рик, тут кое-что всплыло, и мне нужно повидать дежурного лейтенанта. Вы были правы на мой счет. Я тюремный инспектор. Вот моя карточка, – и я отдал ему карточку Данлапа, где значился только его вашингтонский служебный номер. Если бы кому-нибудь вздумалось звонить в Управление тюрем, там сказали бы, что учреждение не работает.
Взглянув на карточку, Рик рассмеялся.
– Бог ты мой, мы же знали, что с тобой не все ладно, – фыркнул он. – Комбсу это понравится.
И, открыв дверь камеры, повел меня в кабинет лейтенанта Комбса.
Лейтенанта тоже порадовало, что его подозрения на мой счет оправдались, и я и вправду оказался тюремным инспектором.
– Мы вас с самого начала раскусили, – благожелательно проворчал он, поглядев на карточку Данлапа и швырнув ее на стол.
– Ну, во вторник это все равно бы всплыло, – ухмыльнулся я. – И, скажу вам, народ, волноваться вам нечего. Вы рулите чистым, крепким кораблем, такими управление любит хвастаться. Мой отчет вам понравится.
По лицу Комбса расплылось довольное выражение, и я ринулся разыгрывать свой блеф по всей программе.
– Но теперь мне надо заняться одним срочным делом. Мне необходимо связаться с этим агентом ФБР. Вы не могли бы звякнуть ему от меня? Он наверняка еще в конторе, – и я протянул сфабрикованную карточку с именем О’Райли, его должностью в ФБР и двумя туфтовыми телефонными номерами.
Без колебаний сняв трубку, Комбс начал набирать «служебный» номер.
– Слыхал я про этого О’Райли, – заметил он, накручивая диск. – По части поимки грабителей банков он прямо-таки бич Божий.
«Служебный» телефон зазвонил. Джин ответила после второго гудка.
– Добрый вечер, Федеральное бюро расследований. Могу я вам чем-то помочь?
– Да, инспектор О’Райли у себя? – спросил Комбс. – Это Комбс из центра предзадержания. У нас тут человек хочет с ним поговорить. – И, даже не дожидаясь ответа «О’Райли», перебросил трубку мне. – Сказала, сейчас переключит на него.
Выждав надлежащие несколько секунд, я принялся разыгрывать свою партию.
– Да, инспектор О’Райли? Меня зовут Данлап, К. У. Данлап, из Управления тюрем. Если список у вас под рукой, мой утвержденный кодовый номер 16295-A… Да, правильно… Я сейчас здесь, но сказал этим людям, кто я… Был вынужден… Да…
Послушайте, инспектор О’Райли, я тут раздобыл кое-какие сведения о том филадельфийском деле, над которым вы работаете, и мне надо передать их вам сегодня же ночью… Нет, сэр, это не телефонный разговор… вопрос слишком деликатный… Я должен повидаться с вами, причем в течение часа… Время играет ключевую роль… Ах, вот как… Что ж, смотрите, чтобы они вас не разоблачили… Нет, на все про все не больше десяти минут… Погодите секундочку, я сейчас переговорю с лейтенантом, он наверняка поддержит. – Прикрыв микрофон ладонью, я поглядел на Комбса: – Боже, эти Дж. Эдгары Гуверы совсем чокнутые. Он работает над чем-то под прикрытием и заходить не хочет… Замешан усатый пит[45] или типа того, – пояснил я Комбсу. – Если он тут припаркуется снаружи, можно мне выйти и потолковать с ним в машине минут десять?
– Дьявол, ну почему бы вам не позвонить своим и не откинуться прямо сейчас? – скривился Комбс. – Вам ведь больше не надо тут торчать, а?
– Нет, но мы должны действовать по инструкции, – возразил я. – Федеральный маршал явится за мной во вторник. Так хочет мой босс, и так это и будет сделано. И я был бы искренне благодарен, если бы вы, ребята, не трепались о том, что я сам засветился. Но мне пришлось. Дело слишком крупное.
– Само собой, – пожал Комбс плечами, – мы дадим вам встретиться с О’Райли. Дьявол, да сидите с ним хоть час, если хотите.
Я вернулся к разговору по телефону:
– О’Райли, порядок… Ага, спереди… красно-белый «Бьюик»… Усек… Нет, без проблем. Ребята в порядке. Я правда не понимаю, какого черта вы так осторожничаете. Они ведь из одной с нами команды, знаете ли.
Рик принес мне чашку кофе и стоял у окна, пока я, потягивая напиток, трепался с Комбсом.
– Вон твой «Бьюик», – сказал Рик пятнадцать минут спустя.
Комбс встал, взяв большое кольцо с ключами.
– Пойдемте. Я сам вас выведу.
Мой побег из тюьмы попал на первую полосу.
Позади его кабинета был лифт, предназначенный только для персонала тюрьмы. Мы съехали вниз на нем, после чего Комбс провел меня мимо охраны в небольшой вестибюль и отпер зарешеченную дверь. Я вышел на глазах у дежурного, глядевшего на эту сцену с любопытством, но без комментариев, и неспешно зашагал по дорожке, ведущей к бордюру и припаркованному автомобилю. За рулем сидела Джин, скрыв волосы под мужской широкополой шляпой и надев мужской плащ.
Когда я сел рядом, она захихикала.
– Вот это да! Удалось! – сквозь смех выдавила она.
– Поглядим, насколько быстро ты можешь убраться отсюда к чертям, – расплылся я до ушей от безудержного ликования.
Джин рванула с места, как уличный гонщик, дымя резиной и оставив на мостовой следы шин на память. Отъехав от центра, она сбросила газ, чтобы не привлечь внимания какой-нибудь радиофицированной патрульной машины, а потом окольным путем, петляя по всей Атланте, проложила курс до автобусной станции. Там я, поцеловав ее на прощанье, уселся в «Грейхаунд» до Нью-Йорка. Джин отправилась домой, собрала манатки и двинула в Монтану. Если ее причастность к этой авантюре и вскрылась, то выдвинуть обвинения никто не потрудился.