– Что ж, сэр, если вы капельку потерпите, не сомневаюсь, скоро все разъяснится, – заметил сидевший за столом. – Вообще-то, это не наше дело, сэр. Те, кто попросил нас об этом, скоро прибудут.
– Ладно, – согласился я. – Но кто это?
Ему вовсе не требовалось это говорить. Я и так знал. И он не сказал.
Потянулся час неуютного ожидания, более неуютного для офицеров, чем для меня. Один из них ненадолго удалился, вернувшись с кофе, молоком и сэндвичами, которыми они угостили и меня. Поначалу разговор не клеился. Я изображал уязвленную невинность, а они держались так, как следовало бы мне – словно им хотелось оказаться как можно дальше оттуда. Как ни странно, со временем я все больше расслаблялся и проникался уверенностью, сбросил свою маску оскорбленной добродетели и попытался избавить их от явного замешательства. Рассказал парочку авиационных анекдотов, и они, почувствовав себя свободнее, принялись расспрашивать меня о работе пилота и о типах самолетов, на которых я летал.
Расспросы были непринужденными, общего характера, однако с умыслом установить, в самом ли деле я пилот гражданской авиации. Как выяснилось, один из офицеров и сам был летчиком-любителем, и через тридцать минут он, поглядев на напарника, заявил:
– Знаешь, Билл, по-моему, кто-то совершил тут офигенную ошибку.
Дело уже шло к полуночи, когда за мной приехали. Серьезный субъект возрастом под тридцать в костюме Лиги Плюща[22]. Он продемонстрировал бумажник для документов с золотым значком внутри.
– Мистер Уильямс? ФБР. Не будете ли любезны проследовать со мной?
Я думал, мы поедем в отделение ФБР, но вместо того он отвел меня в смежный кабинет и закрыл дверь, сверкнув дружелюбной улыбкой.
– Мистер Уильямс, меня вызвали сюда власти округа Дейд, с которыми, по-видимому, связалось некое федеральное агентство из Нового Орлеана. К сожалению, офицер, принявший звонок, не записал ни имени звонившего, ни агентства, которое тот представлял. Он думал, это наше агентство. Это не так. На самом деле мы не знаем, в чем проблема, но, очевидно, возникли некоторые сомнения в том, работаете ли вы на «Пан-Ам».
Полицейские выглядели так, будто арестовали президента за переход улицы в неположенном месте.
Откровенно говоря, мистер Уильямс, мы в несколько затруднительном положении. Мы действуем, исходя из предположения, что заявление имеет законную силу, и мы пытаемся внести в этот вопрос ясность тем или иным образом. Проблема в том, что документация по персоналу находится в Нью-Йорке, а офис «Пан-Ам» на выходные закрыт. – Замолчав, он поморщился, как и помощники шерифа, не испытывая уверенности в том, что у него твердая почва под ногами.
– Я работаю в «Пан-Ам», как вам станет известно, когда офис откроется в понедельник утром, – разыгрывая сдержанное негодование, заявил я. – А что вы предпримете до той поры? Посадите меня в тюрьму? Если так, я имею право вызвать адвоката. И я намерен…
Он прервал мои излияния выставленной вперед ладонью:
– Послушайте, мистер Уильямс, я понимаю, как ситуация выглядит, если вы тот, кто вы есть, а сомневаться в этом у меня оснований нет. Послушайте, у вас есть какой-нибудь местный начальник, с которым мы могли бы связаться?
– Нет, – покачал я головой, – я базируюсь в Лос-Анджелесе и прибыл сюда по эстафете, чтобы повидаться с девушкой, и эстафетой же собирался обратно на побережье в понедельник. Я знаю здесь многих пилотов, но только из других авиакомпаний. Знаю и нескольких стюардесс, но опять-таки других авиаперевозчиков.
– А можно посмотреть ваши документы?
Я отдал ему удостоверение и лицензию FAA. Изучив оба документа, он с кивком вернул их.
– Знаете что, мистер Уильямс? – предложил он. – Почему бы вам не дать мне пару имен знакомых здешних пилотов, а также некоторых стюардесс, которые могут подтвердить вашу личность? Не знаю, что тут к чему, но, очевидно, это федеральная ситуация, и я намерен ее распутать.
Выудив свою книжечку, я привел ему имена и телефонные номера нескольких пилотов и стюардесс, все это время отчаянно уповая, что они дома и поминают меня незлым, тихим словом. И как настоящего пилота.
«Да уж, пилот, подпалил ты крылышки, – саркастически думал я, дожидаясь возвращения агента ФБР, – но покамест тебе невероятно везет, учитывая сложившуюся ситуацию». Очевидно, диспетчер КДП FAA в Новом Орлеане усомнился в моем статусе и сделал попытку развеять свои сомнения. Что же возбудило его подозрения? Ответа у меня не было, а выяснять его я не собирался. Офис шерифа совершил промашку, попутав источник запроса, а агент ФБР лишь усугублял ошибку, игнорируя FAA в качестве источника информации. Меня это озадачило, но затрагивать тему я не стал. Приди ему в голову навести справки в FAA, и я бы влип по-настоящему.
Я просидел в комнате один-одинешенек сорок пять минут, терзаясь сомнениями, когда дверь приоткрылась, и в нее заглянул улыбающийся агент.
– Мистер Уильямс, вы можете идти. Я получил подтверждение вашего статуса от нескольких лиц и приношу извинения за причиненные неудобства и затруднения. Искренне сожалею, сэр.
За его спиной стоял сержант офиса шерифа округа Дейд:
– Хочу присоединить и наши извинения, мистер Уильямс. Это не наша вина. Просто проклятая путаница. Это было заявление FAA из Нового Орлеана. Нас попросили взять вас, когда вы сойдете с самолета, ну, и мы не знали, как быть дальше, так что я связался с местным отделением ФБР, и, ну, я просто чертовски об этом сожалею, сэр.
Мне не хотелось, чтобы агент ФБР ухватился за реплику о FAA. Сержант явно исправил оплошность своего департамента. Я развел руки в жесте миролюбия и улыбнулся:
– Ой, да не волнуйтесь об этом. Я понимаю и рад, что вы, парни, делаете свое дело. Я бы тоже не хотел, чтобы кто-нибудь набрался наглости летать, вырядившись пилотом.
– Искренне признательны за понимание, мистер Уильямс, – сказал сержант. – Ах да, ваша сумка у моего стола.
Очевидно, ее не обыскивали. На дне сумки, среди моего белья, лежало более 7 тысяч долларов наличными.
– Мне пора, джентльмены, – произнес я, обмениваясь рукопожатиями с обоими. – Меня ждет девушка, и если она не поверит в эту бредовую историю, мне придется позвонить одному из вас.
– Позвоните мне, – широко улыбнулся агент ФБР, вручая мне карточку. – Особенно, если у нее есть красивая подружка.
Я рванул как заяц. На улице я проголосовал такси и велел водителю отвезти меня на автовокзал.
– В компании кампания за экономию, – пояснил я, расплачиваясь с ним, и выражение недоумения на его лице сменилось ухмылкой.
Зайдя на автовокзале в туалет, я переоделся в штатское, поймал другое такси и поехал прямо в аэропорт. Ближайшим рейсом из Майами, отбывавшим менее чем через полчаса, был борт «Дельты» до Атланты. Я купил билет в один конец на этот рейс на имя Тома Ломбарди, расплатившись наличными. Но не мог до конца расслабиться, пока мы не вышли на крейсерскую высоту, направляясь на запад. Один раз во время короткого перелета я вспомнил молодого агента ФБР и понадеялся, что его босс не узнает, как парнишка лажанулся. Он не походил на того, кому придется по душе служебный перевод в Тукумкари, штат Нью-Мексико, или Ногалес, штат Аризона.
В Атланте у меня была девушка – стюардесса «Истерн». В любом городе у меня непременно была девушка. Этой я сказал, что нахожусь в полугодовом отпуске за счет скопившихся неиспользованных отпусков и отгулов.
– Вот и надумал провести пару месяцев в Атланте, – поведал я.
– Урежем до месяца, Фрэнк, – ответила она. – Через тридцать дней меня переводят в Новый Орлеан. Но до той поры можешь остановиться здесь.
Это был очень приятный и расслабляющий месяц, в конце которого я взял в аренду грузовичок и перевез ее в Новый Орлеан. Она хотела, чтобы я остался там с ней до конца своего «отпуска», но в Новом Орлеане я чувствовал себя не в своей тарелке. Инстинкты повелевали мне убираться из города к чертям, так что я вернулся в Атланту, где по каким-то неведомым причинам чувствовал себя надежно укрытым от опасности.
В то время комплексы для одиноких еще были диковинным нововведением в жилищном строительстве. Одним из самых изысканных в стране был комплекс Ривер-Бенд, расположенный в предместьях Атланты. Это было обширное, смахивающее на курорт скопление жилых блоков, похвалявшееся площадкой для гольфа, олимпийским бассейном, саунами, теннисными кортами, гимнастическим залом, игровыми комнатами и собственным клубом. Одна из его реклам в «Атланта Джорнэл» привлекла мое внимание, и я отправился на рекогносцировку.
Я не курю. Никогда не ощущал ни малейшей тяги к табаку. Тогда я и не пил, да и теперь не пью, не считая редких исключений. Я вовсе не испытывал отвращения к алкоголю или его потребителям. Воздержание было частью роли, которую я играл. Когда я только начал рядиться под пилота, у меня было впечатление, что пилоты почти не пьют, вот я и воздерживался, чтобы укрепить свой имидж летчика. А когда узнал, что пилоты, как и любые другие люди, при удобном случае не прочь надраться до корней волос, то уже утратил к выпивке всякий интерес.
Моим единственным чувственным изъяном были женщины. Вожделение к ним просто-таки снедало меня.
Моим единственным чувственным изъяном были женщины. Вожделение к ним просто-таки снедало меня. Реклама нахваливала Ривер-Бенд как «искрящееся жизнью место», а застройщик, по-видимому, твердо следовал рекламе. Ривер-Бенд так и сверкал искрами жизни – в большинстве своем молодыми, длинноногими, очаровательными, хорошо сложенными и облаченными в откровенные наряды. Я тут же решил стать одним из быков в этом персиковом саду штата Джорджия.
Ривер-Бенд предназначался для богатых и избранных. Когда я сказал менеджеру, что хотел бы снять апартаменты с одной спальней на год, мне дали для заполнения обширную анкету кандидата. Кандидат должен был предоставить о себе больше информации, чем потенциальные усыновители. Я предпочел остаться Фрэнком У. Уильямсом, поскольку все фальшивые документы, которыми я себя обеспечил, были выданы на это имя. Над графой «Профессия» я задумался. Хотел вписать «пилот гражданской авиации», потому что знал, что форма привлекает девушек, как мускус – олених. Но в таком случае пришлось бы в качестве работодателя указать «Пан-Ам», а это вызывало у меня опасения. Может быть, кто-нибудь в конторе управляющего вдруг захочет проверить это в «Пан-Ам».
Повинуясь импульсу «ничего лишнего», в качестве профессии я указал «врач». Графы «Родственники» и «Рекомендации» я оставил пустыми и, в надежде, что это отвлечет внимание от вопросов, которые я проигнорировал, заявил, что хотел бы заплатить аренду за полгода вперед. И положил двадцать четыре стодолларовых купюры поверх формы заявления.
Заместительница управляющего, принимавшая заявление, оказалась весьма пытливой.
– Вы врач? – спросила она, словно врачи – такая же редкость, как американские журавли. – А какого рода?
Я подумал, что лучше быть врачом такого рода, который тут в Ривер-Бенд никогда не потребуется.
– Я педиатр, – соврал я. – Однако сейчас я не практикую. Моя практика находится в Калифорнии, а я взял годичный отпуск для проверки кое-каких исследований в Эмори и чтобы сделать кое-какие инвестиции.
– Очень интересно, – сказала она, переводя взгляд на стопку стодолларовых купюр. Проворно собрала их и опустила в стальной ящик в верхнем ящике стола. – Будет здорово видеть вас среди нас, доктор Уильямс.
Я переехал в тот же день. Апартаменты с одной спальней были не очень велики, но обставлены со вкусом, а места для задуманного мной действия хватало.
Жизнь в Ривер-Бенд была очаровательной, восхитительной и полной довольства, хоть порой и несколько разнузданной. Гулянки устраивали в чьих-нибудь апартаментах чуть ли не каждый вечер, а сопроводительная деятельность проходила по всему комплексу. Как правило, меня приглашали на место событий, где бы оно ни находилось. Остальные жильцы быстро приняли меня в свой круг, и нос в мою личную жизнь или дела не совали, не считая небрежных расспросов. Звали меня «Доком», и, конечно же, среди них имелись и такие, кто не видит между врачами совершенно никакой разницы. Один тип жаловался на дискомфорт в ступне. Другого донимали таинственные боли в животе. Была и брюнетка со «странным теснящим чувством» в груди.
– Я педиатр, детский врач. А вам нужен ортопед, специалист по ногам, – сказал я первому.
– Моя лицензия не предусматривает практику в Джорджии. Рекомендую обратиться к своему лечащему врачу, – отшил второго.
Брюнетку я осмотрел. Лифчик был ей слишком мал.
Однако ни одно из морей не сулит вечного штиля, и однажды субботним днем на меня налетел шквал, разросшийся до трагикомического урагана.
Открыв на стук в дверь, я увидел высокого мужчину лет пятидесяти пяти, державшегося с достоинством и, хотя одетого небрежно, все равно ухитрявшегося выглядеть безукоризненно. На его лице сверкала улыбка, в руке поблескивал напиток.
– Доктор Уильямс? – осведомился он и, заключив, что прав, перешел сразу к делу. – Я доктор Уиллис Грейнджер, старший ординатор отделения педиатрии Института Смитерса и больницы общего профиля в Мариетте.
Я был чересчур ошарашен, чтобы ответить, а он продолжал с широкой улыбкой:
– Я ваш новый сосед. Только-только въехал вчера, прямо под вами. Заместительница управляющего миссис Прелл сказала, что вы педиатр. Вот я и не мог удержаться, чтобы не подняться и не представиться коллеге. Я ничему не помешал, а?
– Э-э, нет… нет, ничуть, доктор Грейнджер. Входите, – пробормотал я, уповая, что он откажется.
Но он не отказался. Вошел и устроился у меня на софе.
– А где вы кончали школу, здесь? – полюбопытствовал он. Наверное, вполне нормальный вопрос между врачами при первой встрече.
Я был в бегах уже два года и в тот момент не находил в этом ни малейшего очарования и веселья.
Мне был известен только один колледж, при котором имелась медицинская школа.
– Колумбийский университет в Нью-Йорке, – сказал я, мысленно вознося молитвы, чтобы он не оказался тамошним выпускником.
– Замечательная школа, – кивнул он. – А где проходили интернатуру?
Интернатуру? Ее проходят в больнице, это я знал. Но в больнице я не был ни разу. Миновал по пути множество, но в памяти у меня отложилось только одно название. Оставалось лишь надеяться, что в ней есть интерны.
– Детская больница Харбор в Лос-Анджелесе, – выложил я и замер в ожидании.
– Ух ты, здорово, – произнес он, к великому моему облегчению покончив на этом с расспросами на личную тему. – Знаете, Смитерс – учреждение новое. Меня только-только назначили главой отделения педиатрии. Когда больница будет достроена, в ней будет целых семь этажей, но в данный момент открыто только шесть, и пока пациентов не очень много. Почему бы вам не наведаться ко мне как-нибудь на ланч, а я бы вам устроил экскурсию. Полагаю, вам понравится.
– Замечательно, с удовольствием, – ответил я, и вскорости он удалился.
Я же по окончании этого визита внезапно помрачнел и впал в депрессию. Первым моим импульсом было смотать удочки и убраться к чертям из Ривер-Бенд, а то и вовсе из Атланты. Грейнджер, поселившийся прямо подо мной, являл несомненную угрозу моему пребыванию в Ривер-Бенд.
Останься я, и это будет лишь вопросом времени, когда он поймет, что я самозванец. И вряд ли он спустит такое на тормозах. Скорее всего, сообщит властям.
Удирать я устал. Я был в бегах уже два года и в тот момент не находил в этом ни малейшего очарования и веселья; мне лишь хотелось иметь место, которое можно назвать домом, место, где можно обрести покой хоть на время, место, где можно завести друзей. Ривер-Бенд был для меня таким местом целых два месяца, и покидать его мне не хотелось. В Ривер-Бенд я был счастлив.
Депрессия уступила место упрямому негодованию. К черту Грейнджера! Я не позволю ему вытолкнуть меня обратно в колею лохотронщика. Я буду просто избегать его. Если он нагрянет с визитом, я буду занят. Когда он будет дома, меня там не будет.
Это оказалось не так-то просто. Грейнджер был симпатичным человеком, да вдобавок общительным. Он начал являться на вечеринки, на которые приглашали меня. Если его не звали, он являлся без приглашения. И скоро стал одним из популярнейших обитателей комплекса. Избежать встречи с ним было невозможно. Едва завидев, он приветствовал меня и подходил перекинуться словцом-другим. А когда знал, что я дома, наведывался в гости.
Достоинства Грейнджера перевешивали его недостатки. На профессиональные темы он не заговаривал, предпочитая болтать о множестве очаровательных женщин, с которыми познакомился в Ривер-Бенд, и веселом времяпрепровождении с ними.
– Знаете, Фрэнк, – доверительно признался он, – я ведь настоящим холостяком никогда и не был. Женился молодым, хотя вступать в этот брак не следовало ни мне, ни ей, и цеплялись мы за него чересчур долго – уж и не знаю почему. Зато теперь я правлю бал. Снова чувствую себя тридцатилетним.
Или толковал о политике, международных делах, автомобилях, спорте, этике и вообще обо всем. Он был образованным и красноречивым человеком, обладавшим сведениями об удивительном множестве предметов.
Я начал чувствовать себя рядом с Грейнджером спокойно. По правде сказать, его компания доставляла мне удовольствие, и я начал искать встреч с ним. Однако осознавая, что профессиональный разговор рано или поздно состоится, я стал проводить уйму времени в библиотеке Атланты, читая литературу по педиатрии, медицинские журналы со статьями по детским заболеваниям и прочие доступные печатные материалы на эту тему. Я быстро нахватался широких поверхностных знаний – достаточно, как мне казалось, чтобы совладать с любой небрежной беседой, затрагивающей педиатрию.
Более того, после нескольких недель учебы я почувствовал себя настолько уверенно, что принял приглашение Грейнджера на ланч в больнице.
Встретив меня в вестибюле, он тут же представил меня дежурной регистраторше.