Она не стала жаловаться на память:
– Его звали Гриша, верно? Он рассказал вам правду. Если от меня потребуются письменные показания…
Старый партизан пожал ее смуглую руку:
– Огромное спасибо. Благодаря вам мы сделаем еще один шаг к спасению его чести.
Глава 26
Экскурсовод музея узнала меня сразу.
– Давненько я вас не видела, – улыбнулась она, демонстрируя золотые коронки. – Решили опять посетить наш приют?
Я посмотрел на ворох пожелтевших газет, скромно покоившихся под стеклом:
– Здесь все заметки о группе Котикова?
Женщина кивнула.
– Тогда мне придется задержаться. – Я расположился в единственном кресле, подаренном, вероятно, каким-нибудь спонсором. – Моя задача на сегодня – изучить все, что в них написано.
Старушка взмахнула руками:
– Да здесь работы не на один день.
Я ухмыльнулся:
– А вот спешить мне некуда.
– Прекрасно.
Она выполнила мою просьбу. Пыль времени ударила в нос. Прикрыв его платком, я погрузился в чтение.
«Поистине удача любит расторопных», – повторил я, когда через полчаса нашел нужный материал.
Трое подпольщиков поджидали меня в квартире Ярослава Ивановича.
– Нашли что-то важное? – Черных тревожно заглядывал мне в глаза.
Я протянул ему старую газету:
– Читайте. Этот материал мне любезно предоставила сотрудница музея. Газета посвящена сорокапятилетию Дня Победы. Здесь статьи о вас и ваших друзьях.
На их лицах отразилось удивление:
– Но ведь вчера вы говорили: теперь мы вне подозрений.
Я кивнул:
– И все же некоторые факты мешали мне обелить вас полностью.
Они ничего не ответили.
– Помните, о чем писала ваша подруга Снежкова? – продолжал я. – Татьяна Павловна рассказала, как однажды вы и Вячеслав Петрович нарвались на немецкий патруль. Солдат прицелился в Котикова из винтовки, но вы заслонили его своим телом. К счастью, вышла осечка. Вы с учителем остались живы и сумели скрыться.
Черных пожал плечами:
– И теперь вы верите, что я не предатель?
Я усмехнулся:
– Представьте, хотя ваша кандидатура казалась мне наиболее подходящей.
Старик заморгал ресницами:
– Почему?
Я развел руками:
– Ну, посудите сами. Вы из дворянской семьи, у которой отняли все. Вашу мать репрессировали, и она умерла в лагере. Вас же пытались исключить из комсомола.
– Точно, – подтвердил Ярослав Иванович. – Но не посмели.
– А почему? – не преминул добавить я. – За вас заступился Котиков. По правде говоря, пока я этого не узнал, мне казалось: в вас горит огонь мести. А отомстить можно по-всякому, скажем, сдать организацию немцам. Причем не сразу, а постепенно, с поразительным спокойствием наблюдая гибель одних и страдания других.
Мужчина, покачнувшись, схватился за сердце.
– Вы! Вы! – хрипел он.
Коротков и Прохоренко подбежали к товарищу.
– Что вы себе позволяете?
Я никогда не видел их в таком гневе. Они засуетились, торопливо вынимая нитроглицерин из бокового кармана Ярослава Ивановича, вмиг постаревшего на добрый десяток лет. Я, наблюдавший за их действиями, чувствовал себя последним негодяем. Сколькому же мне придется научиться, чтобы не вводить людей в подобные состояния? Или это невозможно, когда на кону правда, стоящая очень дорого?
– Простите меня, – я попытался пожать его сухую руку. – Однако сейчас все мы просто-напросто выясняем истину. Подозрение с вас снято.
Он вдохнул полной грудью и нашел в себе силы иронически поклониться:
– Благодарю. Только вот как насчет моих друзей? Я не дам их в обиду.
– Не забывайте, сколько нам лет, – чирикнул Прохоренко.
– Не забывайте, кто втянул меня в эту историю, – парировал я. – Разве нельзя было догадаться, сколько нервов будет потрачено?
Я бросил взгляд на Ярослава Ивановича. Он потихоньку отходил от потрясения. Землистые щеки розовели.
– Можно продолжать?
– Сделайте одолжение, – бросил Коротков.
– Итак, отметя кандидатуру Черных, я обратил свои взоры на вас.
Коротков и Прохоренко переглянулись:
– На нас? И что вы скажете? Виновны или заслуживают снисхождения?
Григорий Иванович, как школьник, принялся грызть ноготь большого пальца.
– Как вы изволили заметить, я сам написал вам.
Я пожал плечами:
– Это ничего не значит. Некоторые преступники именно так и поступают. Возможно, вы боялись своих товарищей, которые, копнув глубже, сами пришли бы к такому выводу. Ведь вы долго водили их за нос насчет вашего перехода за линию фронта.
Он вспыхнул:
– Это другое…
– Успокойтесь, – мне вовсе не улыбалась мысль отправить в больницу с сердечными приступами всех троих. – Это сделали не вы. Гульнара Мухамедовна подтвердила ваши слова насчет сидения в овраге, хотя это не доказательство вашей невиновности. Своей реабилитации вы обязаны Снежковой, Свиридову и Огуренкову. Перед нашей роковой встречей Татьяна Павловна сообщила: то, что она собирается мне рассказать, – сенсация. Сенсация Снежковой рознь сенсации Коваленко. Южноморск уже несколько недель считает предателем вас. Если бы генерал подтвердил эту версию, она не стала бы сенсационной и Татьяне Павловне не надо было искать со мной встречи, стоило только сказать пару слов по телефону. Нет, ваша боевая подруга хотела сообщить нечто более важное, мало того, она чего-то боялась – и, выходит, не напрасно.
– Совершенно верно, – Коротков с горечью смотрел на меня. – Значит, дело за мной. Интересно, почему вы и меня записали в подозреваемые?
– Котиков запорол вам участие в играх сборной, – спокойно ответил я. – В записках вашей учительницы и в этих старых газетах я нашел ответ на вопрос. Вячеслав Петрович не пустил вас в воспитательных целях. Вы связались с дурной компанией, стали курить, прикладываться к бутылке…
Старик взвился:
– И что с того? Хотите знать правду? Да, я затаил на него злобу и злился ровно месяц. Месяц, слышите? А потом даже преисполнился чувства благодарности. Эти подонки, с которыми я связался, обязательно втянули бы меня в уголовщину, и тогда большой спорт навсегда захлопнул бы передо мной двери.
– Понимаю.
Он до крови закусил губу:
– Меня реабилитировали?
– Читайте, – я кинул ему на колени газету. – Среди погибших была девушка, ваша одноклассница, Динара Серафутдинова. Вы очень любили ее. Из этого я сделал вывод: захоти вы отомстить Котикову, вы придумали бы что-нибудь такое, что погубило бы только вашего командира. А теперь скажите, что это неправда.
Он сделался пунцовым. Я даже испугался за его самочувствие.
– Вам плохо?
Друзья подались к нему. Словно заслоняясь от нас, он поднял ладони:
– Все в порядке. Вы напомнили о Динаре. Я действительно любил ее. И если бы…. – старик стал задыхаться. Теперь за нитроглицерином полез Черных. Я отвернулся к окну. В тот момент мне не хотелось никаких сенсаций – только желание поскорее покончить с этим делом и помочь несчастным старикам владело мною. Помочь обрести покой, невозможный без согласия с самим собой.
– Вы много выяснили, но… – голос Прохоренко звучал словно из другого мира. – Теперь нам хотелось бы услышать, кто же все-таки предал наших товарищей? Кто принес им смерть? Ведь вы это знаете. Не так ли?
Я опустил глаза:
– К сожалению, пока нет. Думаю, без дневника Вячеслава Петровича все же не обойтись. Надо непременно найти его. Вы утверждаете, что его нет ни у одного из вас, – я пытливо посмотрел на каждого.
Они качали головами:
– Мы все отдали бы, чтобы отыскать этот документ, если он существует.
– Думаю, существует, – ответил я уверенно. – Возможно, Снежкова напала на его след и поплатилась жизнью. Впрочем, возможно, при помощи Свиридова она сразу вышла на убийцу.
Старики растерянно молчали.
– Вам о чем-нибудь говорит фраза, которую она написала на полированной поверхности столика? – поинтересовался я. Три товарища пожали плечами.
– Как можно искать среди мертвых? – недоумевал Прохоренко. – Тут бы разобраться с живыми.
– Не хотела ли Татьяна сказать: предателя уже нет в живых? – предположил Коротков.
– То есть все-таки Инна Рожнова? – подсказал я.
Добродушное выражение на их лицах сменилось на злобное и упрямое.
– Об этом не может быть и речи, – выдавил Коротков.
– Только потому, что ваш учитель и командир перед расстрелом кричал, что она не виновата и ему известен настоящий предатель? – Под моим пристальным взглядом Григорий Иванович опустил глаза.
– Ее могли подставлять с самого начала.
– Вот поэтому нам и требуется вторая часть дневника, иначе мы ничего не узнаем. Кстати, у вас есть фотографии подпольщиков? – обратился я к хозяину.
Черных кивнул:
– Разумеется. В организацию Котикова входили все наши одноклассники, которые не успели эвакуироваться. Да у меня пол-альбома старых снимков. – Он поднялся, его рука стала шарить по пустой, покрытой серебристой пылью книжной полке.
– Там ничего нет, – подсказал ему Владимир Егорович. – Ты, наверное, переложил альбом в другое место.
На лице Ярослава Ивановича отразилась гримаса недоумения.
– Вроде склерозом еще не страдаю, – пробормотал мужчина. – Не помню, чтобы мне приходилось перекладывать фотографии. Вот только если это сделали мои домашние. Вика! – громко позвал он, выглянув в коридор, и через несколько секунд Виктория Ярославовна, стройная статная брюнетка, напоминавшая отца лишь глазами и линиями рта, показалась из кухни, неся поднос с чашками и кофейник.
– Иду, иду, папа! – она дружелюбно посмотрела на нас.
– Это Никита, – представил меня хозяин. – Журналист из Приреченска, я тебе говорил.
Ее рукопожатие было сильным и уверенным.
– Пишет докторскую диссертацию, – не преминул похвастаться гордый отец между делом. – Поэтому мы с женой заняты правнуками и стараемся по возможности помогать. Кстати, дорогая, ты не делала в гостиной генеральную уборку?
Женщина поняла его с полуслова:
– Что-то не можешь найти?
– Старый альбом.
Виктория Ярославовна пожала плечами:
– К сожалению, понятия не имею, где он. Кажется, я его сто лет не видела. Погоди, сейчас спрошу у Антона. Он в последнее время устраивает здесь посиделки.
– Это мой старший правнук, – пояснил Черных. – Однако он не стал бы…
Не слушая отца, женщина набирала мобильный внука.
– Антошка, ты не видел старый дедушкин альбом? Да, с военными фотографиями. В чулане? – на ее усталом, но все еще привлекательном лице появилось удивленное выражение. – Ты ничего не путаешь? Хорошо, посмотрю. – Быстрым шагом она вышла в прихожую и вскоре вернулась со старым альбомом из потрескавшейся черной кожи. – Этот, папа?
Губы Ярослава Ивановича затряслись:
– Как он посмел?
– Если ты об Антоне, он его не трогал, – бросила Виктория. – Мальчик сам был поражен, почему ты вдруг отправил в кладовку снимки фронтовых годов.
– Я… Я… – хозяин не мог подобрать слов. – Впрочем, ладно. На старика можно списать все. Давайте посмотрим фотографии, – сухая, как кора дерева, рука бережно листала страницы. – Никитушка, а мы ведь здесь моложе вас, представляете? – внезапно его лицо стало серым. Толстый альбом едва не выпал из дрожащих рук: я вовремя подхватил его. Старик пытался что-то сказать, показывая на пустые страницы. Кто-то безжалостно вырвал фотографии, оставив лишь следы старого клея.
– Вика! – крик Ярослава Ивановича повис в воздухе лопнувшей струной. – Вика!
Дочь примчалась по первому зову. Бледное, без кровинки, лицо отца напугало ее, и она растерянно посмотрела на нас:
– Что случилось?
– Где фотографии? – спросил Коротков.
Она прищурилась:
– Вы хотите сказать, их нет?
Черных схватился за сердце:
– Мои фронтовые фотографии… Они пропали…
Женщина обиженно поджала губы:
– Мы их не трогали.
– Значит, кто-то их похитил.
Она рассмеялась над моим предположением:
– Да кому они нужны?
– С некоторых пор эти черно-белые выцветшие снимки на вес золота, – заверил ее я.
Коротков нервно дернулся всем телом:
– Вика, вызови такси. Поедем ко мне.
Она покачала головой:
– Хотите, чтобы я отпустила отца в таком состоянии? Поезжайте без него.
Ярослав Иванович умоляюще взглянул на дочь:
– Ну, пожалуйста, дорогая. Ты же знаешь: не будет мне покоя…
Виктория махнула рукой:
– И что мне с вами делать? Ладно, только домой тоже на такси.
Сидя в неубранной гостиной Владимира Егоровича, мы молчали. Впрочем, говорить было не о чем. Я уже знал: и здесь нас постигнет неудача. Фотографии, повествующие о героической молодости друзей, испарились, как снег в жаркий день. Григорий Иванович потянулся к телефонной трубке:
– Я позвоню домой?
Ему никто не ответил. Все понимали: сделать это просто необходимо. Двадцатилетний внук Прохоренко, быстро отыскавший старый альбом, произнес фразу, к которой я был готов:
– Здесь нет снимков, дед, лишь пустые страницы.
Фронтовые товарищи сдавали на глазах, и я стал опасаться за их здоровье. Без этих беспомощных стариков мне не под силу раскрутить сложное и опасное дело, да, именно сложное и опасное – в этом я давно не сомневался.
– Их мог похитить только тот, кто интересовался ими, – констатировал я. – Вспомните, пожалуйста, не приходили ли к вам люди, просившие показать военные снимки?
Пожилые товарищи переглянулись.
– Конкретно за фотографиями не приходил никто, – ответил за всех Прохоренко.
Я покачал головой:
– Вы все понимаете буквально. Попробуем взглянуть по-другому. Вы – ветераны войны, участники подпольного движения. Не сомневаюсь: у вас постоянно берут интервью, приглашают в школы и другие организации. Возможно, кто-то пожелал взглянуть на снимки. Расскажите, пожалуйста, о подобных фактах.
Владимир Егорович заскрипел зубами:
– Их спрашивал ваш коллега, пропавший без вести.
– Точно, – хором подтвердили остальные. Я почувствовал опасность. Сейчас мы могли пойти по ложному следу.
– Коваленко не стал бы воровать, – уверенно сказал я. – И вообще, если бы они ему были необходимы, сейчас не проблема сделать копии. Он попросил бы парочку, но не стал бы прямо-таки выдирать их из альбомов.
– Никита прав, – глухой голос Черных словно подвел черту под нашим спором. – Корреспондент ничего не выносил из квартиры. Он копировал все на цифровой фотоаппарат.
Коротков заулыбался:
– А ведь точно! Чуть невиновного не оговорил!
– Не расслабляйтесь! – я предупреждающе поднял руку. – Вы еще не вспомнили ничего нужного и важного.
Григорий Иванович вдруг хлопнул себя по лбу:
– А ведь нами интересовались еще и другие журналисты. Приходила ко мне в Приреченске одна корреспондентка или писательница… – он в волнении тер подбородок, заросший седой щетиной. – Говорила, что собирает материал для энциклопедии о подпольном движении. Я показывал ей фотографии.
Владимир Егорович не дал ему договорить:
– Высокая, худенькая, с длинными черными волосами? Она сказала мне… в общем, не хочется повторяться…
– Эта дама была и у меня, – сообщил Черных. – Очень приятная девушка. Не думаю, чтобы занималась позорным делом.
– Мне тоже не верится, – достав платок, Ярослав Иванович промокнул выступившие на лбу капли пота. – Я, кстати, сам задал вопрос, не хочет ли она посмотреть старые снимки.
– И все-таки вы вспомнили о ней, – я продолжал гнуть свою линию. – Почему?
– Потому что больше никто из гостей, которые иногда меня навещают, не трогал альбом, – вырвалось у Ярослава Ивановича, но он тут же поправил себя: – Однако это ничего не значит…
– Не значит, – согласился я. – Но мы обязаны рассмотреть все варианты. Итак, к вам приходила сотрудница какого-то издательства. Она представилась?
– Да, очень распространенное русское имя – Маша, – улыбнулся Прохоренко.
– И в ее поведении вам ничего не показалось странным?
Черных рубанул ладонью воздух:
– Черт возьми, а ведь показалось… показалось, что я ее где-то уже видел…
Я вскочил со стула:
– Но…
В следующую минуту старик пошел на попятную:
– Думаю, показалось. Я и жена редко выходим из квартиры.
– Вы могли встретить ее в магазине, – возразил я.
Ярослав Иванович покачал головой:
– Она из Москвы. Помню, как я обрадовался, когда услышал, что нами заинтересовались в Москве и хотят включить в книгу.
– Это она так вам сказала, – не согласился я.
Бывший подпольщик заупрямился:
– И все же я видел ее не в магазине и не на улице. Вам известно слово «дежавю»? – спросил он.
Я поморщился:
– Я не верю в эту заумь. Ну да ладно, кем же, по-вашему, она была?
Он потер затылок:
– До сих пор не могу вспомнить…
– Она не та, за кого себя выдает, – подал голос Прохоренко. – Когда Маша навестила меня, ей открыл дверь мой сын Андрей. Он удивился, когда я сообщил ему, чем она занимается. Видите ли, он предприниматель и вращается в элитных кругах. В этой девушке был шик, класс… Холеные руки с дорогим маникюром, одежда из фирменного магазина, в котором сотрудники издательств не отовариваются…
– Да. – Все потихоньку вставало на свои места, если не считать, что мне еще предстояло найти какую-то Машу, а возможно, и не Машу, причем искать ее там, где она не работает.
– Но зачем ей фотографии? – старики не находили себе места.
Я рассмеялся:
– Да вы боитесь ответа. На ваших снимках есть кто-то, причастный к провалу организации.
– Но, – Коротков беспомощно развел руками, – нас там много. Как мы догадались бы, кто предатель, если по прошествии времени это не было сделано? Ни мы, ни вы не экстрасенсы.
Я пожал плечами:
– Пока не готов ответить. Однако знаю одно: дневник – ключ к разгадке. Коваленко, вероятно, напал на его след и был убит. Меня очень беспокоит судьба каждого из вас. Вы под наблюдением и живы до тех пор, пока преступник не решит, что вы его вычислили.