— Как твои овцы? — спросил Брон. Ивену на мгновенье показалось, что в голосе брата прозвучала насмешка. Но он отмахнулся от этой мысли.
— Оказалось, все в полном порядке. Зря я только промок. Когда луга начинает затоплять, у них обычно хватает соображения перебраться повыше. Иногда я думаю, может, мы недооцениваем овечий ум?
— Наверняка, — ответил Брон.
Ивен опять испытующе взглянул на него, но Брон смотрел в тарелку, и лицо его было непроницаемо.
— Они полагаются на самую умную овцу в стаде и следуют за ней, — сказал Ивен, — но, помнится, и люди склонны к тому же. — Это была его любимая тема; малейшее поощрение со стороны Брона — и он пустился бы философствовать о неразумии рода людского по сравнению с мудростью животного мира.
Брон собирался поддержать этот разговор, но вдруг с ним произошло нечто странное и тревожное. Ивен налил в стакан воды и поставил перед ним; Брон протянул руку, хотел взять стакан, и оказалось, пальцы его хватают пустоту. Его кольнул страх, и неведомо почему вспомнилось, как он однажды загляделся на электрический вентилятор и ему почудилось, что тот вдруг остановился. Согнув пальцы, он осторожно завел руку за стакан, обхватил его сзади и поднял, потом заставил себя взглянуть на Ивена — заметил ли он?
Ивен сказал:
— Брон, мальчик мой, я отослал Кэти спать еще и по другой причине. Я хочу с тобой поговорить спокойно, а ведь даже лучшие из женщин, по-моему, бывают лишними, когда мужчины хотят потолковать о делах. Я тебе скажу без обиняков. Как ты смотришь на то, чтобы жить с нами и стать совладельцем фермы?
Брон положил нож и вилку.
— Больше всего на свете я хотел бы остаться у тебя, Ивен; честно говоря, я надеялся, что ты это предложишь, но о том, чтобы стать совладельцем, не может быть и речи. Мне нечего вложить в хозяйство… У меня только и есть, что на мне. Если я останусь, я отработаю свой хлеб. Не очень-то я смыслю в сельском хозяйстве, но, думаю, кое-чему научусь.
— Постой, ты меня не так понял. Какие могут быть вклады! Я же прекрасно понимаю, что вложить тебе нечего — разве что молодость и усердие. Мы с Кэти, дожидаясь тебя, все обсудили. Не такое уж завидное предприятие эта ферма, но какая ни есть, а половина по праву твоя, так мы с Кэти считаем.
В первую минуту Брон изумился, не поверил своим ушам, но это быстро прошло. Всерьез ли говорит Ивен? Да, конечно. По натуре медлительный, осторожный и ограниченный, Ивен способен на неожиданные широкие жесты и отчаянные поступки. Так получилось у него с доктором Гриффитсом. Никак не удавалось отделаться от этого человека, и тогда Ивен преспокойно распродал имущество и уехал в чужие места.
— Брон, ведь тут и моя корысть. Не стану сейчас объяснять подробно, но мне твоя помощь нужна не меньше, чем моя — тебе. Если станем работать вдвоем, в одной упряжке, на этой земле можно сделать чудеса. Я все это время управляюсь один, и мы только-только сводим концы с концами. А если наляжем вместе да лет пять как следует поработаем, лучше нашей фермы не будет во всей округе.
— Беда в том, — сказал Брон, — что ты веришь в меня больше, чем я сам. Как ни странно, последние пять лет я жил, как в вате. Тюрьма лишает человека права на самостоятельность. Там не приходится ничего решать — только знай соблюдай правила. Там все за тебя уже обдумано. И я не знаю, на что я годен, и надолго ли меня хватит, и сумею ли я работать по-настоящему. Я боюсь тебя подвести.
— Знаю, но я готов рискнуть, — ответил Ивен.
Он поступил правильно. Жизнь, поглощенная умозрительной верой, заполненная механической рутиной благочестия, наконец-то заставила его пройти испытание делом. Он ликовал, не веря такому счастью, точно бесталанный ученик, все же кое-как сдавший экзамен, хоть нисколько на это не надеялся.
Утром во время завтрака Брон почувствовал за столом некоторую натянутость: разговор не клеился, колеблясь между усердной сердечностью Ивена и сдержанностью Кэти. Иногда, прерывая беспокойное молчание, она принималась ухаживать за ним с суетливым участием и подчеркнутой заботливостью, какой люди из лучших побуждений всегда обременяют человека, вышедшего из тюрьмы. Для нее он был страдальцем, перенесшим тяжкие лишения.
После всего, что Брон слышал о Кэти, его поразила ее заурядность. Пожалуй, можно бы сказать, что она недурна собой, но это был местный тип красоты, которая никого не заставит обернуться на улице. Такие рыжеватенькие женщины-малютки с неприметным лицом, голосом, манерой держаться — не редкость в этих заболоченных, богом забытых долинах, думал Брон; они, должно быть, ведут свой род от древних кельтских племен, чья кровь не иссякла лишь потому, что они обладали даром жить незаметно и молча, терпеть без ропота и бунтарства, какой бы гнет веками их ни давил. А Ивен, казалось, не мог оторвать от нее глаз. Он был с ней необычайно предупредителен и нежен.
Ивен резал соленую грудинку и восторженно, без умолку болтал. Они вдвоем впрягутся в работу, купят заброшенное горное пастбище, разберут полуразрушенные строения уже не существующих горнопромышленных компаний, расчистят землю от папоротника и заведут черномордых овец. Овцы будут плодиться и размножаться с благословения господня, как стада израильтян, а получив доходы, Ивен с Броном осушат луга и болота в нижней части долины и укротят губительную силу реки. Можно будет вовлечь в праведную борьбу с природой заводских рабочих из Кросс-Хэндса, ведь бедняги, как правило, работают всего лишь полдня, — и тогда голые, бесплодные вершины холмов покроются зелеными всходами. Ивен иногда приостанавливал поток своих грез, чтобы получить от Кэти улыбку и одобрительный кивок, и Кэти не заставляла его ждать.
Слушая его с нарастающей отчужденностью, Брон понял, что сила Ивена — в его восторженности. Он выглядит почти стариком. Он изможден. Но это только с виду. Он как древний вулкан, в глубине которого еще клокочет огонь. О, жить с огнем в душе! Брон боялся, что в нем самом нет никакого огня и всю жизнь его силы подтачивала какая-то страшная отрешенность. И в ту же секунду у него появилось ощущение, будто он оказался вне происходящего. Он отделился от своего тела, наблюдает со стороны за своими движениями, издали слышит свой голос. Он стал бесплотным духом, и Кэти стала духом, и Ивен тоже. Три духа за столом — дух отрешенный, дух беспокойно хлопотливый и дух восторженный. Брон приказал руке взять чашку, проследил, как рука поднесла ее ко рту, и отпил кофе. Нёбо слабым сигналом дало ему знать, что кофе сладкий и горячий.
Тело и дух его вновь соединились, а Кэти все хлопотала рядом и улыбалась: «Еще чашечку кофе, Брон. Ешьте, пожалуйста, гренки. Сейчас принесу вам еще ломтик грудинки». С другого бока Ивен тоже настойчиво уговаривал его побольше есть и пить.
— Мы с Кэти вечером пойдем на молитвенное собрание, — сказал Ивен. И успокоительно поднял руку. — Не бойся, мы тебя с собой не зовем. Сегодня предпоследний день праздника, и нам неудобно не пойти. Кстати, ты не забыла взять в типографии брошюры, Кэти?
— Какие? «Возложи бремя твое на господа»? С рекламой колбасника Моргана на задней обложке? Нет, не забыла.
— Я думаю, лучше раздать их не перед собранием, а после, как по-твоему?
— Конечно, — согласилась Кэти, — а то потом в суматохе люди их забывают. В прошлую субботу осталось очень много брошюрок.
— Кэти — такой замечательный организатор, — сказал Ивен. — Работает не покладая рук. Это она придумала обратиться к местным лавочникам, чтобы они помещали на наших брошюрках объявления, тем самым они берут на себя часть типографских расходов. Нам повезло: теперь каждый день празднества кто-нибудь финансирует.
5
Гора Пен-Гоф курилась туманами, они струились по склонам во все стороны, будто дым от множества костров. Сквозь туман проглядывали темные, насыщенные дождевой влагой тона — черные, бронзовые, синие, и ниже, где начинались поля, — пронзительно-зеленые, как синтетическая краска. Над всем этим величественно вздымался из тумана отшлифованный купол Пен-Гофа. Ивен, стоя спиной к горе, видел внизу дно долины, где выступившая из берегов полая вода уже впиталась в землю, оставив на ней бледно-желтые разводы, над которыми кружили чайки. До него доносились жиденькие звуки, они вязли в тумане, не пробуждая эха, — церковный колокол отбивал часы, где-то далеко просигналила машина.
Ивен давно уже расчертил нижние склоны на участки более или менее правильной геометрической формы, решив расчистить их от папоротника и засеять травой; сейчас он дочищал один такой участок, надеясь поспеть к весеннему севу. Древний папоротниковый покров, медленно лезший вверх по склонам с тех давних времен, когда вырубили леса, был необычайно стойким. Листья можно было уничтожить опрыскиванием, но корневища приходилось выкапывать, пока не поднялась трава, и вот уже три с половиной года Ивен, один или с подручным, медленно пробивался вверх по косогору, отвоевывая не больше двенадцати футов земли в неделю на пространстве в триста шестьдесят ярдов. Эта борьба день за днем приносила малые, но все же заметные глазу успехи, и они доставляли Ивену глубокое удовлетворение.
К десяти часам знобкие облака тумана разорвались в клочья и растаяли, кое-где сквозь тучи пробились робкие, хилые лучи солнца. Взмокший от пота Ивен остановился и расстегнул ворот рубашки. Выпрямляясь, он почувствовал укол боли под ребрами, где-то возле сердца. Наверно, прострел, подумал Ивен, повальная болезнь в этом климате. Он опустил заступ и подождал, пока пройдет колотье в боку. С удовольствием отметил, что дождя, кажется, не будет. Далеко вверху на крохотный лужок, куда еще не добрался папоротник, из низкого облака, зацепившегося за гору, словно клочок ваты, вышла вереница крохотных овец и скрылась в темно-синей тени каменного выступа. Чуть пониже лужка гонялись в воздухе друг за другом черные вороны. Ивен поднял заступ и снова вонзил его в землю.
Чуть погодя он услышал за спиной какой-то звук и оглянулся — сзади стоял Бейнон. С утра он первым делом гнал коров на пастбище, потом приходил сюда расчищать землю. Для Ивена Бейнон был загадкой. У родителей были какие-то нелады, мать его бросила, он жил по родственникам, которые перебрасывали его друг другу и в конце концов заслали на «Новую мельницу»; Ивен принимал в расчет все тяжелые обстоятельства, находя для малого все мыслимые оправдания, но понять его никак не мог. Первые месяцы Бейнон жил у него в доме в задней спаленке, потом, не сказав ни слова, перебрался в лачугу у реки, отплатив Ивену за доброту тем, что все чаще грубил ему или угрюмо молчал. Кэти не раз упрашивала Ивена отослать мальчишку обратно, к тетке. Но Ивену вовсе этого не хотелось, он надеялся, что Бейнон в конце концов уйдет и сам, без предупреждения — просто в один прекрасный день исчезнет.
Бейнон, как обычно, не произнес ни слова, буркнул что-то невнятное, когда Ивен сказал ему «доброе утро», и принялся за работу. Недавно он купил на собственные деньги очень дорогую новую лопату из вольфрамовой стали, острую, как нож, скорее оружие, чем сельскохозяйственный инструмент, думал Ивен. Он слышал, как лезвие лопаты с ровным свистящим звуком врезалось в толстое корневище, в нос ударял кисловатый запах сока, выступавшего из надрезов. Нынче утром Бейнон работал, можно сказать, яростно. Странно, несмотря на угрюмость и замкнутость, парнишка, видно, не любил работать в одиночку. Все утро Бейнон торчал у Ивена за спиной, совсем близко, и Ивен слышал, как после каждого удара лопаты Бейнон открытым ртом втягивал воздух. В какую-то минуту за спиной Ивена вдруг наступила тишина, и что-то заставило его обернуться: Бейнон глядел на него, держа лопату как топор.
Ивен знал, что нотариуса можно застать в конторе наверняка не раньше одиннадцати, и к этому времени, оставив Бейнона на горе, спустился туда, где стоял его трактор, и поехал домой. Настроение у него было отличное. Посреди дороги, отделявшей его землю от ближней фермы, он встретил соседа, Хьюги Филлипса, тоже на тракторе.
Высоко на горе Пен-Гоф Филлипс владел треугольным участком земли, который вклинился между землями Ивена и другой, более крупной фермы, принадлежавшей семейству Робертсов, и все считали, что Робертс, единственный фермер на Пен-Гофе, который сумел сколотить немного денег, скоро завладеет разоренным хозяйством Филлипса. Но Робертс и его жена пропали без вести — по слухам, были убиты племянником и закопаны где-то на их же земле. И теперь, когда конкуренция Робертсов, видимо, отпала, для Ивена было самое время действовать.
— Мне думается, мы с вами в конце концов столкуемся насчет той земли на Пен-Гофе.
— Так и знал, что, если подожду, вы это предложите, — сказал Филлипс.
— Сейчас не могу сказать точно, но, пожалуй, на той неделе я к вам загляну.
— Когда хотите. Спешить некуда. Когда хотите. — Филлипс был человек набожный, прихожанин Морайеской церкви, надеялся когда-нибудь подняться ступенькой выше — в число прихожан церкви Хебронской — и теперь обрадовался, что, может, его земля достанется Ивену, а не тому язычнику Робертсу.
Кэти спускалась по лестнице: она только что протерла в передней спальне оконные стекла и вымыла рамы. Множество мелких дел, которые она находила себе на ферме, мешали поддерживать в доме такой порядок, как ей хотелось бы.
— Звонил какой-то Дженкинс. Сказал, что он управляющий гаражом «Пенфолд моторе» в Бринароне. Велел передать, что, кажется, нашел машину, какую ты ищешь.
— Первый раз слышу, что я ищу машину. Хотя, может, я и сказал этому Дженкинсу, что рано или поздно придется мне сменить «остин».
— Уж не знаю, но он нашел машину и считает, что она тебе подойдет, и он предложил, чтобы Брон оставил «остин» у них, а новую пригнал бы показать тебе.
— Минутку, дорогая. При чем тут Брон?
— Он заехал в гараж заправиться, и там его увидел мистер Дженкинс.
— Что же ты ему сказала?
— А что я могла сказать? Сказала, что хорошо.
Кэти поднялась наверх и принесла мужу домашние туфли.
— Зря они тратят время, и свое и чужое, — сказал Ивен. — На все что угодно пойдут, лишь бы продать свой товар. А что хоть за машина, он не сказал?
— Какой-то «ягуар», — ответила Кэти. — Лимузин.
— Боже милостивый!
— Он говорит, машина не новая, но была у хорошего хозяина и в прекрасном состоянии.
— Надо бы позвонить ему и сказать, что у меня и в мыслях не было покупать машину. Давно он звонил?
— Полчаса назад. Может, больше. Брона ты, наверно, уже не застанешь.
— Он поедет на этой машине прямо сюда?
— Он хотел кое-что купить себе в городе.
После завтрака Ивен посоветовал Брону купить себе в Бринароне костюм и рубашку и дал ему тридцать фунтов. «Нельзя показываться на люди в таком виде. Можешь считать, что это взаймы. Отдашь, когда мы с тобой заработаем».
— Брон тоже звонил, — сказала Кэти. Замялась, потом прибавила: — Он как-то странно разговаривал.
— Странно? Почему?
— Голос у него был какой-то сиплый. Невнятный.
— Может, это телефон.
— Мистера Дженкинса было хорошо слышно. Как ты думаешь, Брон не мог напиться?
— Ну, вряд ли. Да еще с утра.
— Должно быть, мне показалось, — сказала Кэти.
— Будем надеяться, что так, милая. — Его вдруг пронзила тревожная мысль. — Я вспомнил, ведь у него же, наверно, нет водительских прав! Это я виноват. Совсем выскочило из головы.
— Ну, полиция не станет придираться, если он съездит только в Бринарон и обратно.
— Не говоря ни о чем другом, он ведь нарушает закон. Ну как же это Дженкинс упустил, не проверил, есть ли у Брона права! Вот так оно и делается. Лишь бы продать!
Нотариусу Ивен дозвонился со второго раза.
— Я хотел бы, чтобы это было изложено как можно проще. Обыкновенное товарищество на равных началах. Ну, вы сами знаете. Скот, инвентарь и земля. Можете пометить завтрашним числом, а я к вам утром загляну и заберу документ.
— Пожалуй, с утра я больше на гору не пойду, — сказал он Кэти. — Сейчас не стоит. До обеда у меня хватит дела в коровниках.
Прождав Брона до половины третьего, они сели наконец за стол.
— Ума не приложу, что его так задержало, — сказал Ивен. — Считай, по полчаса туда и обратно, и за час он мог купить все, что нужно. Значит, от силы два часа.
Он снова и снова пытался дозвониться в «Пенфолд моторе», но номер был накрепко занят.
В три часа он собрался было опять на гору, как вдруг зазвонил телефон.
— Мистер Оуэн, это Дженкинс из «Пенфолд моторе». Простите, пожалуйста, за беспокойство. Я только хотел узнать, решили вы насчет машины?
— Мистер Дженкинс, прежде всего, машина мне не нужна. Ни эта, ни любая другая. Я никак не мог вам дозвониться, но дело в том, что ни машины, ни моего брата до сих пор нет. Ведь он давно должен был приехать, верно?
— По-моему, уже часа два назад, мистер Оуэн.
— В котором часу он взял у вас машину?
— Что-то около одиннадцати.
— Очень странно, — сказал Ивен. — Может, где-нибудь на безлюдной дороге у него кончился бензин?
— Это бывает, сэр, но в данном случае вряд ли. В баке было достаточно горючего. Мистер Оуэн, может, вы нам позвоните или попросите брата позвонить, как только что-нибудь узнаете?
— Простите, пока ничем не могу помочь, — ответил Ивен.
Кэти наверху натирала полы.
— Брон словно сквозь землю провалился, — сказал ей Ивен.
— А вдруг он разбился?
— Не знаю. Все может быть. Будем надеяться, что он жив и здоров. Все это так странно. Уже четыре часа, как он взял машину. Даже если бы он угодил в аварию, мы бы уже об этом знали. Не такое уж маленькое движение между Бринароном и Кросс-Хэндсом.
Они молча прождали еще полчаса.
— Надо пойти отнести чего-нибудь Бейнону, — промолвил Ивен. — По-моему, он сегодня еще ничего не ел, разве только захватил с собой хлеба, но это вряд ли.
— Если что-нибудь узнаю, сразу к тебе поднимусь, — сказала Кэти. — Или пришлю Брона.