Он дождался, пока пожилая женщина разуется, присев на поваленный ствол старой яблони в своем огороде. Пока допрыгает до изгороди в одном сапоге. Глянул на подошву, которую она выставила ему на обозрение. Удовлетворенно закивал.
Замечательно! След от резинового сапога Ильиничны должен был быть совершенно другим. Нет, это точно каблук мужского ботинка. Главное, сама подошва не отпечаталась, а вот каблук просто увяз в земле. Причем след этот располагался как раз в том месте, где сейчас покоилась задница покойной Востриковой.
А как это могло получиться?
Бабенко задумчиво прищурился, пытаясь представить себе ночную трагедию в лицах.
Вот она идет к себе домой, вопрос: откуда – пока остается открытым. Пока Таня просто возвращается к себе домой, и тело ее лежит пятками в направлении ее дома. Так...
Она идет, кто-то ее окликнул или просто внезапно напал сзади. Сдавил ее шею, начинает душить. Сил в девчонке немного, в этом он убедился, заставив ее отжиматься. У кого какие следственные эксперименты, а у него такие. Так вот задушил ее злоумышленник быстро и без особых усилий. Но все же ему пришлось пятками в землю упереться, чтобы точка опоры была. Почувствовав, как тело девушки обмякло, он что делает? Правильно, он кладет ее на землю, и след от его упиравшегося минутами раньше в землю каблука остался как раз под телом.
Что-то он, может, и прибрал за собой. Но вот этот след под трупом остался. И убийца знать о нем не знает. И...
И приезжие знать о нем не должны, вдруг решил Бабенко и полез в карман штанов за полиэтиленовым пакетом.
Он насмотрелся в прошлый раз, как эксперт все по пакетикам складывал, каждую мелочь, каждую спичку, обнаруженную на берегу пруда. Решил последовать его примеру.
Перочинным ножом, который никогда не покидал кармана его штанов, Бабенко поддел рыхлую землю под следом, захватив нарочно поглубже, чтобы след этот в руках не рассыпался. Вырезал аккуратно, с такой же осторожностью отправил слепок следа из жирного чернозема в пакет, выпрямился, отряхнул коленки и снова позвал Ильиничну.
Та, конечно, никуда с огорода и не думала уходить. Блуждала там между грядками, будто делами была занята. Ну какие уж тут дела, когда в паре десятков метров от изгороди труп молоденькой девушки, да еще той, которую знали все с детства.
– Я тут отлучусь ненадолго, переодеться мне надо, – пояснил он. – А ты присмотри, чтобы никто не подходил близко, поняла?
– Конечно, никого не подпущу, Степаныч, чего я, не понимаю! – И тут же из-за ее забора разнеслось: – А ты че там нашел чего-нибудь?
– Нет, ничего. Ты пока вспомни, не видела вчера Таню вечером? Может, когда скотину загоняла, она как раз и в гости к кому-нибудь шла? – прикрыл он свое вранье вопросами и трусцой подался домой.
Там он осторожно извлек из пакета вырезанный из земли след, оставленный, возможно, убийцей девушки. Переложил его на лист белой бумаги, запер все в ящике письменного стола, предварительно освободив его полностью. Вымыл тщательно руки, до трупа все же дотрагивался, неприятно как-то. Подошел к шкафу. Раскрыл створки и потянулся за формой.
Сегодня его не в чем будет упрекнуть господам милиционерам. Сегодня он встретит их во всеоружии. Будет вежлив, сдержан, опрятен и в форме, разумеется. И язык на сей раз он будет крепко держать за зубами. Еще крепче, чем в прошлый раз.
Почему так? Уж не потому ли, что возмездия с их стороны опасается за сокрытие возможной подозреваемой от следствия?
А нет, не поэтому. Из-за этого-то ему чего печалиться? Никто же, кроме него и Тани, не знал об этом. Нет, молчать он станет по другой совсем причине. Он, кажется, немного начал догадываться, кто вершит в его деревне злые дела. Осталось понять, зачем, и дело будет закрыто. А нет! Еще надо будет доказать все это, иначе попрут его с его догадками, как и в прошлый раз.
Глава 9
Снова убийство, снова в той же деревне, и снова женщина! Он что, участковый этот, думает, что ему больше занятий нет в жизни, как его погань деревенскую разгребать?!
Данила с ненавистью скребыхал устаревшим лезвием по отросшей за сутки щетине. Из зеркала на него смотрело собственное угрюмое лицо в хлопьях пены, наметившимися черными кругами под глазами и крепко сжатыми губами.
Так он давно не злился, лет двадцать, наверное!
Ну почему снова ему выпало дежурство на этот день? Почему снова этот день явился выходным, когда он только-только собрался сходить с Леночкой куда-нибудь? Ему столько трудов стоило сгладить холодок непонимания, возникший между ними после откровений Толика, правильнее, его жены. Леночка рассердилась на него тогда за его вопросы, сильно обиделась и не разговаривала долгих четыре часа. Потом они помирились, вместе приготовили ужин, забрались, как по команде, в постель, но неприятный саднящий холодок две с лишним недели сквозил и сквозил между ними.
Лишь позавчера окончательно удалось устранить это непонимание, лишь позавчера разговорился с собственной женой до повышенных тонов. Вчера закрепил все букетом и флакончиком ее любимых духов, договорились на сегодня выбраться за город мясо пожарить на гриле.
Подарили родственники им на годовщину свадьбы великолепную раскладывающуюся штуковину, которую при желании можно было превратить в мангал, гриль или крохотную печурку для котелка либо походного чайника.
Решили сегодня посвятить тому, чтобы опробовать подарок, воздухом подышать, жара заметно отпустила, самое время.
Подышали! Забыли действия свои согласовать с жителями занюханной деревеньки, мать их...
Что вот им приспичило помирать именно в выходные-то, а?! Почему не вторник или четверг, к примеру, выбрать для этого скорбного дела? Чего снова в выходной?
– Данечка, ты собрался? – раздался под дверью ванной все понимающий и от этого печальный голосок жены, и следом ее коготки заскребыхались в дверь, ручка повернулась. – Я войду?
– Конечно, милая. – Данила резким движением провел лезвием по подбородку, и оно тут же отомстило, оставив крохотный порез на самом видном месте. – Черт! Ну чего все так, а?..
– Не стоит так злиться, милый. – Ее руки обвили его вокруг талии, сцепились в замок на его пупке, щека жены прильнула к его голым лопаткам. – Съездим в другой выходной. У нас с тобой вся жизнь впереди.
– Ладно... А ты не злишься, нет? – спросил он и тут же задался другим, сильно беспокоившим его в последние дни вопросом.
А чего она не злится-то? Чего не раздражается? Нашла себе занятие по душе в его отсутствие? Привыкла к его отлучкам? И...
Нет, ну чего он снова заводит себя? Чего нервничает? Знает же, что никуда она от него не денется и без него никуда не хочет. Научилась даже с его матерью ладить. И в прошлый раз, когда он в бессильной ярости пытался дозвониться до дома и ей на мобильник, она как раз у нее и была. А телефон мобильный остался дома на зарядке. Все можно объяснить, если не накручивать себя и не пытаться искать причину для скандала.
А он ее, как обвинила его Леночка, ищет. Придумывает разные способы для непонятного неудовольствия. И даже собирает сплетни! А слушать никого не надо, надо жить своим умом и своим домом. И жить по тем законам, которые в этом доме сами же они и установили. И Толик с его болтливой, вечно все додумывающей самостоятельно женой пускай идет куда подальше.
– Ты точно не злишься, Леночка?
Забыв про свербящую царапину на подбородке, Щеголев повернулся к своей жене, уткнулся только что выбритым и порезанным лицом в ее волосы, втянул родной милый запах. Устыдился. Как можно обижать ее – такую родную, милую, славную! Как можно обижать ее дурацкими подозрениями?!
– Я не злюсь, ты только покушать с собой не забудь взять. Пакет у порога. В прошлый раз тебе пришлось голодать весь день. Неизвестно, что там сегодня...
Как в воду глядела его милая. Как знала!
Проблемная деревня мало того, что планомерно лишала их отдел выходных дней, так еще оказалась мастачкой на сюрпризы совсем не лучшего свойства.
Убиенной оказалась Вострикова Татьяна, девятнадцати с половиной лет от роду, сирота. По слухам старожилов – цыганка то ли по материнской линии, то ли по отцу. По тем же слухам, произносить теперь которые деревенские жители не стеснялись, Татьяна при жизни не поделила мужчину с погибшей ранее – Углиной Марией. Будто скандалили они не раз из-за него. И она запросто могла быть причастна к ее гибели.
– Видали царапки-то у нее на лице? – спросила у Данилы одна из женщин, стоявших на месте преступления в толпе зевак. – А ведь Машка, болтают, кого-то сильно поцарапала перед смертью. То-то же...
– Ага! Запросто могла Маню удушить. Танька, она бешеная была, – поддакнула тут же еще одна из толпы.
– А ее тогда кто?
– А ее тот, кто отомстить хотел! – развивали версию за версией сельчане. – Она Машу убила, а за нее было кому мстить.
– Это кому же? – не выдержал Щеголев, откликнулся на сплетни, выговариваемые совсем не шепотом.
– Дочке – раз. Она же совсем осиротела, – опять из толпы понеслось. – Игорь – два. Сильно убивался по Маше и до сих пор головы не поднимает. И Володьке дело опять же было до всего. Он хоть и безнадежно любил Машу, но любил живую. Видал ее каждый день, подарки дарил. А теперь что?
– Что? – не хотел понимать Данила и даже понимающим прикидываться.
– А теперь он осиротел! Теперь ему и любоваться некем, и подарки дарить. Маша, она для него будто идолом была...
Так вот незаметно, переговариваясь между собой, сельчане обозначили для следственных органов конкретный круг подозреваемых. С ними и надлежало работать.
И тут снова Бабенко, что ты будешь делать!
– Глупости все это! – фыркнул он в лицо Щеголеву, когда тот попросил доставить ему на допрос вышеуказанных граждан. – Сашке не справиться с Танькой. Начали бы драться, визг подняли, нет, это не она! Володька со смерти Маши не просыхает. Пьет и из дома не выходит никуда.
– А кто же ему водку поставляет, если он из дома не выходит? – заинтересованно отозвался Толик. – С ним надо говорить обязательно! Как же это так? Нельзя упускать возможность работы со свидетелями на месте.
Сегодня он пребывал в отличном расположении духа. На балконе успел разобраться. Дочка замуж пока выходить передумала, значит, и деньги теперь не понадобятся на свадьбу. К тому же жена ему с собой целый узелок провизии собрала, и голода он теперь не боялся. Мог позволить себе и поразглагольствовать, сидя над трупом, мог позволить себе и порассуждать. Это ведь не он собрался с женой за город опробовать новый гриль. Не он только недавно уладил нежелательную размолвку. И не он сегодня утром никуда не хотел выходить из дома.
Данила вздохнул и снова посмотрел на тело молодой девушки.
Где же ты была все это время, милая? Где пряталась? Участковый вот утверждал, что уехала ты в город работать, что нет тебя в деревне. Что ты никоим образом не можешь быть причастна к гибели своей соперницы. А ты вдруг тремя неделями позже обнаруживаешься мертвой, и не в городе – нет. В своей деревне, из которой, судя по всему, никуда и не выезжала.
– Конечно, вряд ли выезжала, – подтвердил эксперт, скорчившийся перед трупом с инструментами. – Характер царапин на ее лице свидетельствует о том, что они долго заживали. Куда же ей с таким-то лицом, да еще в город на работу? Если только на рынке торговать.
– Сколько времени ее поджившим царапинам? – спросил Данила и таким взглядом окинул притихшего участкового, что тот, казалось, по колени в землю ушел.
– Может, месяц, может, меньше.
– По времени вполне подходит, Данила Сергеевич, – покивал Толик, поднялся с корточек, отряхнул ладони, хотя ни до чего не дотрагивался, кивнул Бабенко: – Пошли, Степаныч, поведешь меня по подозреваемым. Будем делать блицопрос.
По мнению Щеголева, никакого предварительного опроса не нужно было делать. А нужно было вязать всех этих умников и везти в город. Там закрыть их до понедельника, а уж с началом рабочей недели приступить к ломке.
– Вы не имеете права хватать всех без разбора! – выпятив грудь, возмутился его словам участковый. – Может, всю деревню на нары пересажаете?!
– Надо будет, пересажаем, – покивал Данила и едко добавил: – А вы, прежде чем ко мне с глупыми идеями приходить по факту гибели Углиной, лучше бы почаще наведывались в дом вот этой девушки. Глядишь, и жива бы теперь была. Она же наверняка в доме пряталась, как вы могли не углядеть? Что, и света никогда не горело?
– Нет, – буркнул участковый и повернулся к нему спиной, намереваясь следовать за Толиком к местному библиотекарю.
– А что ела, пила она? Она же не могла сидеть дома три недели безвылазно, ничего не покупая себе и не высовываясь наружу, – пока еще относительно спокойно рассуждал Данила.
– Значит, могла, – снова нелюбезно отозвался Бабенко, к нему не поворачиваясь и оттаскивая Толика за рукав подальше от трупа.
– Я вот вам скажу, что все это значит! – начал закипать Данила, снова не к месту вспомнив про замоченное с вечера в эмалированной кастрюле мясо. – Это значит, что кто-то навещал ее. Что кто-то помогал ей. И я, черт возьми, узнаю, кто это делал!
И снова дело – полная труба!
Никто ничего не видел и не знал, хоть бейся головой о стену! Не видел никто, чтобы к дому Татьяны Востриковой вообще хоть кто-то подходил. И ее никто не видел за минувшие недели ни разу. Пару раз возле ее дома был замечен их участковый. Но тот сам искал ее и у всех про нее спрашивал. Тут ничего удивительного.
– Но ведь кто-то же таскал ей продукты! – заорал на всех Щеголев, пиная в доме Востриковой табуретки. – Загляните в мусорку! Там и бутылки из-под кефира. И маркировку, маркировку посмотрите! Неделю назад выпущен, значит, куплен был на минувшей неделе. Если она сама никуда не выходила из дома, пряталась, то кто-то ей таскал в дом жратву! Кто-то ей помогал! Кто и зачем?
Ответа ни у кого не было. Все с озабоченными лицами досматривали место жительства погибшей и о загубленном выходном как-то уже и не ныли. Всем было понятно, что дело принимает весьма нешуточный оборот. Два идентичных убийства меньше чем за месяц в крохотном населенном пункте – это, извините, уже серия. Никто не произносил слова «маньяк» вслух, дабы не будить лиха. Но ворожи не ворожи, а...
– Еще одна упаковка из-под творога, – порадовал кто-то очередной находке. – И тоже с маркировкой недельной давности. Кто-то ее прикармливал.
– Может, убийца и кормил?
Щеголев аж шеей дернул от такого необыкновенного умозаключения и так глянул на умника, что того до отъезда не видно и не слышно было.
– Вы можете острить и возмущаться сколько угодно, – неучтиво воткнул он палец участковому в пуговицу кителя на груди. – Но прямо хоть арестовывай всю деревню!
– Зачем всю-то? – неуверенно попятился Бабенко и крутанул шеей, будто воротник его душил. – Я к вам в прошлый раз со своими соображениями приезжал, а вы меня куда послали?
– Я вас послал обратно в деревню работать, – проворчал Данила. – И правильно сделал. Что? Подтвердились ваши подозрения, а?
– Как сказать, как сказать... – промямлил Бабенко, с неудовольствием вспоминая свое унизительное поражение у Щеголева в кабинете. – Кто знает, что-то дальше будет! Во что-то все это выльется?
– Ай, да ну не каркайте! – прикрикнул на него Щеголев. – Вы мне лучше встречу с Углиной Александрой устройте. И с этим как его...
– Володей? – неуверенно предположил Бабенко.
– Каким Володей?
– Библиотекарем?
– Да зачем, господи! – Он всплеснул руками и с подозрением уставился на Павла Степановича. – Вы что, специально воду тут мутите, да?
– Почему? – неуверенно пожал тот плечами и смущенно увел взгляд в сторону. – А кого вы имеете в виду, я разве знаю?
– Так, послушайте! – взвыл Щеголев, уверенность в том, что участковый в самом деле водит их за нос, крепла с каждой минутой. – Если у нас сложилось три подозреваемых: дочь погибшей Углиной, ее бывший любовник и этот вечный воздыхатель – библиотекарем который работает, и если к последнему уже ушли наши сотрудники, то с кем еще, кроме бывшего возлюбленного погибшей Углиной, я могу желать встретиться, а?! Что вы тут мне голову морочите, Павел Степанович?! Мстите за непонимание?!
– Почему сразу так...
Бабенко настырно надулся. Пылкость молодого опера его совсем не пленяла, как раз наоборот. Сейчас наломает дров, а ему потом как в глаза сельчанам смотреть? За Сашкой зачем-то послал, а зачем, спрашивается? Что она знать может? Да и... не ее это след под телом погибшей Танюшки. А что этот след оставил убийца, Бабенко теперь не сомневался. Эксперт при нем воссоздал картину убийства: кто как стоял, как потом укладывал на землю. Задохнувшуюся Таню именно положили на землю, а не отшвырнули от себя, как мешок с картошкой. Осторожно, почти бережно положили и даже складки на ее теплой кофточке разгладили.
Стала бы испуганная девчонка – Сашка – все это проделывать?! Убивать в состоянии аффекта, потом осторожно погибшую девушку на тропинке раскладывать, как экспонат какой-то, а потом кофточку на ней одергивать. Если бы и сотворила что-то подобное Сашка, то летела бы потом не разбирая дороги куда глаза глядят.
Не она это! И след от каблука не ее!
А что касается Игоря...
Да пускай говорят с ним, сколько их душе угодно. Нехорошо, конечно, получится. Человек вполне приличный, работает, не пьет, не дебоширит. Ни одного дурного слова о нем от сельчан не слышно. Жениться вот на Маше собирался, а тут такое! Он, бедный, от первого шока еще не оправился. Степаныч сам говорил с ним и видел, как мужика ломает, стоило про Машу с ним заговорить. Мало ему допросов было в связи с ее гибелью, так еще теперь насчет Танюшки пристанут. Нехорошо это, не по-человечески! И Сашку трепать тоже не стоило. Девчонка на себя не похожа стала. Ходит тенью по деревне, даже соображать хуже стала. В магазин приходит и не знает, что купить.