– Идемте, Павел Степанович, сначала в дом к Углиным, потом к этому герою-любовнику...
Саша дальше порога их не пустила. Как встала, сомкнув руки на груди, на верхней ступеньке крыльца, так и простояла все то время, пока ей Щеголев вопросы задавал.
– Что, так и будем тут стоять? – еще пытался тот поначалу возмутиться.
– А что не устраивает? – округлила она синие глазищи. – В доме у меня не убрано, да и не хочу посторонних там. Поймите меня правильно...
– В город вызову на допрос, там ты понимать станешь! – пригрозил Щеголев.
Стоять перед девчонкой ступенькой ниже было очень неудобно. Он хоть и был высоким, но в таком положении все равно оказался ниже ее. А задавать вопросы с задранным в небо подбородком было то еще удовольствие.
Ладно, решил он, теперь-то он уж точно никого щадить не станет. Не до церемоний теперь, когда тут людей убивают пачками. В виновность Саши Углиной он, конечно, не верил. Чтобы справиться с молодой резвой девушкой, какой была Таня Вострикова, нужна была сила. Если бы она еще в постели была застигнута врасплох, сонной, лежачей, еще куда ни шло. А так – стоя в полный рост, а она не была коротышкой, девушка могла оказать сопротивление равной себе по возрасту и по силе. С Сашей бы она боролась, царапалась, ругалась и визжала бы. Звуки по деревне темной ночью разносятся как в микрофон. Да и собаки бы хай подняли. А ведь никто ничего не слышал. И собаки молчали. Да и утоптали бы две девчонки все вокруг так, что в ток бы рыхлую землю превратили бы. А так ведь ни единого следа, ни единого. Жаль, кинологов с собаками не было сейчас при них. Но ведь суббота, елки-палки! Убийца будто специально выходные для своих злых дел выбирал, сволочь!
Нет, тут не девчонка, тут явно мужик орудовал. С сильными крепкими руками, достаточно рослый, подкравшийся незаметно сзади и удушивший свою жертву почти без особых усилий.
Эта стройная красивая девушка с поселившейся в необыкновенных глазах печалью не смогла бы убить Вострикову. Ни за что не смогла бы.
– Вы давно ее видели, Саша? – спросил Данила, отвлекшись чуть за своими мыслями.
– Кого? Таньку, что ли?
– Да, ее.
– Нет, недавно, – она пожала плечами. – Вчера и видела.
– Как вчера?! – ахнул Щеголев и тут же отчетливо услыхал, как досадливо крякнул за его спиной участковый.
Нет, точно воду мутит старый хрыч. Что-то он затеял, о чем-то умалчивает, развел тоже кумовство здесь местечковое, гад! Нет, с ним разговор будет особый! Обиженный тоже непониманием...
– Во сколько видели, где?
– Так она домой ко мне пришла, – сказала Саша, странно улыбнувшись. – Поесть пришла. Говорит, больше не к кому податься. Голодно ей было в последние несколько дней.
– Почему последние несколько дней? Где она до этого питалась? Где вообще была? В городе? Работать устроилась? – И Данила снова обернулся на участкового, глянул и обомлел.
Точно с Бабенко было что-то не то. Не случилось бы обморока. Побледнел до такой степени, что сделался похожим на бледную поганку.
– Вам нехорошо, Павел Степанович? – участливо поинтересовался он и ухмыльнулся препротивно. – Что вас так потрясло?
– Нет, нет, все нормально. – Бабенко трясущимися пальцами расстегнул воротник форменной рубашки. – Жарко очень просто. Не позавтракал с утра, да и сердце что-то в последнее время давит...
Сделав вид, что удовлетворен его объяснениями, Щеголев снова повернулся к Саше. Теперь на нее пришлось удивляться. Саша Углина смотрела на Бабенко с таким состраданием, что, казалось, сейчас расплачется.
Нет, сделал вывод Щеголев через минуту, не добиться им тут правды никакой. Если сам Бабенко не найдет убийцу несчастных женщин, им самим уж точно этого не сделать. Не станет тут с ними никто сотрудничать в интересах следствия. Никто не поможет, и жалеть уж точно не будут.
Их желудки вон в прошлый раз голодными спазмами сворачивались, а никто не предложил покушать, никто не посочувствовал, что в выходной ребятам сорваться пришлось с насиженных домашних мест, что семьи пришлось побросать. Все видели в них чужаков, угрозу своему тихому деревенскому благополучию. Все, отвечая на вопросы, за их спинами взглядом участкового своего искали и брови вскидывали вопросительно. А правильно ли они говорят, а не сболтнули ли лишнего?
Ишь, каким Саша сочувствием к Степанычу своему прониклась, того гляди заплачет от жалости.
– Итак, вспомните точно, во сколько она пришла к вам?
– На часы не смотрела, – пожала она равнодушно плечами. – Не помню, сколько точно было времени. Но было уже темно, это сто процентов.
– Зачем, говорите, пришла?
– Проголодалась!
– Вы ее кормили? – улыбнулся Щеголев.
– Кормила, а что?
– Так она вроде... Вроде соперницей вашей матери была. Вы наверняка злились на нее при жизни вашей матери за это?
По лицу Саши пробежала тень, проложившая на лбу морщины и свернувшая губы в скорбную дугу. В глазах блеснули слезы.
– Если бы... – выдохнула она минуты через три, не глядя на них, уставившись куда-то в свой палисадник с погоревшими от солнца клумбами. – Если бы Танька и увела его, то я ей только за это спасибо сказала.
– Почему?
Данила посетовал на себя. Не с того места взял, не с того аккорда.
Попробуй тоже, разберись с ними, с деревенскими этими, просто круговая порука какая-то. Клан просто какой-то, община, секта! И главный сектант тут – Бабенко, шумно дышит ему в затылок теперь и переминается с ноги на ногу. Кто знает, может, знаки какие Саше подает из-за его – Данилы – спины. Может, пальцами диктует осиротевшей девушке, что следует говорить, а о чем умолчать надо.
Да... Придется, видимо, склонить перед ним голову, перед участковым этим. Придется выслушать все его нелепые соображения. И сведениями, уже имеющимися у следствия, поделиться. Как ни хотелось, а придется.
– Потому что, если бы Танька отбила его, мама никогда больше не глянула в его сторону.
– Вы его так не любили?! Игорь, кажется, его зовут? Игорь Хлопов?
– Я его паспорт не читала! – зло оборвала его Саша. – И фамилия его мне ни к чему! Мне ее не носить!
– Вы с ним виделись после смерти матери? – Неожиданно этот факт очень сильно заинтересовал Данилу.
– Нет! – ответила Саша со злобным фырканьем.
– Нет, – эхом отозвался Бабенко из-за его спины.
– А вы вот тут все про все знаете! – зло оскалился Щеголев на участкового. – Просто кто с кем встречается, кто чем дышит, кто что ест, с кем спит! Как же такой факт, что в доме пряталась три недели девушка, подозреваемая в соучастии в убийстве Маши Углиной, смог ускользнуть от вашего зоркого глаза, Павел Степанович?!
Тот снова позеленел и попятился, ухватившись трясущимися пальцами за штакетник палисадника.
– Она три недели жила у вас под боком, кто-то носил ей продукты, кто-то заботился о ней, а вы не знали!!! Не верю! – взревел снова Щеголев и тут же одернул себя.
Что-то сегодня с его нервами не то. Что-то совсем перестал себя контролировать. Не похоже это на него, совсем не похоже.
А с другой стороны, что напоминает вся эта кутерьма в этой странной деревне?! Мистика?! Заговоры сплошные? Может, женщин не просто так убивают, а в жертву приносят?!
– А может, это вы ее кормили, а, Павел Степанович? – начал наступать на участкового Щеголев, совсем не обращая внимания на то, что тому уже стало сложно дышать и он стал заваливаться спиной на загородку палисадника. – Сначала укрыли от нас, от следователей прокуратуры, поскольку лицо у девушки оказалось сильно расцарапанным, потом кормили тут ее втихаря ото всех, а теперь вот ее убили, а вы и не знаете: кто и за что! Мучаетесь теперь, а, Павел Степанович?! Угрызения совести угнетают?! Она ведь вполне могла быть соучастницей, за что и поплатилась! А вы скрыли факт ее присутствия в доме, решили помочь? А тем самым убили!
– Прекратите!
Щеголева так ощутимо ударили кулаками в спину, что он оступился и налетел грудью на изгородь, на которой теперь пластался спиной позеленевший задыхающийся участковый Бабенко.
Саша! Это она его толкнула! Толкнула и подскочила к Степанычу своему, который им тут то ли вождем, то ли отцом всем приходился.
«А не такая уж она и слабая», – мстительно подумал Щеголев, скрипнув зубами. Пустяковым ударом его едва с ног не сбила. А он мужик! А Вострикова была девушкой, и...
Господи! Безумие просто какое-то! Что тут у них творится, в этой деревне?!
– Прекратите немедленно! – сверкнула в его сторону синими глазищами девушка и, подсунув голову под руку Бабенко, осторожно потянула его с загородки. – Не видите, что ему плохо, да?! Инфаркта его ждете?! Вы просто чудовище!
– Что? – ахнул Щеголев и чуть за табельным оружием не полез. Еле остановился. – Что ты себе позволяешь, дрянь?! Я тебе... Я вас тут сейчас всех под стражу и...
– Давай, давай, бряцай оружием, воин! – фыркнула Саша, осторожно ведя Бабенко к скамейке возле крыльца. – Воюй с девушками с коллегами своими, в то время когда убийца разгуливает на свободе! Вы еще в горшок писали, пардон, когда Павел Степанович в нашей деревне работать начал участковым. Он нам тут всем и брат, и отец, и учитель. А что касается Таньки Востриковой...
– Давай, давай, бряцай оружием, воин! – фыркнула Саша, осторожно ведя Бабенко к скамейке возле крыльца. – Воюй с девушками с коллегами своими, в то время когда убийца разгуливает на свободе! Вы еще в горшок писали, пардон, когда Павел Степанович в нашей деревне работать начал участковым. Он нам тут всем и брат, и отец, и учитель. А что касается Таньки Востриковой...
И вот тут они с участковым быстро глянули друг на друга. Молниеносно, секундно и тут же отвернули друг от друга лица. И Щеголев не увидел, нет, он с какой-то странной болезненной судорогой прочувствовал, как из глаз в глаза, из души в душу, из сердца в сердце засквозило благодарственное понимание. Причем сложно было осознать, кто кому больше благодарен.
– Это я ее кормила, Данила Сергеевич, – проговорила Саша Углина и, с облегчением выдохнув, повторила: – Это я носила продукты Таньке ночами. Поэтому меня никто не видел.
Конечно, она врала. Щеголев давно понял, кто помогал погибшей Востриковой. Но доказать он ничего не мог, потому и смолчал сейчас, кивнул, и только.
– Хорошо, пускай будет так. Хоть вы соврали мне, когда я вас допрашивал, – говорил он для Саши, но в упор смотрел на побледневшего Бабенко. – Я спросил, не видели ли вы ее? Что вы мне ответили?
– Что не видела. – Саша невинно подергала плечами, скрылась в доме ненадолго и вернулась оттуда с кружкой ледяной воды. – Она просила никому не говорить, я и не говорила. А зачем? Что бы это изменило для вас? Только все еще больше запутало бы.
– Это было не вам решать! – повысил Щеголев голос, ох, как злили они его все своей непроходимой закостенелой тупостью. – Вполне возможно, что Вострикова была соучастницей убийства вашей матери. И вполне возможно, что убийца избавился от нее, как от нежелательного свидетеля. Теперь что?
Саша не ответила, сосредоточенно помогая напиться Павлу Степановичу. Щеголев видел лишь ее макушку и руки, вцепившиеся в кружку.
– Что у вас с руками? – вдруг переполошился он.
– А что у меня с руками? – Она недоуменно уставилась на кисти, сжала и разжала несколько раз пальцы. – Все вроде бы в порядке.
– У вас сбиты костяшки пальцев, Александра! Откуда эти повреждения? Как объясните?!
– Вот! Я картошку вчера копала, понятно! – обрадованно отозвалась она и склонила голову к участковому, за поддержкой. – Вот, а мы что говорили! Если вы к моим рукам прицепились, то уж Татьяне от тюремной камеры точно было бы не отвертеться. У нее же на лице живого места не было, так мама моя ей отомстила за симпатию этого... козла!
– Не ругайся, дружок, не надо, – слабым голосом произнес Бабенко и попытался встать со скамейки, со второй попытки встал в полный рост, шагнул к Даниле: – Идемте к Хлопову. Не нужно детей терзать, Данила Сергеевич.
– Я никого не терзаю, – огрызнулся он, но за участковым пошел все же, продолжая бубнить тому в затылок: – Вы вообще развели тут богадельню! Институт благородных девиц, понимаешь ли, у них тут! Одна скрывалась три недели со следами травм, нанесенных руками погибшей женщины. Потом убитой уже ее находят. Вторая никак объяснить не может сначала свое отсутствие дома в ночь убийства ее матери. Потом свежие ссадины на руках, появившиеся – факт – минувшей ночью.
– А может, минувшим днем, – не поворачиваясь, произнес Бабенко.
Вроде и возразил, но Данила какую-то нервозную озабоченность в его протесте услыхал. Может, тоже вопросы у него возникли к собственной защитнице. Может, за себя переживал. Щеголев уже нисколько не сомневался, что если Бабенко не сам, то с его благословения кто-то прикармливал скрывающуюся от следствия девушку. Жаль, доказать нельзя, а то бы он...
Дом, в котором поселился Игорь Хлопов, почти не отличался снаружи от прочих других в деревне. Кирпичный, с недавно перекрытой крышей, обновленным штакетником, ухоженным палисадником. Дорожка от калитки к крыльцу выложена тротуарной плиткой. Наличники на окнах аккуратно выкрашены белой краской, красивые шторки за стеклом. По всему видно было, что человек тут поселился на века, а не просто перезимовать.
– Хозяйственный, – невольно вырвалось у Щеголева, когда взгляд его уткнулся в аккуратный оцинкованный бочонок под водосточной трубой.
– Хозяйственный, – отозвался Бабенко, но без особого выражения, и понять, как именно он расценивает трудолюбие нового человека в их селе, было сложно. – Все отремонтировал, огород засадил, хлопочет.
– Один так и живет?
– Ну да. Поначалу словоохотливый был, добродушный. После смерти Маши замкнулся, из дома почти не выходит.
– Так и не выходит никуда?
Раньше Бабенко предоставлял сведения Щеголеву, что поселившийся у них в деревне Игорь Хлопов занимался будто бы предпринимательской деятельностью. Позже сведения эти опроверг. Начал говорить, что тот будто бы переводами с английского деньги себе зарабатывает. Но неуверенно как-то заявлял об этом, пойди пойми эту его неуверенность: осуждение ли это за отсутствие у односельчанина путевого ремесла или отсутствие точных данных.
– Нет, почти не выходит. Так, до магазина и обратно.
– Следили, что ли, за ним, Павел Степанович? – недоверчиво хмыкнул Щеголев и костяшкой пальца постучал в ближайшее от крыльца окошко. – Все-то вы про всех знаете!
– Так тут все на виду, – начал было участковый на энтузиазме, но нарвался на въедливый взгляд коллеги и язык прикусил.
– Вот и я говорю, что у всех на виду удается каким-то невероятным образом прятаться, убивать. Странные вещи у вас тут творятся, очень странные.
– Я приходил к вам с инициативным предложением, Данила Сергеевич, – вскинулся с обидой Бабенко. – Что вы мне посоветовали? Правильно, не путаться под ногами. Вот я и...
– Вот вы и навставляли нам палок в колеса, – буркнул едва слышно Щеголев и чуть громче добавил: – Отомстили, стало быть, так?
Бабенко не ответил, принявшись молотить кулаком в добротную деревянную дверь дома.
Хлопов открыл не сразу. Да и не открыл, если точнее. Зашел со спины и окликнул их.
– Чего не открываешь? – обозлился на него участковый. – Весь кулак обдолбил!
– Так в сарае я, машиной занимаюсь, – неуверенно улыбнулся Хлопов, вытирая ветошью промасленные руки. – Может, получится реанимировать старушку.
– Что за машина? – деловито поинтересовался Щеголев, внимательно рассматривая Игоря.
– Да так, сосед подогнал по дешевке «копейку», у него простояла лет пять. Все равно заржавела бы, а так...
Игорь был хорош. Чрезвычайно хорош для здешних глухих мест. Неудивительно, что местным женщинам приходилось лезть за него в драку. Чуть выше среднего роста, мускулистый, коротко стриженный. Хороший нос, высокие скулы. Красивый рот. Черные глаза смотрели на гостей открыто. Даже горе, в котором он пребывал теперь, – а оно же его терзало, Щеголев помнил, как тот корчился в его кабинете от вопросов про Машу, – даже оно его не портило. Не потушило взгляда, не побило смуглости кожи невзрачной серостью, не надломило линии чувственных губ скорбной дугой.
Хорошо владеет собой, решил тут же Щеголев про себя и тут же сам себя подправил: или ему все по фиг.
– Перейду сразу к делу, Игорь Васильевич, – перехватил инициативу Бабенко, выступая вперед пришлого Щеголева, ничего не смыслящего в жизненных устоях их сельского клана. – Когда вы в последний раз видели гражданку Вострикову?
– Вострикову? – Тот растерянно поводил глазами, так же растерянно улыбнулся. – А кто это Вострикова?
– Танюшка, Танюшка Вострикова, которой ты, Игорек, букет подарил перед Машиной смертью, – осерчал на него за бестолковость Бабенко и забухтел, забухтел: – Фамилии, стало быть, не спрашиваем. Фамилии нам ни к чему! А на кой они фамилии-то, когда букеты даришь...
– Таня! – обрадованно ахнул Хлопов и сунул руки в карманы промасленного комбинезона, давно утратившего цвет от частых стирок. – Понял теперь.
– Понял он! – фыркнул Бабенко. – Хорошо, что понял! Так когда в последний раз видел ее?
– Так это... Тогда и видел, когда цветы дарил.
– А зачем??? – заорал вдруг на него участковый.
– Что зачем? – Хлопов аж попятился от такой неожиданной агрессии со стороны всеобщего заступника.
– Зачем, черт тебя побери, цветы ей дарил! С одной любовь крутил, а цветы другой дарил, зачем, я тебя спрашиваю?!
– Так это... – Он замялся, вздохнул полной грудью, выдохнул с шумом, покачал головой со странной осуждающей улыбкой. То ли себя осуждал, то ли гостей за грубость. – Так она идет по улице, красивая вся такая, улыбается. Честно говорю, мужики, не сдержался. Молодость, она... Она так прекрасна, так завораживает, что не сдержался. Потом уж пожалел. Потом уже подумал, что Маша обидится. А в тот момент ни о чем не думал. Увидал эту кудрявую красотку и не сдержался, подарил букет. Разве это преступление?
– Нет, это не преступление, – не снижая своей сердитости, отозвался Бабенко и резким движением вскинул правую руку, вцепившись пальцами в его комбинезон с левой стороны. – Именно это – не преступление! Но вот Маша узнала, помчалась к Востриковой, они повздорили, и Маша разодрала лицо Таньке в кровь.