Он не думал обманывать мать или что-то скрывать. Просто не хотел ее беспокоить. И вообще не собирался ей ни о чем рассказывать. Она никогда ни о чем его не спрашивала. И если бы не внезапное решение Лиды остаться, задержаться в комнате сына, если бы она тогда не увидела книгу Стругацких… Бесконечные «если бы»…
В тот вечер Валерка уснул за столом. Он ничего не слышал, не мог слышать в наушниках, в которых грохотала музыка, заглушавшая все эмоции. Эта привычка – проваливаться в сон там, где придется, тоже досталась ему от отца. Паша мог заснуть на кухонном диванчике, в кресле, в ванне и проспать до утра.
Валерка проснулся от звонка будильника. Как всегда. Быстро сбегал в душ, хлебнул чая на кухне, покидал книжки в сумку и выскочил, опаздывая на лекцию. Ничего необычного в то утро не заметил. Дверь в спальню матери была, как всегда, закрыта. Они никогда не встречались по утрам – Лида уходила позже.
В лифте Валерка думал о том, что после вечером надо забежать к отцу и рассказать ему, что мама все знает – про их встречи. Рассказать и посоветоваться, как себя вести.
Он очнулся только около подъезда. Как будто вынырнул из сна. Как будто встал под ледяной душ.
– Валерочка… – увидела его тетя Рая и кинулась обниматься.
– Здрасте, теть Рай, – ответил он.
Только сейчас он заметил, что около подъезда стоят дворник, врач и участковый. Заметил, что тетя Рая плачет, а на лавочке сидит Танюша и тоже плачет. Маринка со Светланкой стояли чуть дальше и о чем-то шептались.
– Что-то случилось? – выпростался из объятий тети Раи Валерка.
– Валерочка… – опять заголосила она.
– Что случилось? – опять спросил Валерка, переживая, что опоздает в институт. Опаздывать он не любил.
– Мама… – выдохнула тетя Рая.
К ним подошел участковый, уже с утра усталый:
– Валера? Давай поднимемся в квартиру.
– Я опаздываю, – ответил Валерка.
Тетя Рая заголосила.
Лиду, тело Лиды, нашел дворник. Она лежала под деревьями, рядом с ручейком. Эти деревья сажали все жители дома, когда только въехали – хотели, чтобы в окна била зелень. Смеялись, сажая чахлые тонкие деревца на первом совместном субботнике новоселов, и мечтали о том, что они дорастут до девятого этажа. А ручеек образовался сам собой – любимое развлечение малышей, которые проверяли в нем на прочность резиновые сапоги, пускали кораблики из спичечных коробков и норовили искупаться.
Лида выбросилась из окна, и даже деревья не смягчили удар. Она умерла сразу же, как потом сказали врачи. Никаких сомнений в том, что это суицид, не было. Окно в комнате осталось открыто настежь. Следователь искал предсмертную записку, но Лида ничего не оставила. Ни словечка.
– У тебя кто-нибудь еще есть из родных? – спросил следователь.
Валерка сидел на кухне, молчал и, казалось, ничего не понимал.
– Отец, – наконец ответил он.
– Это хорошо. А где он?
– На работе, наверное.
Следователь еще долго спрашивал про маму, про то, как она себя чувствовала и не случилось ли чего-то странного, но Валерка не рассказал ему про свой последний разговор с матерью.
– Любишь Стругацких? – спросил следователь, поднимая с пола книгу.
– Раньше любил, теперь нет, – ответил Валерка.
По всему выходило, что Лида выбросилась из окна по личным мотивам. Валерку оставили в покое, и дело быстро закрыли. Беглый опрос коллег показал, что у Лиды были и несчастные любови, причем в большом количестве, и неприятности, и недоброжелатели в лице законных жен. Поводов для самоубийства хоть отбавляй. Докопались и до развода, и до измены мужа с родственницей. Все всем было понятно. Всем, кроме Валерки. Он так и не смог понять, почему мама шагнула в окно. Отказывался понимать.
– Я не виноват, не виноват! – кричал он отцу. – Что я сделал? Надо было спрятать твою книгу!
– Ничего, успокойся, – обнимал сына Паша. – Ты тут совсем ни при чем. Это я виноват. Я ее очень обидел.
– Нет! Нет! – защищал отца сын.
– Тогда никто не виноват, – подытожил Паша.
Валерка стоял у открытого окна, из которого мама шагнула в пустоту. За окном, привязанная к ручке форточки, билась об стену на ветру авоська с пачкой пельменей. Лида по смешной привычке хранила пельмени за окном в старой авоське. Началось все, когда они только переехали и не было холодильника, да Лида и не убивалась у плиты. Холодильник появился, а привычка осталась – за окном вечно болталась авоська, по которой Валерка всегда мог найти свои окна. Мамы больше не было, а авоська с перемороженными, несколько раз растаявшими, слипшимися пельменями болталась за окном. Валерка смотрел, как она телепается, и не мог оторвать от нее взгляд. И снять ее тоже не было никаких сил.
После похорон Лиды Паша предложил сыну переехать к ним. Валерка отказался категорически. Паша не стал настаивать. Так, конечно, было проще и Паше, и Ире. Взрослый сын – лишние хлопоты. Одно дело – приходит, уходит, другое – живет. Рано или поздно начались бы скандалы, взаимные претензии, да и места у них нет – не на кухне же Валерке спать. Так что Паша кивнул с облегчением, но все равно был собой доволен – предложил, поступил как настоящий отец. Тете Ире, которая настаивала на переезде – мальчику тяжело, нельзя оставаться одному после такой трагедии, – Валерка пообещал приходить на обеды, ужины и в любое время. Ира вынуждена была согласиться – Валерка уже взрослый. Имеет право сам решать.
Валерка сидел в своей комнате, слушал музыку и уже в третий раз перечитывал один и тот же абзац, силясь вникнуть в смысл. В комнату матери он не заходил. В институте вошли в его положение и на сессии ставили зачеты, чтобы не осложнять ему жизнь пересдачами.
Валерке было все равно. Он жил, как под водой. Приходил к отцу, когда звонила и настойчиво звала в гости тетя Ира, играл с сестрами, но не выплывал. Замер в тягучей, давящей на уши глубине и не хотел всплывать.
В те дни он вообще никого не замечал вокруг и однажды с удивлением увидел в своей комнате Танюшу, которая сидела и читала книжку Стругацких. Ту самую, из-за которой все случилось.
– Ты чего тут делаешь? – спросил Валерка, медленно приходя в сознание. – Положи на место книгу. Где ты ее взяла? – Он вырвал ее из рук соседки.
– Ты мне сам ее дал, – вжалась в кресло Танюша.
– Чего пришла-то? – спросила Валерка
– Ты меня пригласил. Не помнишь? – Танюша чуть не плакала. – Мы в лифте вместе ехали, ты сказал, чтобы я заходила. Хочешь, я уйду?
– Да ладно, сиди, – ответил Валерка. Он смутно вспомнил, как пару дней назад возвращался от отца и действительно ехал в лифте вместе с Таней. Валерка, наигравшись с сестрами, был немного оттаявший, душу не так крутило, а тут Таня с несчастным взглядом. Вот он тогда ее и пригласил, думая, что она не зайдет.
– А… как дела? – спросил Валерка.
– Хорошо, – вежливо ответила Таня.
Валерка медленно вспоминал, что Танюша была на похоронах матери и после них заходила вместе с тетей Раей или Ольгой Петровной. Соседки приносили какую-то еду, вытирали пыль, мыли полы, уходили. Тетя Рая старалась скрыть слезы, Ольга Петровна сосредоточенно гладила Валеркины рубашки, а Таня сидела и молча смотрела на него.
– Иди сюда, – позвал ее Валерка, и Танюша покорно подошла.
Валерка повалил ее на диван и спокойно сделал то, чего Танюша ждала, о чем мечтала, чего боялась и хотела больше всего на свете.
Для Танюши мир обрушился, для Валерки – нет. Он вообще плохо понимал, что делает и, главное, зачем. Лучше бы с Маринкой – проблем бы было меньше. Что вдруг на него нашло? Бред какой-то.
Следующие два года остались в памяти Валерки одним тяжелым и бессмысленным днем, который никак не заканчивался. Как будто память, память еще ребенка, мальчика с сорок пятым размером ноги, щетиной, но все еще ребенка, память услужливая, заботливая, оберегающая, стерла все, что только можно, чтобы сохранить психику, чтобы мозг не взорвался от мыслей, а сердце – от боли.
Валерка смутно помнил, как сидел на кухне перед Ольгой Петровной, и та объясняла ему, что сейчас Танюша сделает аборт, потому что ей нужно окончить школу, а Валерке учиться надо, да и разговоры пойдут и вообще все не так нужно сделать, а правильно, но это ничего не значит. Вот когда Танюше исполнится восемнадцать, они поженятся, обязательно поженятся, чтобы свадьба была, и платье у Танюши, и машина, а дети у них будут, еще успеют нарожать. Так что ничего страшного. Он помнил, что послушно кивал и соглашался. Помнил и Танюшу, которая не поднимала глаз, и своего отца, который тоже сидел за столом на кухне у Ольги Петровны, молча и покорно кивая, и тетю Иру, которая почему-то горько плакала. Валерке было совершенно все равно, настолько пусто было внутри.
Он учился, встречался с отцом, ходил с Танюшей в кино, ел суп, приготовленный Ольгой Петровной, но ничего не чувствовал и не видел – ни вкуса супа, ни лиц, ни мелькающих перед глазами картинок. Ничего. Не замечал вечно недовольного лица Ольги Петровны, застывшей ухмылки Светланки, Маринкиной злобы, смешанной с жалостью, вечно заплаканных глаз Танюши.
Он учился, встречался с отцом, ходил с Танюшей в кино, ел суп, приготовленный Ольгой Петровной, но ничего не чувствовал и не видел – ни вкуса супа, ни лиц, ни мелькающих перед глазами картинок. Ничего. Не замечал вечно недовольного лица Ольги Петровны, застывшей ухмылки Светланки, Маринкиной злобы, смешанной с жалостью, вечно заплаканных глаз Танюши.
Получалось, что Валерка жил на три дома, но нигде не был как дома. Нигде не мог согреться, успокоиться. Нет, он больше не винил себя в смерти матери. Убедил себя в том, что его встреча с отцом не могла ее довести до самоубийства. А что могло? Вот на этот вопрос он так и не нашел ответа. Тоска. Неужели бывает такая смертная тоска? Неужели матери было настолько плохо и настолько не хотелось жить? И как можно так вообще – ходить на работу, улыбаться, чистить зубы, а потом вдруг раз – и шагнуть в окно?
– Господи, ну почему? – плакала на похоронах тетя Рая. – Все ж было нормально. Как же мы не заметили? И даже сердце не екнуло?
Валерка тоже ничего не почувствовал. Даже когда мама захотела остаться дома, не пошла на свидание, или куда там она собиралась, у него ничего не шевельнулось, не закололо. Ему было все равно. А оказалось, что тогда пружина и сорвалась. Нет, он не горевал, не скучал по маме. Он не мог понять – за что она так с ним? Как она могла бросить его?
Несколько раз дома он подходил к окну, открывал его настежь, вставал на подоконник и смотрел вниз. Он хотел шагнуть в пустоту, туда же, вслед за матерью. Нужен был всего маленьких шажок. Но он не смог – ему было страшно.
* * *Свадьба не оставила в его памяти совершенно никаких воспоминаний, хотя Ольга Петровна организовала все так, как хотела – с платьем, рестораном и гостями. На фотографиях у невесты был несчастный вид, как будто она сейчас разрыдается, жених смотрел куда-то в сторону и вдаль, тетя Ира осталась на заднем плане маловразумительным пятном, Светланка ухмылялась, и только Ольга Петровна стояла торжественно, в дурацком костюме, важная и сосредоточенная.
Даже для Тани этот день остался в памяти не столько благодаря бракосочетанию, сколько из-за Маринки. Та подсела к ней в ресторане, когда Валерка ушел танцевать, практически насильно уводимый Ольгой Петровной.
– Ну, поздравляю, – сказала Маринка. Таня даже с прической и в пышном, с оборками, как многослойный торт, свадебном платье, которое Ольга Петровна лично выбрала в «Гименее», проигрывала своей подруге детства в красоте.
– Спасибо, – тихо ответила Таня, все еще не веря, что это она вышла замуж за Валерку, а не Маринка.
– А я уезжаю, – продолжала Маринка.
– Когда? – спросила Таня, надеясь, что Маринка уедет как можно скорее и как можно дальше.
– Завтра утром.
– А куда?
– В новую жизнь! Желаю счастья! – Маринка допила шампанское и побежала танцевать, отлепив Ольгу Петровну от Валерки.
Утром Таня, пока все спали, стояла у окна и смотрела на дорожку перед подъездом. Она хотела убедиться, что Маринка не соврала, что она уедет и не заберет у нее Валерку, который еще вчера лез к ней целоваться и танцевал так, что Таня сходила с ума от ревности и панического страха.
– Ты чего здесь стоишь под открытой форточкой? – спросила Ольга Петровна, вставшая тоже неожиданно рано. Она все боялась, как переживет первую брачную ночь своей дочери – все-таки квартирка маленькая, слышимость отличная, и Ольга Петровна по-пуритански была не готова к подобному испытанию. Но все оказалось так, как бывает обычно – Валерка сразу же уснул, так что Ольга Петровна зря переживала, хотя несколько дней до свадьбы никак не могла решить, уходить им со Светой ночевать к соседкам или нет. Только об этом и думала, но так и не решилась напроситься к Валентине или к тете Рае. Постеснялась. И вот дочь с утра пораньше стоит у окна – все такая же грустная, готовая расплакаться. Ничего не изменилось.
– Пойду за хлебом схожу, – сказала вдруг Таня. – Валерка свежий любит.
– Ну да, – согласилась Ольга Петровна.
Таня накинула куртку и выскочила из квартиры. Из окна она увидела, как к подъезду подъехало такси.
Лифт ехал долго, и Таня сбежала по лестнице пешком. Толкнула дверь и чуть не врезалась в Маринку, которая стаскивала с лестницы здоровенную сумку.
– Привет, – поздоровалась Танюша.
– Привет, – ответила Маринка.
Танюша смотрела на Маринку и молчала. Конечно, ей здесь не место. Она совсем другая. В короткой дубленке, в сапогах на каблуках, худая, длинноногая…
– Как первая брачная ночь? – спросила Маринка и хохотнула.
– Никак, – честно ответила Таня.
– Не переживай, ты своего добилась. Валерке привет передавай.
– Хорошо. Ты надолго уезжаешь?
– Надеюсь, что навсегда. Подальше от нашего, то есть теперь вашего, болота! Я, между прочим, тоже скоро замуж выйду.
– Поздравляю…
– Ага, – ответила Маринка. – Господи, если бы ты знала, как я все тут ненавижу. Как мне все надоело. И вы надоели. Как я устала! Ну, пока, – бросила Маринка, запихивая сумку в багажник такси.
– Пока. Удачи, – ответила Таня.
Таня зажмурилась изо всех сил, проморгалась и пошла в булочную.
– Мариночка! Позвони, как приедешь! – закричала в этот момент тетя Рая, высунувшись из окна. – Слышишь? Позвони!
Маринка запрыгнула в салон и захлопнула дверцу, не ответив.
– Мариночка! Позвони! – кричала тетя Рая в окно, махала в пустоту, когда машина уже отъехала.
* * *Танина жизнь после свадьбы совсем не изменилась. Она провожала Валерку по утрам, ждала его по вечерам. Он мог прийти, а мог и не прийти, остаться в своей квартире. Ольга Петровна предлагала Тане переехать в эту квартиру, но Таня категорически отказалась. Ей было страшно жить там, в той комнате, где умерла тетя Лида, где все напоминало о покойнице – Валерка совершенно не собирался делать ремонт или избавляться от вещей матери. И Таня ни за что в жизни ему этого бы не предложила. Так что Валеркина квартира осталась его холостяцким прибежищем, норой, в которую он забирался, когда хотел. И Таня не могла его удержать или запретить.
Там же, в его квартире, происходила и их семейная жизнь. Таня иногда поднималась к мужу, звонила в дверь, проверяя, дома он или нет. Если Валерка был дома, то открывал, впускал Таню и исполнял супружеские обязанности. Но Тане это не приносило никакого счастья – она никак не могла перестать думать о тете Лиде и о том, что, если бы не ее самоубийство, не было бы свадьбы, и вообще Валерка бы на ней никогда не женился. Но чаще всего Таня стояла у двери несколько минут и спускалась к себе. Значит, Валерка не дома, наверное, у отца. Или еще где-то.
Таня очень хотела привязать к себе мужа – так, чтобы он никуда от нее не уходил. И стала ждать, когда забеременеет. Тогда будет настоящая семья, а не такая, как у нее сейчас. Но беременность не наступала, хотя врач, которая делала аборт, уверяла, что Таня сможет родить. А сейчас другие врачи в женской консультации разводили руками – мол, что вы хотите после аборта? Сами виноваты.
Таня покорно пила таблетки, делала анализы и высиживала длинные очереди в поликлинике. Там, в очереди, ей было хорошо. У нее был муж, законный, и кольцо на пальце, золотое. И свадьба была. Случайным знакомым по банкетке она рассказывала, что муж тоже очень хочет ребенка, что у них все замечательно. И знакомые верили, смотрели с завистью. Таня улыбалась и крутила на пальце кольцо.
То ли таблетки подействовали, то ли фанатичность Тани, которая каждый раз, поднимаясь к Валерке в квартиру, загадывала, что «должно получиться, обязательно», но долгожданная беременность наступила.
Таня расцвела. Теперь она ходила в женскую консультацию как королева, даже тогда, когда надобности не было. Просто чтобы посидеть в очереди и похвастаться. Вот, у нее все хорошо. Получилось. Только в эти месяцы Таня была почти счастлива. Впервые в жизни она почувствовала себя человеком, женщиной, настоящей, желанной. И даже когда медсестра, не подумав, заметила, что «точно девочка будет, девочки всегда красоту матери забирают, по беременным сразу видно», не обиделась. Зато вон, сколько красавиц ходит одиноких, а она – с мужем, и скоро будет с ребенком.
Валерка беременность жены заметил почти последним. Таня долго думала, как сообщить ему радостное известие, но никак не могла придумать. Ольга Петровна, которая хранила молчание первые три месяца – самый опасный период, в любой момент может быть выкидыш, чтобы не сглазить, – в один из дней позвонила Паше и поставила в известность. Мол, готовьтесь. А тот сообщил Ире, которая начала перебирать пеленки, ползунки девочек, перестирывать, отглаживать с двух сторон. Собирать приданое.
– Слушай, там у коляски нужно колесо болтом закрепить, и будет как новая, – сказала Ира Валерке. – А вещи после родов заберешь. Мало ли…
– Какая коляска, какие вещи? – не понял Валерка.
– Ты что, смеешься? – удивилась Ирина. – Ты шутишь?