Наш «цивилизованный» мир есть не что иное, как громадный базар, где все продается, но не все покупается, поэтому бесполезно искать в Государственной думе патриота-политика, в президиуме какого-нибудь Союза предпринимателей – честного бизнесмена, а в уголовном мире – робингудовское благородство.
Счастлив тот, кому еще в детстве родители смогли объяснить, что все мы находимся как бы на карнавале, что обилие лиц и образов, снующих вокруг туда-сюда, – только игра масок.
Россия – страна, измученная постоянным ожиданием светлого завтра. На переходном периоде от самой бездарной формы социализма к самой преступной капиталистической – средства массовой информации, в том числе и «ящик», приобрели ключевую роль. А раз так – телевидение стало местом не только передела материальной собственности, но также ареной передела постов, идей и творческих направлений, результатом чего – что чаще всего и бывает – мутная вода якобы демократических преобразований вынесла на поверхность эфирных высот представителей чиновничьей семьи далеко не самого высокого ранга.
Отлично понимая, что, как и почему делается на телекухне, Сергей Сергеевич редко доставлял себе удовольствие созерцать происходящее на голубом экране. Сейчас он просто хотел узнать, что творится в мире, но, понаблюдав две минуты за невнятной манерой усатого телеведущего с неандертальской узкой полоской лба над широким лицом, решил, что этого вполне достаточно.
«Где они берут эти рожи? Такое впечатление, что их набирают какие-то вредители для ухудшения настроения у многомиллионной аудитории!».
Пощелкав пультом еще некоторое время, он остановил свой выбор на юмористической передаче «Форшмак», где, как всегда, неестественно улыбаясь с испуганным выражением глаз забеременевшей десятиклассницы и немыслимой прической, ведущая Ясенецкая представила очередного участника. На сцену вышел невысокий немолодой человек и стал, обильно брызгая слюной в микрофон, телекамеру и первые ряды зрителей, картавя, не выговаривая половины букв алфавита, что-то читать по бумажке. Его небольшая головка была украшена почтенной лысиной, а редкие волосы, аккуратно уложенные на макушке через верх, словно железнодорожные нити, соединяли кучерявые, плохо подстриженные левый и правый бакенбарды, – эта оригинальная головка была насажана на короткую жилистую шею с резко выдающимся кадыком. Неправильный, картошкой нос, редкие брови и выцветшие серые глаза придавали его физиономии такое кошмарное выражение, как будто он в любой момент ожидает какой-нибудь неприятной неожиданности глобального характера, – например, апоплексического удара.
Пару раз ухватившись левой рукой за стойку микрофона, он приподнимал правую ногу, обутую в лакированный ботинок, таким образом, что каблук ботинка оказывался висящим в воздухе, а в зрительном зале складывалось впечатление, что плешивый через секунду-другую должен пуститься в пляс.
Закончив читать, под аплодисменты он несколько раз неуклюже поклонился и направился к ведущей, сидящей в углу сцены за журнальным столиком, и чмокнул ее в густо напудренную щеку.
– Спасибо, Михал Михалыч, – зарделась Ясенецкая, – поцелуй от классика жанра дорогого стоит, придется пригласить вас на съемки следующих выпусков «Форшмака». У меня к вам один вопрос. – Регина опустила голову в ворох бумаг, пытаясь найти нужную страницу с вопросом. – А, вот… Скажите, пожалуйста, наш уважаемый писатель… – Здесь она подняла глаза и с удивлением обнаружила, что лысый уже ушел за кулисы. – Ну что ж, придется в следующий раз проэкзаменовать нашего гостя.
Затем она представила следующего выступающего, который после прочтения длиннющего несмешного монолога также подошел к ней и облобызал, потом на сцене появилась криминального вида пара куплетистов, пропевших мерзкие куплеты на тему женских прокладок, затем кто-то еще пел, плясал и говорил…
Флюсов дремал на диване, одним глазом наблюдая за происходящим. Больше всего его поразили целования с ведущей всех без исключения участников концерта, как будто чувствовавших, что их номер без чмоканий Ясенецкой до конца нелогичен и незавершен. Даже вышедшая в конце концерта-съемки женщина-артист – и та не преминула оставить на шее ведущей популярной передачи то ли засос, то ли просто следы от густо накрашенных заграничной помадой губ.
Самым последним на площадке появился любимец публики – Арсений Вагантович в тинэйджерском антураже, который под громкую музыку, вероятно пародируя низкий духовный уровень современной молодежи, стал вызывающе кривляться, размахивать руками и ногами, чем окончательно привел и так довольную публику в неописуемый восторг. Этот закончил под настоящую овацию. Вероятно, от избытка нахлынувших на него чувств благодарности непонятно к кому он не просто губами прикоснулся к губам Регины, а еще и успел тихонечко ухватить ее за морщинистый зад, интуитивно ощутив под недорогой тканью костюма редакторское обжигающее тело.
– Ой, какой вы баловник, Арсений Вагантыч! – отыграла ведущая.
– Региночка, на самом деле я самый серьезный человек в мире. Можете спросить об этом у моей жены – заслуженной артистки России, лауреатке всероссийского и международного конкурсов артистов эстрады – Елены Сидоренко, концерты которой пройдут в Театре эстрады, распложенном на Берсеневской набережной, первого, второго, пятого и десятого числа этого месяца; пятого, десятого, пятнадцатого и двадцать второго – следующего, а также…
Не выдержав, Ясенецкая перебила:
– Арсений Вагантыч, секундочку… это уже смахивает на рекламу!
– …а также, – не обращая внимания на ее слова, продолжил артист, – двадцатого, двадцать первого, двадцать восьмого…
– Двадцать девятого… – начал хором скандировать зал.
– Арсений Вагантыч, я обещаю: в следующий раз мы титрами дадим все анонсы выступлений ваши жены на ближайшие полгода, а сейчас нам пора закругляться. До новых встреч, уважаемые телезрители, в самой развлекательной передачи российского канала «Форшмак, форшмак!».
Через час начался трезвон. Сначала позвонил Евгений Лабухов и нервно сообщил, что всех его вчерашних гостей, включая и соседку Нину Ивановну Мурашеву, забрали в милицию, и попросил за ними съездить – «отмазать».
– Женя, ты с ума съехал?! – сказал Флюсов. – Я абсолютно нетранспортабелен. Да. И звонить никому не буду! Хотя бы потому, что сегодня воскресенье! Честное слово, ведут себя как дети малые. Набедокурят – и в кусты, а мне – разбираться в их взрослых шалостях. – Сергей повесил трубку и здесь уже в самых ядреных выражениях высказал свое мнение по поводу и самого Лабухова, и его неумеренно пьющих приятелей.
Не успел он, как следует, от души насладиться собственным матом, как снова раздался звонок.
– Да! Я! – рявкнул он раздраженно. – Кто? А-а… Маша…
На другом конце звонкий голос весело зачирикал:
– Не ожидали, да, Сергей Сергеевич? А я вот подумала, как же вы будете мне звонить, не зная моего номера телефона, и решила облегчить вам задачу. Энергию классика нельзя разменивать на такие мелочи.
– Какие мелочи? – недовольно вздохнул Флюсов.
– Например, на поиски моего номера.
– Я не знаю твоей фамилии – это раз, а во-вторых, кто тебе дал – мой? Жигульский?
– Я увидела его во сне! – нежно протянула Маша и захихикала. – Если вы сегодня не заняты, я могу вам дать аудиенцию…
– Машенька – до свиданья. – Флюсов не стал продолжать и положил трубку. – А этому идиоту Жигульскому надо будет при первой же встрече просто сильно стукнуть по голове.
Затем позвонила Лена.
– Сереж, это я, – услышал он знакомый с позавчерашнего дня голос, – извини, что ушла, не дождавшись, – надо было решить кое-какие дела.
– С утра, что ли? – спросил он с напускным равнодушием, не желая ей показывать, что он приятно удивлен.
Время уже – начало третьего, а я ушла в час! И записку там тебе написала…Читал?
– Нет…
– Ладно, я пудру забыла. Когда смогу ее забрать?
Флюсов машинально пошарил глазами по столу:
– Черная, с цветочком в середине?
– А что, в арсенале имеются и белые, и желтые, и без цветочка?
– Исключительно шарообразные в мелкий горох! Да приходи когда угодно.
– Сегодня – вряд ли, а вот завтра после института, может, забегу.
Последним оказался Лев Новоженов:
– Серень, я как всегда по вопросу помещения. Тут такое дело. Я тебе, наверное, надоел. Скажи честно – надоел?
– Нет! – буркнул Флюсов. – Давай через два часа в ЦДЛе, там и передам тебе ключи от квартиры. С тебя бутылка.
– Заметано!
Дальнейшее пребывание на жилплощади грозило неизбежным умопомешательством, поэтому, плюнув на все, Флюсов решил в срочном порядке отправиться в ресторан Центрального дома литераторов – спокойно провести вечерок и набраться свежих впечатлений.
Выходя из подъезда, он случайно задел плечом стоявшего в дверях великовозрастного бронеподростка.
– Извини, дорогой, я не специально.
Подросток, на голову выше писателя и в два раза шире его в плечах, молча вложил в свой белозубый рот два жилистых, видимо, напрямую связанных с тяжелым физическим трудом заскорузлых пальца и жутко засвистел.
– Ты прям как соловей-разбойник какой, – мирно заметил Сергей, невольно поежившись.
Интуиция его не обманула – через несколько секунд он уже стоял внутри круга, состоящего из таких же бравых молодцов, как и свистнувший юноша.
– Вы, дядя, судя по всему, представитель буржуазии?
– Да вы что, ребята? Я живу в этом подъезде. – В голове у сатирика появилось предчувствие чего-то нехорошего.
– Знаем мы таких.
Сергей попытался протиснуться между двумя мордоворотами:
– Ну, я, пожалуй, пойду… – Он еще раз внимательно осмотрел внешний вид собеседников. – А то мне на завод в вечернюю смену…
Публика недоверчиво перглянулась. Коренастый, коротко стриженный мальчуган за всех бросил:
– Это в костюме с галстуком-то – на завод?
Сергей уверенно отреагировал:
– Ну и что? Для меня работа – всегда как праздник.
Он еще и издевается, – сказал кто-то.
– Ладно, друзья, пошутили – и хватит. Должен признать, что ваша прозорливость на самом деле не имеет границ и достойна всяческого уважения. Иду я не на завод, а куда – не ваше дело. Могу лишь твердо пообещать, что если вы будете себя прилично вести, никто из вас сегодня вечером не окажется в местном отделе внутренних дел.
– Напугал.
– Напугал – не напугал, а отбитые почки тебе, юноша, пока совсем ни к чему.
В это время скрипнула дверь, и из нее вышел мужчина – несколько грузноватый, в легкой, песочного цвета куртке и мягкой матерчатой шляпе, видавшей виды. Он неторопливо продефилировал к низенькой металлической ограде, уселся на нее, достал из кармана платок и, проведя им по шее, уставился в одну точку.
Флюсов не сразу узнал в этом важном типе своего добродушнейшего соседа – Леонида Владимировича Третьякова.
– Ну что, Сергей Сергеевич. Как дела? – Третьяков рассмеялся. – Напугали тебя мои соколы?
– Тьфу ты, блин…Леня, ну и шутки у тебя. Ты что, создал террористическую организацию, народ пугаешь?
Сосед миролюбиво кивнул:
– Создал кое-чего. На устрашение врагам. Но тебя-то они по ошибке тормознули. А ну, брысь отсюда, маргиналы.
Писатель крайне удивился манере обращения соседа с подрастающим поколением – подростки тут же растворились, оставив приятелей побеседовать в приятном одиночестве.
– Леня, ты становишься опасен.
– Пора, дружище, пора.
– Что – пора? – не понял Сергей.
– Разбираться пора кое с кем.
– В рамках нашего района?
Третьяков важно, по-молодежному сплюнул:
– На самом верху будем разбираться…
Флюсов посмотрел на часы, но внезапная эволюция соседа его так заинтересовала, что он решил задать ему еще пару вопросов:
– С кем же ты собираешься воевать, Леонид Владимирович? С правительством, с президентом?
– С предателями.
– А кто у нас сейчас в предателях состоит?
– Все, кто не с народом.
Флюсов загрустил:
– У тебя и лозунги боевые заготовлены?
– А как же. Винтовка рождает власть. Мао Цзедун.
И тут Сергей понял все. Он вспомнил собрание сочинений, которое выставил на подоконник абсолютно без всякой задней мысли.
Ну да. А этот их подобрал и от нечего делать сам начитался и молодежь просветил. Ну, теперь держись, район…
По дороге в Центральный дом литераторов машина два раза останавливалась для приобретения ее пассажиром баночного пива – оно всегда положительно расслабляюще действовало на Сергея Сергеевича, и поэтому от момента посадки в таксомотор и до момента вылезания из него у дверей ресторана его состояние и внешний вид изменились в значительной мере; даже видавший виды таксист не выдержал и обронил короткое замечание на этот счет. Снисходительно посмотрев на таксиста и жестом показав тому, что «сдачи не надо», Флюсов выдал почти экспромтом, как ему показалось, ключевую фразу последних дней:
– Я стал изменчив, как погода…
Глава десятая
Воскресным днем, где-то в половине третьего, за одним из уютных столиков ресторана Центрального дома литераторов сидел матерый народный прозаик Егор Бесхребетный и, чавкая и отрыгиваясь, цинично жрал плохо прожаренную осетрину. Напротив него, услужливо внимая мэтру, на краешке стула примостился тщедушного вида человечек, скорее всего, кто-то из начинающих.
– Ну что, Колек, – мрачно вещал кондовый классик, изредка запивая любимую рыбу прохладной водкой, – диагноз твой мне ясен. Начну без этих всяких… как они, суки рваные, называются… ну не важно. Короче – не очень. Слог есть, сюжетец – туда-сюда, некоторые места – в особенности глава про помойку истории – мне понравились. Но нет в твоем романе, знаешь чего? Народности! Ты вот… кто по национальности? Не отвечай – сам вижу, что от сохи, тогда должен быть завсегда с народом. А ты что пишешь? Почему у тебя в романе национальные меньшинства имеют место быть? Причем самые вредные меньшинства – реакционной направленности? Нет, что значит – просто евреи? Да я вижу, ты, дружок, еще политически не созрел для написания значительных полотен, ситуацию не ощущаешь. – Егор Данилович, в приливе патриотических чувств занервничав, закурил длинную душистую американскую сигарету. – «Камель»… Будь она неладна! Америкашки хоть и тупые, а сигареты делают добрые – горло так и дерет. Ну, так вот. Есть у тебя там один эпизод про старый колхозный трактор. Написан без знания предмета! Ты вообще трактор-то по-настоящему, когда щупал? Пишешь о том, чего не знаешь. Я вот в свое время разной херни нащупался – и вот результат: правдиво и талантливо отображаю действительность.
– Нет, я в свое время тоже работал на молочной ферме…
– Это кем же?
– Ну, этим, как его… дояром.
– Дояром?! Позор! Все, не говори ничего. Сиди и молчи, молчи и слушай. И больше никогда никому в этом не признавайся. И не перебивай меня.
– Вы говорили, что всегда талантливо отображаете действительность…
– А-а, ну да. Правильно. Так вот. Народ читает, сочувствует главным, а иногда и воторостепенным героям, переживает со мной, как автором, за их судьбы, чувствует, что я читателю не вру, и потому с радостью покупает мои книги.
Колек судорожно сглотнул слюну и, быстро-быстро покивав кучерявой башкой с немытыми волосами в знак полного согласия, опять уставился преданными глазенками на Егора Даниловича. Бесхребетного подобное внимание распалило еще больше – он вдруг вскочил со стула во весь свой гигантский рост и, чуть не зацепив лысиной люстру из поддельного хантымансийского хрусталя, заорал на весь зал:
– Официант, халдейская твоя душа! Иди сюда! Водка у тебя – дерьмо! Неси французского коньяка… – он быстро опустился на стул и гораздо тише закончил мысль, – …исконному российскому писателю.
Махнув целый стакан, как всегда отдающего, по его мнению, клопами, «Мартеля», загундосил дальше:
– Короче, милый, работай. И не столько над романом, сколько над своим мировоззрением. Туман у тебя в башке. Каша. А как поумнеешь – приходи. И роман твой напечатаем, и в нашу патриотическую организацию запишем. – Егор Данилович весело подбросил блестящий брелок с голой негритянкой от новенького «Форда». – А сейчас иди – мне надо подумать.
По окончании бесхребетновского монолога начинающий Колек, быстро простившись, незаметно испарился, а к столику подошла официантка:
– Вам посчитать?
– Надо будет – позову! И не сметь больше без спросу прерывать… спокойное течение моих мыслей. Выпить хочешь?
– Нам с клиентами… того… запрещено.
– Какой я тебе клиент? Я – твой друг, товарищ и… брат. Или сват? Один хрен…
– Извините, я пойду. Мне работать надо.
– Я – твоя работа! Захочу – будешь стоять здесь до глубоких сумерек. А будешь вякать… – На слове «вякать» официантка обиделась и ушла.
Данилыч хотел было выругаться, но тут заметил аккуратно пробирающегося между столами в поисках свободного места поэта Евгения Файбышенко:
– Женя! Старый носатый кукабар! Плыви сюда!
Пока Файбышенко присаживался за стол, Егор Данилыч, чувствуя в груди щемящую тоску от выпитого, начал наступать:
– Женя, вот скажи… ты был более чем в ста странах мира. Почему? За чей счет ты ездил туда?
– За государственный.
– А почему? А потому, мил человек, что ты для советской власти всегда был своим парнем, хотя и часто любишь вспоминать свое полудиссидентское прошлое.
Файбышенко ухмыльнулся:
– Большинство так называемых диссидентов всю жизнь работали под контролем! А меня посылали в качестве поощрения и поддержки моего таланта. Ты же знаешь, настоящее творчество требует огромной концентрации. Чтобы получить признание, надо уметь соединять в себе талант и пробивную силу. Но это отнимает время и энергию для творчества, поэтому общество должно талантам периодически помогать.