Надо же было таким бесхитростным способом попасться на удочку! Иван говорил ей, что встреча в ресторане – какой-то непонятный развод. Что ничего серьезного в этом нет и быть не может, а она…
Так, стоп! Опять Иван?! Сколько можно, Оля! Неужели слова Надежды из ювелирного магазина не возымели действия и ты все еще ему веришь?! Да может, это как раз он и подослал к тебе этого с запонками в ресторане? Ты ведь поехала обедать как раз после визита в общество цветоводов. Иван тогда долго смотрел на тебя из окна, мог и послать кого-нибудь вслед. Специально, чтобы запугать, запутать, чтобы ты вынуждена была принять его помощь и…
Нет, пора все рассказать существу единственно разумному – Ростову Дмитрию Николаевичу. Необходимость не только назрела, она просто перезрела и в руки с ветки падает. Иначе это точно никогда не закончится. Этот клубок человеческих пороков и страстей ей никогда не размотать, как бы она ни старалась. И какими бы путями ни шла, ухватившись за кончик нити, непременно в тупике оказывается.
Почему она ищет не там, вдруг вспомнила Ольга, выходя из магазина, нагруженная пакетами. Почему? И откуда, откуда ему известно, что конкретно, кого и где она ищет? Он что же – следит за ней?! Господи! Не в этой ли связи ей грозит опасность, о которой Ростов предупредил сегодня по телефону?!
До назначенной встречи оставалось чуть меньше часа, и Оля заторопилась. Она как раз успеет добраться до дома, разобрать пакеты и сварить кофе к его приходу.
Почему-то захотелось угостить черным, крепким кофе этого небритого угрюмого грубияна. Может, он не любит такой, предпочитая ему громадные кружки растворимой бурды. Может, и вовсе чай предпочитает или лимонад всем на свете напиткам, она все равно ему кофе сварит. И заставит присесть за ее стол, и печенье ему подаст в красивой стеклянной коробке, оставшейся от дорогих немецких конфет, присланных родителями к прошлому Рождеству. И чтобы уж сразить его совсем наповал, скатертью голубой с салфетками застелет стол. И платье ради такого случая наденет, выбравшись из джинсов.
Пускай! Пускай он смущается, роняя крошки на голубой немецкий лен. Пускай долго нацеливается на крохотную чашечку, прежде чем взять ее в огромную мозолистую ладонь.
Интересно, а откуда у него мозоли? Работа вроде непыльная, а ладонь будто наждачной бумагой протерта. Может, на тренажерах время теряет? Неважно! Важно то, что она посадит его за свой красивый стол. И если он станет отказываться, непременно настоит, иначе ни за что ему ничего не расскажет. Потом она усядется напротив, изо всех сил стараясь быть красивой. Станет смаковать его дикое смущение, с которым он будет смахивать крошки от печенья со скатерти, стараясь делать это как можно незаметнее. Станет рассматривать и гадать: а есть ли у этого грубого симпатичного парня формула семейного счастья? Вывел он ее или заморачиваться не желает, скопировав у знакомых, у которых она удачно сложилась? Или все же он не хочет как у всех, а хочет по-другому? Чтобы оно было только его – одно-единственное и неповторимое, трепетное, тщательно хранимое и неуязвимое.
Вот бы угадать про него все, а? Вот бы найти подтверждение, что не ее одну терзают такие мысли.
На встречу с Ростовым она жутко опаздывала. На перекрестке, славившемся постоянными дорожными происшествиями, сегодняшний вечер не стал исключением. Сразу четыре машины плотно сцепились боками, будто жестяным цветком к празднику решили город украсить. Жертв, слава богу, не было, разрушений тоже немного, но пока все вымеряли, пока составлялись протоколы и растаскивались в разные стороны автомобили, прошел почти час.
Ольга нервничала, без конца пыталась дозвониться Ростову и в перерывах – он не отвечал – рассматривала надвигающуюся на город темноту.
Она не наползала, как весной и летом, с востока, деликатно закрашивая оранжевый отсвет заходящего солнца сиреневыми сумерками. Она просто нахлобучивала на город черную бескозырку с прорехами, в которые несмело подмигивали редкие звезды, и все! Без полутонов и переходов: либо бело-серый день, либо глухая непроницаемая ночь.
Сзади засигналили, как только могут сигналить мужчины зазевавшейся на светофоре женщине – не снимая с сигнала одеревеневшего от раздражения пальца. Стало быть, пора двигаться. До дома доехала дворами в рекордно короткие сроки. И по старой привычке на окна свои посмотрела, будто кто свет в ее квартире мог зажечь в ее отсутствие. Не мог же, ясное дело. И окна ее уныло смотрели на двор черными глухими квадратами. Мало того, и в подъезде света не было. Это, конечно, явилось сюрпризом, и весьма неприятным. Когда свет в подъезде отключался по техническим причинам, то и лифт не работал. Приходилось плестись наверх, осторожно нащупывая руками перила, либо вдоль стенки подниматься, а потом оттирать меловые пятна с одежды, потому что какому-нибудь Коле вдруг приспичило оставить любовное послание Вале, написанное непременно на стене, крупными буквами и мелом.
– Что за бардак?! – возмутилась Оля, подходя к подъездным дверям. – Вечно что-нибудь у них не так!
Домофон тоже не работал, и дверь в подъезд была распахнута настежь и для верности подперта обломком металлической трубы. И такое уже бывало не раз. С трубой пенсионер дядя Саша шустрил, когда свет отключали. Он вообще о гражданах радел всегда, а особенно если бывал в легком подпитии. То чужие машины возьмется с автостоянки гонять, чтобы своим место оставалось. То собачников по двору с метелкой. Такой вот неугомонный.
– Спасибо тебе, дядя Саша, – со вздохом поблагодарила Ольга, беспрепятственно миновав два порога на пути к лестнице. – Как бы не ты, уже раза два нос бы себе разбила…
И если эти три метра, которые еще кое-как просматривались от входа, она прошла благополучно, то вот дальше начинались очень серьезные испытания. Резкий поворот влево, четыре шага по прямой, потом первая ступенька. Всего их было пять. Дальше два метра мимо задраенной наглухо шахты лифта и десять ступенек вверх до лестничной клетки второго этажа. Снова мимо лифта, и подъем на третий этаж.
Света из окон почти никакого. Нет, когда на фоне подъездного окна замаячила голова одного из жильцов, с тихим чертыханием спускающегося вниз, то она сумела ее рассмотреть и даже посторонилась, не забыв поздороваться, чтобы обозначить себя. Но вот ступенек, лестничных перил, пола совершенно не было видно.
Ольга аккуратно считала шаги и ступеньки, старалась не обращать внимания на тяжелые пакеты, оттянувшие руки и отбившие коленки, и еще старалась не слушать темноту, которой, если честно, она всегда боялась.
Почему-то именно темнота наполнялась для нее всегда самыми зловещими из всех существующих в природе звуками. То шорохи какие-то по углам подозрительные раздавались, она их слышала всегда, с самого детства, и могла поклясться, что они не исчезли до сих пор. То шепот невнятный, состоящий сплошь из шипящих звуков. То смех какой-то едва слышный. Громыхай сейчас рядом отбойный молоток, она бы и тогда различила ужасное шевеление темноты. Да! Ведь кроме того, что она насмехалась над ее страхами с диким шипением, она еще и колыхалась вокруг, трансформируясь в самые нелепые ужасные фигуры.
Так бывало всегда, и сегодняшний вечер не стал исключением. От тихого свистящего ужаса, творившегося вокруг, она едва ноги переставляла, медленно пробираясь к себе на этаж. Минут пять поднималась по подъездным ступеням, а кажется, вечность целую. На площадке между вторым и третьим этажами едва не завизжала, между прочим, когда ко всем прочим ужасным звукам, что насыщали темноту, добавилось еще и чье-то дыхание.
Нет, она не сошла с ума! Она ощутила на своем лице теплый поток воздуха, как будто бы кто-то дышал ей в лицо. Она даже зажмурилась, хотя в этом нужды не было, и чуть шустрее пошла вверх. Ощущение пропало, и она смогла дышать. Тут еще крохотные зрачки света от дверных глазков на площадке третьего этажа чуть вдохновили. Не подсветили особо, но к мысли, что жизнь вокруг нее имеет место, вернули.
Ольга поправила ручки от пакетов в онемевших пальцах и только ступила с третьего этажа по лестнице вверх, как откуда-то с небес ее громко окликнули:
– Оля! Ольга Николаевна, вы где там пропали?!
Оттого, что слышит его голос, оттого, что слышит в этом живом, наполненном ужасом мраке вообще хоть чей-то голос, она едва не расплакалась.
– Здесь я! – откликнулась она звонко. – Это вы, Дмитрий Николаевич?
– Я, я! – обрадовался Ростов, что она его узнала.
– А где вы? – Она пошла чуть живее, забыв совсем считать ступеньки и слушать звуки вокруг себя.
– Я возле двери в вашу квартиру. Только поднялся, как свет погасили. Бардак полный!
– И не говорите, – посетовала она во весь голос, чтобы он слышал, чтобы она слышала себя, чтобы разогнать до конца парализующий ее страх. – Такое часто случается.
– Вы там скоро? Может, мне выйти вам навстречу? – предложил Ростов.
– И не говорите, – посетовала она во весь голос, чтобы он слышал, чтобы она слышала себя, чтобы разогнать до конца парализующий ее страх. – Такое часто случается.
– Вы там скоро? Может, мне выйти вам навстречу? – предложил Ростов.
Представив себе, как он медленно спускается ей навстречу, шарит руками по стене, потом натыкается на нее, хватая за плечи, за руки или за волосы, а она в это время громко визжит от непроизвольного испуга, Ольга тут же запротестовала:
– Стойте где стоите. Вы прямо возле двери?
– Нет, я у окна. Из него улицу видно. Не так тошно в темноте стоять, – продолжал орать Ростов. – Я видел, как вы подъехали, Ольга Николаевна. Потому и окликнул вас, что-то, думаю, долго.
– Вот и стойте возле окна, но так, чтобы я вас видела. Идет?
– Идет! Жду, – и он замолчал.
И она замолчала, с улыбкой продолжив подниматься вверх.
Хорошо все же, что он ее дождался! Невзирая на непредвиденную задержку. И совсем не жутко будет теперь рыться перед собственной дверью в сумке и карманах в поисках ключей, она ведь снова забыла, куда именно их положила. И дверь потом открывать и выключатель на стене в своем коридоре нашаривать не будет жутко тоже. Рядом будет Ростов Дмитрий Николаевич – сильный, надежный, пускай и грубоватый с виду мужик. Он никому не даст ее в обиду, и все страхи ее детские заглушить сумеет. Только бы вот добраться побыстрее до него, только бы…
Непобедимый фантом темноты, которой она боялась, все же настиг, когда до Ростова оставалось всего лишь каких-то пару лестничных пролетов. Настиг в самый неподходящий, самый невозможный момент, когда она только-только ступила на нижнюю ступеньку одной ногой, а вторую занесла над следующей. И вот в этот самый неустойчивый момент откуда-то сверху надвинулась темная, шипящая и свистящая ужасом масса, толкнула с силой назад, опрокидывая на спину. Больно, до того больно, что дыхание остановилось, обожгло ей левый бок чем-то острым и горячим. А потом вдруг обрушила на голову что-то такое тяжелое, что Ольге моментально сделалось светло от сотни острых сверкающих кусочков, впивающихся в мозг…
Глава 15
Когда погас свет в подъезде, он только успел выйти из лифта. Прямо вот одно мгновение спустя лифт стал бы ловушкой. Что бы он стал делать, сидя в клетке? Орать, звать на помощь? А кого? Все сидят по своим квартирам, как по норам. Двери толстые, звуконепроницаемые. Кто бы услышал? Но ведь повезло, так? Повезло, что он именно этим самым мгновением не пренебрег и поспешил наружу. Дверцы за его спиной с мягким шипением закрылись, и тут же стало темно. А у него, конечно же, мобильный телефон остался в кабинете на подоконнике. Потому что поставил заряжаться и забыл, прикрыв шторкой. Ни позвонить, ни подсветить! Фонарик в машине, машина на улице на стоянке. Спускаться вниз? Спотыкаться в темноте, натыкаясь на что попало? Бр-р-р…
Ростов даже самому себе признаваться бы не стал, что весьма и весьма неуютно чувствует себя в темноте. Поэтому тут же придумал шикарную отговорку, что если он станет спускаться в темноте на улицу, то может разойтись с Ольгой. Пройдут мимо друг друга по бетонному лестничному серпантину и не увидятся. Лучше уж он до двери дойдет и подождет ее там.
Дверь нашел, хорошо, что зажигалка была. Позвонил для верности несколько раз, хотя и видел с улицы, что окна квартиры черны. Потоптался минут с десять, подпирая притолоку. Потом спустился на один пролет и замер возле окна.
Оно тоже не очень удобным было, окно это. Подоконник от пола почти на полтора метра вознесли. Ни руки тебе положить, ни присесть нормальному человеку, когда он ждет кого-то. Хоть двор просматривается, и то хорошо. Опять же, он может понаблюдать, потому что росту в нем предостаточно.
Занимать себя досужими рассуждениями обо всем и ни о чем Ростову пришлось почти целый час. Додумался даже до того, что свет в подъезде не просто так погас, а то был чей-то злой умысел. И он даже подозревал чей, но Ольга развеяла на этот счет все его опасения, прокричав потом с нижних этажей, пока поднималась медленным черепашьим шагом, что такое у них в подъезде случалось, и не раз.
Он ведь как обрадовался, когда увидел ее живой и невредимой, подъезжающей к дому на своей машине! Обрадовался, будто не подследственную увидал, а сестру родную. Ну или там, скажем, девушку свою. Сестры у него родной не было, поэтому он и знать не мог, как радуются при встрече. А вот про девушек имел весьма обширные представления и поэтому…
Голова была забита всякой всячиной, но только не тем, чем нужно! Приближение праздника так, что ли, на него повлияло? Эта суета еще на работе с подарками для детишек, куда и его припрягли, заставив раскладывать по шуршащим мешочкам шоколадки и зайцев карамельных. Он послушно раскладывал, вполуха слушал, как дамы из бухгалтерии и ребята из уголовного розыска, которых тоже попросили помочь, обсуждают меню праздничного стола, пытался делать какие-то замечания. Над ним просто посмеялись, попросили помолчать и продолжили обсуждать дальше маринад для телятины.
А Ростову вдруг сделалось немного обидно. С чего это он не может принимать участие в таких вот пустячных бытовых разговорах? Что если он, кроме картошки и яичниц, ничего себе не готовит, то уж и просто поговорить не имеет права? Он вполне может поболтать на эту тему, потому что по утрам, перед выходом из дома, всегда смотрит одну программку, где молодой веселый парень в поварском колпаке готовит всякую всячину. И так ловко и незатейливо у него это получается, что Ростов почти был уверен в том, что и у него так получится. Он даже пару рецептов запомнил. Не специально – нет, так вышло просто. Память у него преотличная, да и на тарелке все сногсшибательно смотрелось. А они ему – не влезай, Ростов!
Да не станет он влезать, но себе к столу новогоднему что-нибудь эдакое сделает непременно. Он тут же так решил про себя, сердито шурша пакетами с детскими подарками. И к матери не поедет, хотя та и звала. Там снова наверняка будет ее подруга с цепкими глазищами. Снова поднимется разговор про Леночку. А то еще, чего доброго, удумают, саму Леночку притащат. Развлекай ее потом весь остаток ночи!
Нет, он лучше дома, один. Друзья все разобраны. У кого семьи, у кого любовь. Некоторым дежурство выпало. Вот и станет он слушать бой курантов в одиночестве.
Это он так думал, пока Ольга на своей машине к дому не подъехала. Тосковал, жалел себя – старого холостяка, и утешал одновременно, что лучше уж один, чем вместе с кем попало, с Леночкой какой-то там, к примеру.
А вот как только Лаврентьева Ольга Николаевна к дому подкатила и выбралась наружу, и принялась таскать с заднего сиденья увесистые пакеты с продуктами, явно купленными к новогоднему застолью, так мысли его приняли несколько иное направление. Начал мечтать, да замечтался до такого, что себя увидел за ее столом в единственно волшебную ночь в году. Ну, или ее за своим. Они вдвоем, напротив друг друга за столом, который Ольга накроет удивительно красивой скатертью, разложит приборы, расставит бокалы в строгой последовательности, о которой Ростов представления не имел. Но она-то должна знать! Вот пускай и делает как надо. И вилки, и ножи, и ложки тоже пускай раскладывает, потому что знает, в какую сторону лезвие должно быть повернуто и какой по счету десертная вилка должна сбоку от тарелки лежать. А он тем временем блюдо ей то шикарное приготовит, рецепт которого запомнил. Внесет в комнату под одобрительные негромкие аплодисменты, поставит в центр стола и…
Поднималась она до невозможности медленно. Ростов в своих мечтаниях уже и время десерта миновал, и до самого главного добрался, а Ольги все не было и не было. Тогда он и стал ей орать сверху, перепугавшись непонятно чего. Она ответила, и они еще минуты две-три вели переговоры, совсем не заботясь, что их могут услышать. Главное – друг друга слышали, а все остальное…
Так она снова пропала куда-то! Может, нетерпение его так подстегивало, может, она вообще остановилась, чтобы дать отдых уставшим от пакетов рукам? Нет, надо было пойти ей навстречу и помочь дотащить покупки, а не стоять столбом и не ждать, пока темнота растягивает мгновения в долгие минуты и часы, будто они резиновые.
Темнота вообще творит вокруг непонятно что! Давит, тяготит, делает ожидание невозможным. Кажется, что там, за окном, время несется куда как стремительнее. А темнота его будто тормозит, будто незаметно так удерживает за самый кончик часовых стрелок вкрадчивой черной лапой.
Тот момент, когда Ольга вскрикнула, он едва не пропустил. Снова размечтался, как сейчас возьмет из ее рук пакеты, как они войдут домой, как станут говорить о чем-нибудь приятном. О деле можно потом, оно очень неприятно и точно вернет ее к болезненным воспоминаниям. Это подождет. А сначала можно поговорить о приближающемся празднике, к примеру. О планах спросить, об отсутствии оных у себя намекнуть. А там, глядишь, и…