В кабинете Сухарев прощается с Певцовым.
Сухарев. Завтра в шесть утра еду на конный завод вместе с директором, который не знает разницы между караковой лошадью и каурой, между мышастой и мухортой!
Певцов. Зато ты меня обучил, что гнедая на самом деле рыжая, но хвост и грива у нее черные!
Сухарев. А мухортая – это мышастая, но с желтовато-коричневыми подпалинами!
Певцов (Сухареву). Будешь меня презирать, Павлик, но я устроил ее сына в математический интернат!
Сухарев. Ты читал у Вознесенского:
Соболезнуй несоблазненным.
Человека создал соблазн!
Певцов (усаживается за письменный стол). Надо еще потрудиться, но… (Лукаво признался.) почему-то хочется дирижировать!
Сухарев (с прозорливостью близкого друга). Кем?
Певцов (избегает ответа). Знаешь, чем работа отличается от жизни?
Сухарев (подумал немного). За работу тебе платят, за жизнь платишь сам!
Певцов. Работа, Бим, в отличие от жизни, не имеет конца!
Но Певцову не удается начать работать, равно как Сухареву уйти. Внезапно появляется Марина, которая несет поднос с четырьмя бокалами шампанского.
Марина. Перед отъездом на практику в город Углеуральск, пожалуйста, пожелайте удачи и чокнитесь с нами!
Певцов. С кем это с вами?
Марина. Со мной и (поднимает четвертый бокал) и с ним!
Сухарев. Что ты твоего прячешь?
Певцов. Может, он у тебя плешивый или прыщавый?
Марина (не реагирует на колкость). Он влюблен в меня неугомонно! Но вам знакомить с ним преждевременно, может, я еще поставлю на нем крест!
Певцов (резко). Вместо молодого человека ты знакомишь отца со стеклянным бокалом?
Марина обиженно поворачивается и выходит в гостиную.
Сухарев (Певцову). Зачем ты так?
Певцов. У тебя нет детей. Знаешь, иметь детей счастье, но не иметь детей тоже счастье!
Сухарев спешит вслед за Мариной. Берет у нее бокал, чокается и выпивает.
Марина. Спасибо.
Входят Валя и Махоньков.
Валя, я тебя ищу по всей Москве! (К Махонькову.) Вы же на службе, Махоньков, вы же на минуту вышли из комнаты!
Сухарев (со смехом). Что ты клокочешь? Ну вышел из комнаты и вошел сюда! (Уходит из квартиры.)
Марина (поспешно сообщает). Эта, с южного побережья, опять прискакала, но я… (с нескрываемой гордостью) не впустила ее! И сообщила при этом все, что о ней думаю!
Валя. Да, сестричка моя… (Подбирает хлесткое выражение.) Ты не человек, ты жуть с ружьем!
Марина (обиделась). По-твоему, я должна была отвести ее к папе и торжественно объявить: «Вот тебе, папочка, женщина, развлекайся!»?
Валя. Пойми, серая, все на свете узнается. Так она могла его раздражать, бесить и даже трясти… ходит-канючит-надоедает, а после твоего подвига… Человек ведь устроен по принципу наоборотности: командуют «стройся!» – хочется лечь, приказывают «неси!» – хочется уронить, умоляют «люби»! – хочется селедки с луком!
Марина. Но в папе нет наоборотности, он весь логичный!
Валя. В папе всего навалом, даже цирка. И действовать надо не по-вахтерски «пущу – не пущу», а дальновидно, с умом! Ум у меня, и действовать предоставь мне!
Махоньков долго молчал, а теперь высказывает предположение.
Махоньков. Почему вы не просчитываете варианта, что этот арифметический ребенок все-таки ребенок Олега Никитича?
Марина (возмутилась). Вам, Махоньков, положено быть на работе! Сейчас такой период, когда на работу ходят! (Поворачивается и в гневе исчезает.)
Валя распахивает дверь отцовского кабинета, но Махоньков задерживает Валю.
Махоньков (тоном, не терпящим возражений). Обожди здесь! (Один входит в кабинет.)
Певцов (неприязненно). Извините, я работаю!
Махоньков. Придется прерваться – я пришел просить руки вашей дочери!
Певцов. По-моему, теперь не просят, а хватают, не спрашивая. (Все-таки поднялся из-за стола.)
Махоньков. А мне по душе устарелый обычай.
Певцов. Вы любите Валю?
Махоньков (с пафосом). Как родную землю!
Певцов даже вздрогнул. Махоньков достает из кармана какой-то предмет и передает Певцову.
Певцов. Зачем мне эта круглая штука?
Махоньков. Семейная реликвия. Старинная дорожная чернильница. Видите – медная коробка, одетая в кожу. А в середке бутылочка для чернил. Кто-то из моих предков был фельдъегерем.
Певцов (почти пропел). «Когда я на почте служил ямщиком…» Выходит, это про вашего родственника?
Махоньков. Эта реликвия вам – как знак моих единственных намерений на весь мой жизненный путь!
В кабинете появилась Валя.
Валя. Мне надоело ждать решения судьбы!
Певцов. Ты ведь пойдешь за этого типа независимо от моей точки зрения?
Валя. Конечно, любимый папа!
Певцов. Тогда я отдаю ему твою белоснежную руку и в духе времени цапаю взамен чернильницу!
Валя (возмутилась). Этого подвоха я не ожидала!
Оба мужчины растеряны.
Если бы ты, мой добрый родитель, встал на дыбы, как лошадь Сухарева, я бы имела перед мужем преимущество, я, мол, пошла за тебя против воли грозного отца, а так… Но я отомщу! Сегодня приходила твоя Лебедева, и Марина ее не впустила!
Певцов (подумал). Правильно сделала. Я сам ее об этом просил.
Валя. Настырная Лебедева все равно бы тебе дозвонилась сюда или в институт.
Певцов. Надо отметить помолвку. (Зовет.) Ма-ри-на!.. А Лебедева меня не интересует. Запомни! Вообще. Ни с какой стороны. Категорически. Мне до нее решительно нет дела. Я о ней и не думаю…
Валя (перебивает). Слишком много доказательств, папа, это уже отсутствие доказательств!
Входит Марина.
Певцов. Марина, тащи шампанское!
Марина. Вспомнили! Мы его уже минут пятнадцать как ликвидировали.
Махоньков. Валя и без шампанского будет со мной со всех сторон счастливая! Счастье не может зависеть от газированного спиртного напитка! Дело в том, что у нас с Валентиной родство душ и всего остального!
Марина. О Господи!
Интермедия
На просцениуме опять кабинет Крохиной. Крохина и Певцов, из чего, естественно, следует, что Певцов прибыл в Южанск.
Крохина. Давите на меня авторитетом, как асфальтовым катком. Сплющить хотите?
Певцов (сейчас он официален и надменен). Вы и ваш главный врач превысили полномочия. Передавать в суд – ваше право, но увольнять, согласно законодательству…
Крохина (тоже официально). Вы знакомы с трудовым законодательством?
Певцов. Я руковожу крупным институтом. Так вот, поскольку у Лебедевой не было до этого ни выговоров, ни взысканий…
Крохина. Нас поддержал коллектив!
Певцов. Это демагогия!
Крохина. Я вас глубоко уважаю и признаю, товарищ Певцов, и вообще как ученого и как телевизионного ученого, но на меня нажимы-прижимы не действуют: ни звонки, ни записки, ни визиты высокопоставленных ходатаев!
Певцов (развеселился и стал обаятельным). Еще как действуют, иначе вы бы не продержались на вашем сквозном месте. И давайте поладим по-хорошему…
Крохина. Я с вами не ссорилась, и нечего мне с вами ладить.
Певцов (холодно). Вы сегодня же подпишете приказ о восстановлении на работе…
Крохина. А почему это Лебедева никогда не проговаривалась, что у нее такой покровитель? Может, вся ее история по-другому бы вертелась?
Певцов. То есть для публичного осуждения вы бы подобрали и другую кандидатуру?
Крохина. Посмеиваетесь? Конечно, я человек рядом с вами незначительный – внедряю тут и откликаюсь… И еще меня ваша любимая математика, как теперь говорят, достает. Вы, например, знаете, что для больниц установлен процент смертности?
Певцов (даже поежился). Ужас какой!
Крохина. Не ужас, а графа в отчётности. Поэтому безнадёжного больного лучше выписывать на долечивание по месту жительства, пока он ещё больной, а не, извините…
Певцов (даже поежился). Ужас какой!
Крохина. Не ужас, а графа в отчётности. Поэтому безнадёжного больного лучше выписывать на долечивание по месту жительства, пока он ещё больной, а не, извините…
Певцов. Вы кончили меня развлекать?
Крохина. Есть норма оборачиваемости коек. Койко-день называется. То есть больного опять поскорее выписывать, чтоб не залеживался, как овощ на станции, а на его место другого кинуть для оборачиваемости коек!
Певцов. Вы чем тут, собственно говоря, занимаетесь?
Крохина. Мешаю людям болеть и жить. За должность не держусь, ненавижу ее, и поэтому ни для вас, ни для Лебедевой ничего не сделаю!
Певцов (резко поднимается). Хорошо, пеняйте на себя!
Крохина. Пусть меня из-за вас снимут, в ножки поклонюсь! (С чисто женской проницательностью.) Добралась я до внутренней сути, товарищ Певцов, мне теперь Лебедеву по-человечески жалко. Может, вовсе не я, а вы ей жизнь поломали? Я это кожей чувствую! (И с вызовом поглядела на Певцова.)
Картина шестая
Номер в южанской гостинице. Хороший номер, даже очень. Если нужно, художнику можно изобразить вид из окна на море, но можно обойтись без пейзажа.
Поначалу Певцова трудно обнаружить. Он забился куда-то в угол. Насупился. Стук в дверь. Певцов не обращает на помеху ни малейшего внимания. Стук повторяется. Валя тихонько приотворяет дверь, заглядывает, входит, осматривается, наконец, обнаруживает отца.
Валя (пораженно). Что ты там делаешь, в углу?
Певцов. Прячусь!
Валя. От кого?
Певцов. От себя.
Валя (усмехнулась). А почему дверь не заперта?
Певцов. Чтобы была возможность убежать!.. Ты еще откуда взялась?
Валя. Предсвадебное путешествие. Я выбрала Южанск, поскольку ты здесь и у нас не возникнет материальных сложностей!
Певцов. Я оплачиваю только твои расходы или расходы по Махонькову тоже?
Голос Махонькова. За меня платить не надо!
Певцов (возмутился). Жених подслушивает под дверью?
Голос Махонькова. Ни в коем случае. Я говорю из холла. Но в этой гостинице такие стены, что в холл доносится каждое слово из каждого номера.
Валя не знает, как подступиться к главному, ради чего она спешно прилетела на юг.
Валя. Ну, как ты, папа, акклиматизировался? Уже купался? Загорал?
Певцов. Отвечаю. Я ее не видел!
Валя (пытается поддеть). Ну, конечно, ты специально прибыл в Южанск, чтобы ее не видеть!
Певцов. Повторяю: я ее не видел, но, возможно, увижу! У дочери есть еще вопросы к отцу?
Валя. Есть. На днях я смотрела тебя по телевидению. Ты здорово ведешь передачу, главное – раскованно.
Певцов. Не делай сложных заходов!
Валя. Ладно. Расколюсь…
Певцов (насмешливо). Я весь – нетерпение!
Валя. И тогда… после передачи… так… совершенно между прочим… не придавая значения… взяла и накидала… скорее даже машинально… (Достала из сумки лист бумаги, передает отцу.)
Певцов. Что это такое?
Видно, что Вале не по себе, но она старается держаться непринужденно, с подчеркнутой иронией.
Валя. Это… это неслыханный позор и стыд, это не лезет ни в какие ворота!
Певцов. Не пугай меня, Валентина!
Валя. Я сама еще больше напуганная! Поджилки трясутся! И бьет мелкий озноб! Видишь (протягивает руку) даже выступила гусиная кожа!
Певцов. Что ж ты тут такое накарябала, что на глазах превращаешься в гуся?
Валя. Ну что, так прямо и ляпнуть?
Певцов. Давай!
Валя (с нарочитым отчаянием). Ладно, ныряю… Во всем остальном мире…
Певцов. Весь остальной мир – это где?
Валя. Завещание пишут чуть ли не в восемнадцать лет…
Певцов (этого он не ожидал и старается держать себя в руках). Действительно… вдруг потолок рухнет. (Быстро выбрал линию поведения.) Значит, ты решила составить завещание? Вот это сюрприз! Ну и что ты мне оставляешь?
Валя. Мы с Мариной – мы ведь твои родные дочери, надеюсь, это сомнению не подвергается?
Певцов. Честное слово, никогда!
Валя. И будет горько, если все…
Певцов. Что конкретно?
Валя. Там перечислено… дача, «Волга», старинная мебель, библиотека, гравюры – несправедливо, если все или даже часть достанется этой мародерке. Она может женить тебя в любую минуту здесь, в Южанске. А может и без всякой женитьбы доказать потом… (Певцов невольно вздрагивает.) Ну, в случае, не дай бог, конечно, доказать факт совместного проживания…
Певцов (строго). Сейчас изучу твой исторический труд. (Читает.) В отдельных фразах узнаю и мамину интонацию. Она старше на два года, но явно намерена меня пережить.
Валя. Я себя сейчас так мерзко чувствую! Все это лишь профилактика, мы ни на чем не настаиваем…
Певцов. И зря не настаиваете! (Непонятно, говорит серьезно или насмехается.) Надо, как это… качать права! Вдруг я, допустим, сыграю в ящик, нет, дам дуба, нет… отдам концы… жаргон, не годится… откину коньки или откину копыта!
Валя. Зачем ты так? (Искренне и нежно.) Мы тебя любим – живи сколько хочешь!
Певцов. Разрешается? Вот спасибо! Вот удружила!
Валя. Можешь не подписывать, пожалуйста!
Певцов. Если можно драть с клиента, пациента или посетителя, почему нельзя с законного отца? А то… как ты сказала – потом? Какое перспективное слово! Потом вы с Мариной устроите междоусобную свару. Тут еще мама подключится! Лучше я все разделю не потом, а сейчас! Только надо будет в Москве заверить у нотариуса!
Валя. В Южанске тоже есть нотариус!
Певцов. Тем лучше! Однако твой список, Валюша, чересчур неполный.
Валя. Тут только основное. Мы не мелочились!
Певцов. Если уж составлять заветное завещание – то подробно! (Лезет в карман пиджака.) Вы, например, пропустили мои авторучки. Ты ведь знаешь, что я отовсюду привожу себе ручки…
Валя. Но…
Певцов. Без «но»! Вот (предъявляет), Дюпон – корпус китайского лака, отписываю тебе… А эту Марине – шифферс, классическая, строгая форма…
Валя (оценила отцовскую выдержку). Оказывается, ты шикарный мужчина, Олег Никитич!
Певцов. Пиши! Ты знаешь, сколько стоят из-под полы редкостные ручки?
Валя. Правильно, впишу ручки.
Певцов. Теперь часы… (снимает с руки) Швейцарский роллекс с королевской эмблемой. На каждом чемпионате мира самому вежливому хоккеисту вручают приз справедливости – именно такой роллекс!
Валя. Роллекс – два «л»?
Певцов. Хоть три, мне не жалко своих часов, чего ж мне жалеть букву «л»! (Снимает туфли.) Туфли будут велики – сдадите в комиссионку!.. Вот тут, в кармане, запонки, я сдуру, забыв про жару, приехал в рубашке с длинными рукавами… (Кидает на стол запонки.) Извини, советские, купил в Таллине за два рубля! (Рассматривает пиджак.) Чем не пожертвуешь ради любимых детей? Пиджак, конечно, банальный, но зато целый!
Валя (тотчас же надевает пиджак на себя). Ну, как я в нем смотрюсь?
Певцов. А брюки (стаскивает брюки) вроде без особых примет…
Валя (немедленно напяливает брюки). Шастать в мужских штанах – особый шик! Спасибо, папа!
Певцов. Рубашка на мне марлевка, чистый хлопок, рублей шесть тянет… (Делает вид, что колеблется – снимать или нет.) Может, отдать последнюю рубашку?
Валя. Шесть рублей тоже деньги. Трусы будешь снимать?
Певцов. Трусы оставлю. Я не хочу, чтобы могли подумать, будто родная дочь раздела меня донага!
Входит Махоньков.
Махоньков. Но как же вы пойдете к нотариусу, Олег Никитич, вот так, в одних трусах?
Певцов. Что вы! Неприлично! Обязательно надену тапочки!
Махоньков улыбнулся, оказывается, у него неплохая улыбка.
Махоньков. Олег Никитич, вы поглядите с точки зрения дочерей. Сейчас они ведь не разделяют – их дача, ваша дача, их мебель, ваша мебель, ваша библиотека, их библиотека. Они не только не разделяют, не делят, они об этом не думают. Они среди этого выросли. Это все общее, дорогое, привычное. (Вдруг резко.) Так или не так?