Наконец Шевчук сдался, повалился на диван, Ирина с хохотом плюхнулась ему на колени. Виталик тут же вырос перед ними статуей Командора; Ира, задыхаясь, продолжала смеяться и еле выдавила, что исполняет сейчас роль дамы полусвета. Виталя с пьяной ловкостью отвесил супруге оплеуху, та вскочила, закрыла лицо руками.
– А ты, – он ткнул пальцем в Шевчука, – герой закаканный, дерьмо и тварь. – Губы Карасева искривила гримаса. – Вас всех, вояк, половину утопить надо, а другую – туалеты чистить!
Кто-то охнул. Шевчук вскочил и коротко ткнул Виталика в челюсть. Карасев рухнул безмолвно и покорно, зацепив при этом столик. Виталю бросились поднимать, откуда-то появился Кент, вместе с Юмом они увели шатающегося Виталика в номер. Ирина куда-то исчезла.
– Нет, но это просто вызывающее поведение. В присутствии своего мужа уселась на колени, – Анюта презрительно фыркнула и поджала губки.
Возникла пауза. Все помалкивали. Музыка оборвалась, тишина установилась надорванная и нервная.
– А где же наш Распределитель? – нетрезво произнес Шевчук. – Или, тьфу, как там его, Эд, – Растворитель, Распрямитель?.. Надо выработать дальнейший сценарий. Предлагаю: на сцене появляется хулиган, потенциальный убийца, бывший военный преступник.
– Прекрати! – оборвал Мигульский. – Вся эта твоя вакханалия… Устроил мордобой. А насчет чеченского прошлого выпендриваться нечего. Нашел чем гордиться!
– Ах, вот ты как запел! – Шевчук стал подниматься с дивана.
– А свои патриотические статейки уже позабыл? Напомнить тебе про «конституционный долг», про единую семью и помощь братскому чеченскому народу? Как ты врал про нас, про наших ребят? Интересно сейчас будет почитать, как хлеб-соль чеченцы нам выносили… Что скажешь, Мигульский? Подробностей не надо?
– Слушай, ты не кричи здесь! – вмешался Азиз. – Я старше тебя, и ты знай, что ты человека обидел. И другого человека обидел. Нас всех обидел. Не нравится, как писал, – не читай! А вот ты – стрелял в Чечне, ты убивал! – Азиз сверкнул глазами. – И лучше тебе молчать.
– А, теперь я должен молчать! – со злостью выкрикнул Шевчук. – Ишак ученый! Что же ты раньше таким умным не был, помалкивал, когда нас там убивали, а теперь грамотным стал, сволочь!
Азиз побледнел, с усилием опустил пылающий взгляд, сжал кулаки так сильно, что, казалось, пальцы его вонзятся в ладони.
– Игорь, вы возбуждены, – аккуратно заметил Криг. – Вы же прекрасно понимаете, что участвовали в преступной войне, это все так отвратительно…
– А-а, доктор! – Шевчук резко повернулся. – Когда вы меня лечили от нехорошей болезни, вам и в голову не пришло позаботиться о моей душе. Вас, кажется, интересовало другое. Что же вы тогда не позаботились? Нельзя или наплевать было?
Он обвел всех воспаленным взором, руки его заметно тряслись, казалось, вот-вот случится нечто страшное: или он бросится крушить все подряд, или забьется в истерике.
– Что вы пристали к Игорю? – тихо произнесла Мария. – Легко судить вам сейчас, а он поехал туда по приказу.
– Я поехал по собственному желанию и до сих пор не жалею, что был там. Хотя бы потому, что мерзавца там было сразу видно, – резко произнес Шевчук. – А сейчас мне дико интересно наблюдать за вами, дорогие однокласснички. Такие деловые, интеллигентные, спасибо вам, учите меня, дурака, уму-разуму… Шлюхи рассказывают, как надо себя красиво вести, вруны учат говорить правду… Какое веселое общество! Юм, дружище, по-моему, надо выпить за общество. Здесь цвет нации! 10-й «А» класс! Шампанского, Юм! На всех – двоечников и троечников, отличников и хорошистов! – Шевчук полез в карман за деньгами, вытащил смятую пригоршню и бросил на стойку. Тот испуганно принял деньги, пересчитал, выставил две бутылки.
– Открывай!
Юм послушно откупорил бутылку. Но все стали поспешно расходиться.
– Ну и черт с вами, – вяло пробормотал Шевчук, повернулся спиной к уходящим, стал наливать в фужеры, разлил вокруг пузырящуюся лужу. – Давай, Юм, дружище, с тобой выпьем.
Юм покорно выпил.
– Запомни мои слова, Юм. Ничто здесь случайно не происходит. Все имеет скрытый смысл… Сборище недоучек! Их бы на площадь Минутку во время штурма Грозного.
– Я верю вам, – пьяно мотнул головой Юм.
Потом они пили вторую бутылку, клялись друг другу в самых лучших чувствах и, еле ворочая языком, ругали всех подряд.
Наутро все было подчеркнуто церемонно и предупредительно. Господа и дамы раскланивались, старательно скрывая любые эмоции, кроме «искренне-доброжелательных». Шевчук появился позже всех, когда общество уже оттаяло и все бессмысленные, но обязательные фразы уже были произнесены. Общество обсуждало перспективы затянувшейся игры. Юм играл роль официанта. Ему очень мешала головная боль и полотенце через руку, которое норовило попасть в соус.
При появлении Шевчука известной паузы не возникло. Общество уже увлеклось накатанным разговором, но по изменившемуся тембру голосов, по буквально микроскопической заминке можно было оценить, какую выдержку проявило оно при появлении смутьяна.
– Ребята! Однокашники! – громко сказал Шевчук. И обвел всех спокойным взглядом. – Прошу меня извинить за вчерашнее… После известного периода в моей жизни нервы иногда подводят… Если кого обидел – прошу простить великодушно.
– Только ты больше не бузи! – выразил общее пожелание Мигульский.
Остальные промолчали.
Шевчук сел на свое место, ткнул вилкой в бифштекс, откусил кусочек и отложил в сторону… А зря! Ведь покоился перед ним не просто кусок зажаренного мяса, а гастрономическое чудо: бифштекс из говядины в ореховой корочке – коронное блюдо Юма, которое он вызвался приготовить сам, когда чувствовал угрызения совести после допущенной им слабости в отношении спиртного. Но в каком бы состоянии он ни был, никогда бы не выдал кулинарного секрета. Известно лишь, что присутствовали в этом рецепте кроме говядины такие ингредиенты, как горчица, яйца и грецкие орехи. И все это обжаривается каким-то чудодейственным образом до появления хрустящей румяной корочки… Да не румяной, а верней будет сказать, багряной, словно закат в тропиках. Шевчук же принялся сразу за кофе. И даже картофель, зажаренный на зеленом масле, не прельстил его.
Мигульский сидел рядом с Кригом и вполголоса жаловался ему на отсутствие газет. На что тот ответил:
– Таковы условия, милейший. Никакой политики. Да и то верно: хоть отдохнем от всей этой гнусной трескотни. Надеюсь, вы как журналист не обидитесь на меня за эти слова?
– Что вы, доктор! Вы совершенно правы… Для меня газеты – как наркотик: знаю, что гадость, но все равно тянет…
Чета Карасевых ворковала в своем уголке. Лица их, как ни странно, выражали семейное благополучие.
Шевчук рассеянно огляделся, встретился глазами с Машей. Та едва заметно улыбнулась ему. Игорь тоже едва заметно кивнул ей, встал и неторопливо направился к себе – лежать. На втором этаже он встретился с Юмом, тот как раз выходил из директорского кабинета. Завидев Шевчука, он бросился навстречу:
– Господин Шевчук, у меня к вам деликатный разговор.
– Прошу, – Игорь открыл дверь. – Только давай без «господина», уже тошнит…
Они вошли в номер.
– Заприте, пожалуйста, на ключ.
– Зачем? – без выражения спросил Шевчук.
– Я не хочу, чтобы нас видели вместе…
Игорь пожал плечами, закрыл дверь на ключ.
– Я все сейчас объясню. Я вот только от шефа… Только дайте слово, что это между нами… Так вот, он обещал меня уволить, если я не найду пленку…
– Но ведь это игра? Что-то я ничего не понимаю. – Шевчук усмехнулся, сел на кровать.
– Какая игра?! Это все слишком серьезно. Шеф добивается исключительного натурализма ситуации. Закон рынка! Вы ничего не знаете. Здесь ничего не происходит случайно… Нас задавят конкуренты, если мы не сможем завлечь своих клиентов.
– Но у меня нет этой пленки, дружище.
– Я на тот случай, когда она появится у вас в руках.
– Ладно, – усмехнулся Шевчук, – если появится, и именно в моих руках, то отдам.
Юм задумался, тут же переменился:
– Нет, отдавать не надо. – Он вытер пот со лба, глянул на дверь. – Просто намекнете, у кого она в данный момент. Договорились? Если не затруднит… – Юм поджал маленький ротик, требовательно произнес: – Откройте дверь и посмотрите, нет ли кого в коридоре.
Шевчук подчинился, выглянул за дверь, потом выпустил Юма. Тот, не обернувшись, засеменил к лестнице. Игорь снова улегся, а Юм направился к Кригу. Отозвав его в сторонку, он выложил ему то же самое, что и Шевчуку. Доктор обомлел, потом расстроился:
– Господи, и тут нечестность и интриги. Ну, хоть игру можно без обмана организовать? Я ничего не желаю знать о ваших трудностях, – от возмущения голос Захара Наумовича окреп. – И вообще, я пожалуюсь вашему директору.
– А вы слово дали, что разговор между нами! – нисколечко не смутился Юм. – Как же так?
– Господи, и тут нечестность и интриги. Ну, хоть игру можно без обмана организовать? Я ничего не желаю знать о ваших трудностях, – от возмущения голос Захара Наумовича окреп. – И вообще, я пожалуюсь вашему директору.
– А вы слово дали, что разговор между нами! – нисколечко не смутился Юм. – Как же так?
– Ладно, – недовольно отчеканил Криг. – Давайте будем вести себя по-джентльменски, а не так, как некоторые…
– Всё, всё, всё… – откланялся Юм. – Кстати, вопрос к вам имеется. Какой-то нехороший человек перебросил через забор хозяйственный топор. Повара им дрова рубят. Случайно отыскали. Не знаете, кто мог?
– Понятия не имею, – Криг пожал плечами и отвернулся, давая понять, что разговор исчерпан.
В это самое время Мигульский решил посетить «Подвал Потрясений». Несколько раз он давал себе слово уединиться в номере и сделать хотя бы небольшие наброски в счет будущего очерка. Но привольное, сытое и праздное житье оказывало развращающее воздействие: журналистские дела вызывали стойкое чувство отвращения.
В подвале уже побывала Ирина, вернулась оттуда охрипшая, с покрасневшими глазами. Юм по секрету сообщил, что она долго кричала, а звукоизоляция, считай, стопроцентная. Освободил же ее оттуда Кент, который случайно услышал приглушенные крики.
– Можно представить, как она орала, – вздохнул Юм. – И знаете, до сих пор молчит, ничего не рассказывает…
После обеда Мигульский нашел Кента, спустился с ним по долгой винтовой лестнице.
– Не забудьте, автоматически дверь откроется лишь через два часа. Чтобы выйти раньше этого срока, надо обойти все подземные помещения и найти череп, который при вашем прикосновении осветится. Бросите в щель на темечке жетон – и дверь отворится.
– А если я еще хочу побыть?
– Если после вас никто не записался, пожалуйста, хоть на всю ночь, – недобро улыбнулся Кент и поправил бордовую «бабочку».
Эд шагнул в черный проем, Кент с грохотом затворил за ним железную дверь. С минуту Мигульский стоял, ничего не видя перед собой, будто замурованный в гудрон. Он вдыхал сырой затхлый воздух, его обоняние ощутило запах тлена. Эд поежился, осторожно ступил вперед. Через минуту или две он стал различать отраженные блики, слабое свечение. Он снова шагнул, почувствовав под ногами ступени, пошатнулся, стал спускаться. С каждым шагом лестница все круче уходила вниз. Теперь он понял, откуда исходил тайный свет: стены были выкрашены фосфоресцирующим составом. Он коснулся липкой стены, и палец его тоже засветился. Когда ступеньки закончились, он очутился в огромном помещении. Где-то под потолком висели крохотные лампочки-звездочки. Внезапно Мигульский натолкнулся на холодную как лед преграду и не сразу понял, что это была зеркальная стена, только развернутая под углом – поэтому он и не увидел свое отражение. Везде стояли зеркала, и Мигульский долго блуждал, пока не нашел выхода, потом выход превратился в длинный коридор, следующее помещение напоминало внутренность огромной раковины. Он пошел по коридору, который забирал все правее и правее, а стены все более сужались. Наконец Мигульский понял, что он завинчивается в «улитку». Эд в раздумьи остановился. Еще немного – и ему придется ползти, чтобы в конце концов исчезнуть в последнем витке спирали. Внезапно ему почудилось, что он слышит шепот, повеял сквознячок, какой-то несвежий, затхлый, будто из-под крышки гроба. За спиной заскрипело. Он со страхом оглянулся, но ничего не увидел.
– Чепуха какая-то, – пробормотал еле слышно, наклонился, пролез через узкое отверстие и затем уже смог выпрямиться.
В этом помещении тоже было сумрачно, но глаза уже привыкли к темноте, и Эд разглядел широкую нишу с навесом, который давал густую тень. Свет исходил сверху, из полукруглых бойниц, казалось, что откуда-то издалека пробивается солнечный свет. Мимоходом Эд подумал, что солнечный свет всегда действует успокаивающе. Но вдруг и этот свет померк. Эд застыл в полной темноте.
– Что за чертовщина! – ругнулся он и услышал: -…вщина…вщина!
– А! – воскликнул пораженный Мигульский. И подземелье ответило:
– А! А! А!..
«Хорошо, что не "бэ",» – подумал Эд. Вдруг за его спиной раздался короткий, будто сдавленный звук, что-то похожее на краткое «у!». Эха не было. Он резко обернулся. Прямо из стены на него смотрели два человеческих глаза. Они светились внутренним свечением, отчего казались совершенно живыми. Мигульского прошиб холодный пот, он отшатнулся, с ужасом глядя на эту мистификацию. Внезапно один глаз медленно, как бы нехотя, затянулся веком, второй же глаз по-прежнему горел. Откуда-то из-под земли раздался утробный голос: «Опусти веко!»
– Хм, еще чего! – дрогнувшим голосом отозвался Мигульский и нервно огляделся.
– Опусти веко! – прошелестел тот же замогильный голос.
– Тоже мне Вий нашелся! – Эд храбро сплюнул, осторожно прикоснулся к глазу, ощутил что-то похожее на теплую резиночку с щетинкой ресниц. Глаз «выключился»… Где-то капала вода. Мигульский направился дальше, по неровному коридору, изнывая от страха и любопытства. Он уже предвкушал, какой необычный, просто фантастический материал напишет и заткнет глотку тем, кто катит на него бочку в редакции…
Что-то влажное и холодное коснулось его лица, он протянул руку, она наткнулась на твердое, он резко отдернул, успев осознать, что прикоснулся к чьей-то руке. В вспыхнувшем свете возник повешенный, лицо его было покрыто трупными язвами, из черного рта торчал распухший язык… Эд вскрикнул, отшатнулся. Но страшней всего была протянутая, задеревеневшая рука. С насквозь мокрой одежды висельника стекала розоватая сукровица. Капли шлепались в лужицу, слышались чмокающие звуки. Мигульский пробормотал невнятное «ха», выругался почти беззвучно: губы его странно одеревенели. Тут свет потух, Эд осторожно обошел чучело, вдруг почувствовав позывы к рвоте. Сердце рвалось в бешеном ритме. «Не хватало еще помереть от страха. Или свалиться в какую-нибудь вонючую яму…» Он опять наткнулся на стену, стал шарить по ней руками. Он пошел дальше, придерживаясь периметра стены, но везде натыкался на новую преграду. Тяжкий, нечеловеческий стон вдруг потянулся прямо из-под его ног. Этот вой то нарастал, то спадал… Эда стало трясти, в неверном свете он явственно увидел очертания гроба.
– Сейчас, сволочь, конечно, будешь открываться? – с ненавистью закричал он. – Да? Ну, давай, давай, открывайся, поговорим, закаканная коробка!
К его ужасу гроб заскрипел, закачался, крышка пружинисто подпрыгнула, потайной свет стал ярче, замерцал, будто разгораясь. В гробу лежал иссохший мертвец с зеленым лицом. Голова его плавно повернулась к Мигульскому, открылись пустые безумные глаза.
– А-а-а! – обмирая, не закричал – заныл Эд и, словно безоглядно бросаясь в омут, прокричал: – А ну, вылазь, вылазь, вонючка дохлая!
Мертвец лежал неподвижно, устремив в потолок вурдалачий взгляд, и вдруг резко, будто подброшенный сатанинской силок, дернулся и сел. Мигульский отпрянул, нога его угодила во что-то вязкое и липкое, он почувствовал, что проваливается, тонет, дернулся, насилу вытащил ступню из густой клейкой массы. «Странно, я же здесь проходил, – мимолетно подумал он, не сводя глаз с сидящего в гробу мертвеца. – Если он встанет – я сдохну!» – отчетливо понял Эд, тут же развернулся и бросился к выходу. К счастью, дорога была освещена, он миновал уже знакомые коридоры и помещения, спирали и раковины и в считаные секунды оказался у выхода. Эд стал стучать, но эффект получился бы тот же, если б он колотил по пирамиде Хеопса: могучая литая дверь поглощала все отзвуки жизни. Он подумал, как, должно быть, громко орала Ирина – и ужаснулся. Тут он вспомнил о черепе с секретом и жетоне в своем кармане, боязливо покосился в сторону коридора, мертвец, похоже, перестал интересоваться пришельцем, а сам пришелец вновь наткнулся взглядом на уже знакомую нишу под козырьком, подошел ближе, наклонился. Что-то белело, он боязливо протянул руку, почувствовал твердую шарообразную поверхность. Тут же загорелись глазницы. Дрожащей рукой Эд просунул в темечко жетон, в черепе щелкнуло, и одновременно за спиной что-то клацнуло. «Сработал соленоид», – догадался Эд, испытывая простое человеческое счастье. И если б Мигульский был рожден музыкантом, то в ту же минуту, безусловно, в сердце его грянул бы доселе неведомый жизнеутверждающий марш – гимн свободе и избавлению. Но Эд не был музыкантом, потому что мыслил слишком практично. С чувством обновления шагнул он к свету, отдышался, подождал, пока уймется сердце. И только после этого неторопливо поднялся по лестнице. Наверху его встретил Кент.
– И каковы ваши впечатления? – спросил он оскорбительно равнодушно.
– Чудовищно, – буркнул Эд, стараясь выглядеть таким же равнодушным.
Кент молчал, ждал, что еще скажет журналист.
– Я будто окунулся в сказки Гоголя, – уже более искренне произнес Эд.