Чуда не произошло.
– А это что? – с торжествующим негодованием возопил блюститель порядка.
Захар Наумович с болью открыл глаза и страшно зашептал:
– Это провокация… Это тридцать седьмой год…
– Я т-те дам тридцать седьмой! – рявкнул милиционер. – Идет очередной год торжества демократии под руководством преемника Владимира Путина – Дмитрия Анатольевича Медведева! И тебя, мафиози проклятого, вместе с твоей телкой засадим за героин на всю катушку…
– Это не героин, это морфий!.. А во-вторых…
– Во, знаешь ведь! – обрадовался старший лейтенант. – А то – «провокация, провокация».
Захар Наумович прикусил язык и чуть не заплакал от досады. Маша всплеснула руками:
– Да мы сами только-только нашли этот мешочек в боковом кармане. А муж мой врач, чего ты молчишь, говори, он сразу определил, что это морфий.
– Ну, естественно, подкинули, с кем не бывает, – понимающе закивал головой милиционер, вытащил бланк протокола, ручку, стал что-то писать. – … Старшего лейтенанта Баздырева Ивана Фомича, скажу вам по секрету, дурят все, кому не лень; а Иван Фомич, знай, кивает себе головой, рассказывай, рассказывай, соколик. Ведь старлей болван, вокруг пальца обвести можно. Вот они и прилагают свои усилия. А через день Иван Фомич хлоп! – и припер к стеночке. И ему уже в ножки кланяются, мол, бес попутал, прости, гражданин начальник, мол, не хотел, да так само вышло… Я не позволю, – вдруг прикрикнул Баздырев, – вводить следствие в заблуждение! – Видя, что никто не перечит, уже мягче добавил: – Не надо врать, не надо… Я старый стреляный воробей. У меня, граждане мафиози, четыре ножа в боку… Вот, расписывайтесь здесь. Оба… И вот здесь – подписочки о невыезде…
Он забрал подписанные бумаги, положил в конверт мешочек с морфием и удалился.
– Ты что-нибудь понимаешь? – срывающимся голосом произнес Захар Наумович.
– Какая-то чепуха! Кто бы это мог сделать?..
– Я ничего не понимаю! Эта дурацкая поездка, эта твоя глупая идея, идиотский этот отель! Эта кретинская «Завалинка»! К чертовой матери!
Захар Наумович повалился на постель и зарыдал. Маша присела рядом, стала гладить его жесткие курчавые волосы, уверять, что все уладится, образуется, ведь они совершенно невиновны. Она высушила ему слезы платочком и заставила побриться.
В зале собрались почти все гости пансионата. Вслед за четой Кригов появился Мигульский. Даже с первого взгляда можно было определить, что в почтенном обществе что-то случилось – и случилось неприятное. Нет, не раздавались возбужденные или же приглушенные возгласы, никто не суетился, не привлекал общее внимание. И все же в воздухе незримо витала беда, холодным черным пузырем нависала неясная угроза. Так бывает, когда ждут приезда человека, который будет с пристрастием решать судьбы людей, распоряжаться твоей жизнью.
Последними появились Азиз и Анюта, с тем же гробовым выражением на лицах. Анюта, кажется, уже успела отрыдаться.
Стремительно вошел Распорядитель, за ним, чуть приотстав, – величественно-хмурый следователь.
– Господа! – громко обратился Распорядитель. – Случилось большое свинство. Кто-то подлейшим образом, видимо, чтобы затеряться среди нас, подкинул всем наркотик. Старший лейтенант милиции Баздырев обследовал комнаты и вещи каждого из нас. Вы были свидетелями. Я думаю, следствие в лице товарища Баздырева быстро разберется и случившееся станет лишь досадной неприятностью…
– Сомневаюсь, – сказал Баздырев. Он встал на ступеньки, оглядел всех придирчивым взором. – Ишь, собрались… господа. А вы, гражданин Самсонов, я очень надеюсь, что скоро вас будут называть именно так, ха-ха… Так вот, вы будете отвечать за содержание притона наркоманов. Точно говорю… И не так-то все простенько. Я своим портативным пылесосиком у всех возьму пробы из карманов. А многие порассыпали, какие неаккуратные. Точно сказал: «свинство». – Он опять хохотнул. – Так вот, все вы у меня здесь, – он постучал ногой по дипломату, который стоял рядом. – Вот только у журналиста все в порядке, ничего не обнаружил. Да и он тут, видно, случайный, выполняет служебное задание. А остальным – мера пресечения – подписка о невыезде. И директору вертепа тоже.
– Я протестую, а почему Мигульскому можно? – пробубнил Виталик. – Давайте ему повторную экспертизу устроим.
– Правильно, – поддержала Анюта. Известие о том, что замараны все, приободрило ее. – Почему он один чистенький? Может, он сам все это и подсыпал.
– Тише! – утробным голосом громыхнул милиционер, снял фуражку, вытер платком бисеринки на внутренней стороне козырька. Шевелюра у него была иссиня-черная, густая, как шерсть, и закрывала лоб до бровей. – Тише! Ишь, расхорохорились! Господа… Прямо «следствие ведут знатоки» на улице разбитых фонарей… Слушать сюда Ивана Фомича. Все вы – мафия и обвиняетесь в наркотиках. Вскрытие все покажет. Еще раз повторяю, граждане мафиози, наркоманы, тунеядцы. Всем сидеть здесь. За домом – круглосуточное наблюдение. Выезд за территорию отеля приравнивается к побегу, шаг влево, шаг вправо… Прыжок на месте – приравнивается к измене родине. Все понятно?
Подавленное общество промолчало. Иван Фомич ушел, деловито помахивая чемоданчиком.
– Какой-то гулаговец, – проскрежетал Криг. – Господи, какая же у нас грубая и жестокая милиция!
– Да кто же подложил нам эту свинью? – Виталик злобно зыркнул по сторонам. – Убил бы прямо сейчас…
– Господа, прошу соблюдать выдержку и спокойствие, – громко произнес Распорядитель.
– И революционный порядок, – усмехнулся Шевчук.
Но было не до шуток. Гости даже не обратили внимания на великолепный белый костюм и такие же потрясающие белые туфли Распорядителя.
– Я думаю, все прояснится очень скоро. А на грубость этого неотесанного Фомича не обращайте внимания. Следствие установит виновного.
– А давайте сами найдем этого негодяя! – загорелся Виталя.
– И сами будем его судить? – спросил Распорядитель. – Это дело серьезное, господа, и давайте предоставим его следствию.
– А сами поиграем в нашу игру, – добавил Шевчук, умильно улыбнувшись.
Распорядитель не ответил. К нему подкатился Юм и кратко что-то шепнул на ухо.
– Какая-то чепуха! – пробормотал Распорядитель и обратился ко всем: – Господа, мне неудобно об этом говорить, но опять пропал топор!
Гости недоуменно переглянулись.
– Пусть возьмут с пожарного щита, – сказал негромко Распорядитель. – Правда, тупой он, как и этот следователь.
Криг удовлетворенно рассмеялся. К нему уже почти вернулось доброе расположение духа. Остальные тоже заулыбались, порадовались шутке.
Вечером Криг устроил совещание шпионской ячейки. Предателя Азиза приглашать не стали. По совести говоря, доктору невыразимо осточертел отель «Завалинка» и, если бы не обстоятельства, связанные с подпиской о невыезде, он давно бы сбежал. Сейчас его лелеяла худая, ненадежная мыслишка: может, как только развяжутся они с игрой, с этой дурастикой, суетой, изнурением психики, – так сразу их выпустят подобру-поздорову.
– Эту пленку, – он показал кассету Шевчуку, – там заснята какая-то чепуха, документы, что ли, надо переправить через забор.
– На волю? – спросил Игорь.
– Ага… Только вот подписка. Не знаю даже как…
– Захарушка, мне кажется, это был розыгрыш, – вдруг сказала Маша, зная, какие думы точат мужа. Она стала реже улыбаться – последние события подействовали и на нее.
– Какой розыгрыш! – кричащим шепотом отреагировал супруг. Он даже затряс руками от избытка распиравших его чувств. – Это же был морфий! Уж я-то знаю, как отличить его от поваренной соли или зубного порошка. За такой розыгрыш лет десять тюрьмы вклеят! Шутники чертовы…
Он сник, махнул рукой, лицо его стало серым, неживым, как надутый целлофановый пакет.
– Я так думаю, – осторожно начала Маша, поглядывая на окаменевшего супруга, – что нам нужно пустить по ложному кругу вторую пленку.
– Мысль интересная, – похвалил Шевчук. – А что думает по этому поводу наш резидент?
Но Криг молчал и стыло глядел на свои руки. Он представил, как на них защелкнутся наручники, слышал характерный плотоядный щелчок и безуспешно пытался сглотнуть набухающий комок в горле.
– Я думаю запустить пленку через Азиза. Я сама ему передам! – Маша выжидательно посмотрела на супруга. Тот глубоко вдохнул воздух. Она подождала выдоха, но его не последовало. И Маша продолжила:
– Скажем Азизу, чтобы он в условленном месте перебросил пленку через забор. Ночью…
– Зачем перебрасывать ночью, если мы не сможем это проконтролировать, – глухо сказал Криг.
Повисла пауза.
– Захар, а он и не будет перебрасывать. Он понесет пленку Юму, – печально сказала Маша.
– А откуда потом станет известно, что она фальшивая? – таким же погребальным голосом поинтересовался Криг.
– Она будет засвеченной.
– А откуда потом станет известно, что она фальшивая? – таким же погребальным голосом поинтересовался Криг.
– Она будет засвеченной.
– Ну и что? Не написано же на ней, что не та…
– А вообще, это интересно, – заметила Маша. – Надо как-то обозначить эту пленку.
– Я уже обозначил, – подал голос Шевчук, сматывая пленку в кассету.
– Дайте! – приказал Криг. – Мне надо знать, что вы написали.
Он потянул за краешек пленки, и тут появилось нацарапанное на эмульсии слово «ПОПА».
– Вы думаете, они поймут? – спросил он задумчиво.
– Я думаю, да, – твердо ответил Шевчук и поднялся.
– Подожди, – встрепенулась Мария. – А самое главное, как мы передадим на волю настоящую пленку? – Она с усмешкой посмотрела на Игоря, потом на мужа. Тот сидел, нахохлившись, смотрел на руки.
– А это я беру на себя, – небрежно сообщил Шевчук.
– По условиям игры надо добраться до почты и там оставить пленку в абонентном ящике. А это далеко. Ты собираешься в самоволку?
– Это сделает Мигульский.
– Мигульский? Сомневаюсь, – покачала головой Маша. – Чтоб ты знал, он упорно распространяет слухи, что ты работаешь на Юма.
– Я знаю. И все же это сделает Эд. У него свободный выезд. А пленку я ему передам через Ирину. Последнее время мы с ним, знаете ли, не общаемся…
На следующий день, после завтрака, Шевчук незаметно подошел к Ирине. Убедившись, что вокруг никого нет, он протянул ей кассету.
– Возьми эту пленку. Передашь ее Эду. Пусть отвезет на почту. Двадцать четвертый абонентный ящик.
Ирина заморгала, откинула голову, посмотрела изумленно:
– Вот так, просто, силовым напором? Узнаю натуру… А почему ты решил, что я и тем более Мигульский должны выполнять твои распоряжения?
Шевчук молчал.
– Игорек, это же интеллектуальная игра, а ты так напролом.
– Если не сделаете это, я расскажу нашей почтенной публике, как вы на пару с Мигульским подсовывали всем морфий… Как Эд подбросил эту гадость мне в номер, а ты довольно ловко засунула пакетик в карман Кригу. Я наблюдал за вами и был восхищен. Особенно тобой…
– Какая чепуха… А как ты докажешь? – запальчиво отреагировала Ира.
– Докажу. Я расскажу, в какой момент ты это сделала.
– Ну и в какой?
– Когда ты подсела к нему и завела интеллектуальную беседу о СПИДе. Доктор очень увлеченно тебе рассказывал, а ты все смотрела на его карман.
Ирина смешалась.
– Это Мигульский заставил сделать. Он же вроде начальника у меня. Говорит, так надо по условиям игры. Я, дура, поверила, а потом оказалось, что это настоящий наркотик. Идиотская ситуация.
– Передашь ему пленку и разъяснишь ситуацию.
– А ты не так прост, господин шантажист.
Через некоторое время Шевчук услышал звуки работающего двигателя, выглянул в окно. Зеленая «Нива» медленно выехала за ворота… Шевчук спустился вниз, он самодовольно почесывал пушок на груди и напевал себе под нос легкий мотивчик.
Возле двери Крига Шевчук остановился и коротко постучал. Переступив порог, он заявил:
– Шеф, пленка только что выехала по направлению к почте. Через полчаса мы получим квитанцию. Жаль, что я не побился с вами об заклад… – Он выглянул в окно. – У вас окна выходят на другую сторону, не видно…
– А вы уверены? – осторожно спросил Криг.
– Абсолютно!
– Как тебе это удалось? – восхищенно спросила Маша.
– Об этом я пока рассказать не могу.
Маша открыла шкаф, достала бутылку шампанского и подала мужу.
– С нас причитается.
– Вообще-то ставить должна проигравшая команда, – проворчал Криг, но бутылку взял, долго разворачивал витую проволочку, осторожно пшикнул пробочкой.
Они выпили за победу, Шевчук икнул, пробормотал «пардон»…
– А вы, Игорь, оказывается, симпатичный парень, – захмелевшим голосом сообщил доктор. – Так ловко обделали дельце.
– Ну что вы, я прост, как кирпич.
Когда Игорь вернулся в номер, то увидел на постели записку: «Попа – это не смешно». Рядом лежал пустой целлофановый пакетик.
Шевчук послонялся по двору, потом пошел к бассейну, кончиком ноги попробовал воду, скривился. Она была горячей. Купаться расхотелось. Шевчук ждал, и, подобно полководцу, нетерпеливо ожидающему ключи от вражеского города, мыслил лишь ругательствами и угрозами. Подошла Ирина, она щурилась от едкого света.
– Я тебя везде ищу. Получай свою дурацкую квитанцию. Еле уговорила Мигульского. Не хотел ехать…
– Ломался для виду, – отрезал Шевчук. – Жарко здесь, вода будто потная… пойду к себе.
Он спрятал квитанцию в карман и подумал, куда теперь ее девать и с какой физиономией демонстрировать жаждущей публике. «Никогда в жизни у меня не было более идиотского занятия», – подумал он.
Едва он зашел в свой номер, как послышался вороватый стук в дверь. Это был Юм. Носик его топорщился, будто он принюхивался к чему-то неприятному, глаза же блуждали по сторонам, как у человека, нуждающегося в немедленном сочувствии. После паузы он поднял глаза, и Игорь заметил, как странно они блеснули. Юм приложил палец к губам, подозрительно покосился назад, осторожно выглянул за дверь. «Все это уже было», – расценил поведение Юма Шевчук и приготовился наблюдать дальше.
– Знаете, Шевчук, у меня последнее время, кажется, развивается гомилофобия… Ах, вы не знаете, что это такое? Это страх перед толпой… Я не выношу скопище народа, меня начинают преследовать, понимаете ли, дурные мысли и предчувствия.
– Кто вас научил этому дурному слову? – грубо спросил Шевчук.
– Какому? – испуганно прошептал Юм.
– Ну, страх толпы…
– А-а, гомилофобия… Криг.
– Я так и знал… не слушайте его, а то еще вдобавок приобретете синдром иммунодефицита.
– Вы так думаете?
– Абсолютно уверен.
– Простите, я посмотрю, нет ли кого у вас под кроватью. – И Юм, кряхтя, стал на карачки, заглянул под шкаф, под кровать, потом, будто фокусник, вытащил из рукава скомканную газетную бумажку и незаметно подкинул ее.
– Юм, не валяйте дурака. Толпа ну никак не может разместиться под кроватью или в шкафу.
– Я знаю, – он встал и, задыхаясь, пробормотал: – Но ничего не могу поделать. Так мне спокойней. Вы знаете, я хотел вам сказать… Здесь собрались очень подозрительные люди, мне кажется, что половина здесь бандиты, а вторая половина отъявленные жулики. Они жмут руку, улыбаются, а сами думают, как бы тебя объегорить. Вот вы про доктора сказали, а я ведь ему верил. А он, значит, тоже… Только вот вы – единственный здесь нормальный человек. Я вам честно говорю: никому здесь не верьте. Это не игра, это кое-что похуже. Это всерьез… – … и надолго, – закончил известную цитату классика Шевчук.
– Вы думаете, почему столь разные и серьезные люди собрались здесь и занимаются несерьезным делом? Чтобы развлечься? Нет! Они ищут выхода для своей сатанинской энергии. Ведь что их привлекло – убийство! – Юм округлил глаза, маленький ротик на мгновение замер и стал похожим на напрягшийся пупок. – Убийство… – повторил он еще раз устало и безнадежно. – Я здесь уже успел навидаться, и кое-чего понять. Это не люди, это призраки бывших, когда-то светлых душ, коими мы все появлялись на свет божий. Это скрытые маньяки, они захлебываются от страсти и нетерпения, они ищут, идут, изнемогают – им нужна жертва. Это для них сладко. Шевчук, вы ветеран войны, вы, наверное, понимаете меня, как может человека тянуть к убийству, к уничтожению себе подобного. К вам сие не отношу, вы попали в Чечню не по доброй воле. А ведь были там и люди, которые…
– Я поехал туда по собственному желанию, – перебил Шевчук.
– А-а… По собственному? – осекся Юм. – Все равно, я знаю, вы не такой. Вы удивляетесь, почему я боюсь толпы. Толпа – это худшее состояние человека. Я тоже служил в армии, и когда был солдатом, мне сейчас стыдно, я из строя выкрикивал девушкам, которые имели несчастье проходить мимо, такие глупости и гадости… Уф-ф, стыдно до сих пор… А все это из-за того, что в толпе можно всё. Вы знаете, почему Распорядитель строго запретил задавать вопрос, когда состоится убийство? Все буквально с первого же дня канючили бы без продыху: «Ну, когда, когда же наконец?!» – Юм закрыл глаза и сложил руки на груди.
– Я чувствую, случится что-то ужасное, – низким утробным голосом произнес он. При этом губы его совершенно не шевелились.
– Вы не помните случайно, как называется болезнь – боязнь замкнутого пространства? – вдруг поинтересовался Шевчук.
– Как же, как же, помню, – торопливо ответил Юм и наморщил лоб. Рыжие волосики съехали на самые глаза.
– Клаустрофобия, вот!
– Спасибо, – поблагодарил Шевчук. – А у меня, знаете ли, клаустрофилия.
– А-а, «филия», да-да, любовь к одиночеству, – рассеянно согласился Юм, ткнул пальцем в Шевчука и с расстановкой произнес: – Нельзя культивировать низменное!
Он молча поклонился и вышел.
Вечером, когда за холмом погасло светило, общество собралось для игры в покер. Каждый из гостей сегодня испытывал скуку – и каждый по-своему. Кто-то пресытился калорийным рационом, кто-то искренне жалел затраченных в баре денег, кому-то еще вообще ничего не хотелось…