Все вздрогнули – до того мрачной была вводная часть. Шевчук, не вставая, приподнял и вновь опустил ноги.
– В то время, пока все обитатели отеля были заняты игрой в карты, известный вам господин ждал свою жертву в гостиной, в которую он незаметно проник. Накануне с помощью газеты и ножниц он составил свое гнусное и коварное послание. Вот оно – состряпано из выклеенных заголовочных букв. – И Юм показал известную всем записку. – Обрывки газеты были обнаружены в номере Шевчука при понятых – господине Карасеве и уважаемой Анюте, пардон, не знаю фамилии.
– Не надо фамилии, – пискнула Анюта, – можешь называть и так.
– Хорошо, госпожа Итак, – кивнул Юм. – В общем, круг замкнулся. Совершив злодеяние, Шевчук хладнокровно принял на себя роль случайного свидетеля, который якобы случайно вошел в гостиную и после чего поднял тревогу… Вы преступник, господин Шевчук, вы убийца, и вам надлежит понести суровое наказание, – заключил Юм и смолк, превратив свой ротик в маленький розовый пупок.
Раздались аплодисменты. Аплодировали: Виталя, Анюта, Ирина, Мигульский. Потом к ним присоединился и сам Юм. Он было пытался навязать свой ритм хлопанья – овации в монолитном едином такте: «чух-х… чух-х… чух-х…» Ибо только так выражается апогей восторга. Но тут аплодисменты стихли, и Распорядитель объявил:
– Слово предоставляется обвиняемому!
И наступила тишина, которую совсем не случайно на судебных заседаниях называют гробовой.
– Я хотел бы спросить обвинителя, зачем он вчера приходил ко мне в номер, рассказывал про свою гомилофобию и ползал под кроватью? Уважаемый доктор Криг, пожалуйста, поясните всем нам, что это такое – гомилофобия.
– Это психическое заболевание – страх перед толпой.
– Благодарю. Юм, так на кой черт ты лазил под мою кровать?
– В тот день мне действительно нездоровилось, – не моргнув глазом соврал Юм. – Видно, жара, или переволновался. Кажется, даже голоса чудились. Вот чьи – сейчас не помню… – Он пожал плечами. – Я и не ползал под кроватью. Зачем так превратно… Просто у меня запонка упала, а я постеснялся об этом говорить, чтоб вы не подумали, что я ношу бракованные или какие-то плохие запонки.
– Ладно, не ври. Ты ведь именно тогда подбросил эту смятую газетку… А теперь у меня вопрос ко всем. Помните, как часы в зале пробили восемь и Юм напомнил про ужин? Никто не обратил внимания, что часы отставали?
– Да, действительно отставали, – заметил Криг, – на десять минут.
– Кстати, я тоже заметил, что часы врали, – подтвердил Мигульский.
– Обратите внимание: сейчас эти часы идут точно. Стрелки были специально подведены.
– Как в сказке про Золушку, – сказала Анюта.
– И в течение этих десяти минут, – продолжал Шевчук, – и произошло так называемое убийство. И совершил его Юм, сделав вид, что идет мыть руки. Все помнят: у него потекла ручка.
– Но позвольте, Шевчук, как из туалета попасть в гостиную? – спросил Криг.
– Оказывается, очень просто. Прошу за мной.
Шевчук направился в туалетную комнату, за ним, почти вприпрыжку рванулась Анюта, потом Виталя, затем остальные. В туалете поспешно хлопнула дверца кабинки. Все с любопытством оглянулись, потом повернулись к Шевчуку. Он молчал. Послышался шум сливаемой воды. Почти одновременно захохотал Виталя. Дверца отворилась, вышел сильно смущенный парнишка-уборщик.
– Мустафа, ты не протирал подоконники? – спросил Шевчук.
– Нет, еще не протирал.
– А скажи, это ты запер кабинку?
– Нет, я не знаю, кто делал. Туалет хороший, зачем закрывать. Я открою, сейчас открою…
– Спасибо, Мустафа… – Игорь повернулся к притихшим гостям. – Вот здесь, на подоконнике, следы ботинок. Юм, ну-ка, продемонстрируй свою подошву.
– Ну, зачем вы так сразу, – заворковал обиженно Юм.
– Давай, давай! – заволновалось общество.
И Юму пришлось наступить подошвой на мокрую тряпку и поставить отпечаток на полу.
– Твоя, твоя! – заорали все обрадованно, позабыв поаплодировать. – Вот он, характерный рисуночек-то.
– Взобравшись на подоконник, Юм вылез наружу, и по бордюру прошел к соседнему окну. Давайте выйдем, и я покажу это с улицы.
Все ринулись к выходу, кто-то зацепил ведро с водой, хлынули мутные потоки, с хохотом и визгом гости зашлепали по луже. Мужчины полезли в окно, дабы на себе испытать преступный путь. Потом Шевчук пригласил всех в гостиную, попросил стоящих на бордюре мужчин пока не лезть в окно, показал еще одни следы от подошв. Мигульский заметил пятнышко синей пасты.
– Юм, – обрадованно закричал Эд, – вот, смотри, ты плохо руки вымыл!..
– А я предлагаю, – заорал Виталя, – за то, что плохо мыл руки и ботинки, выкупать его в бассейне!
И сам первый ухватил толстяка под коленки, подскочили Ира, Анюта, Мигульский, повалили брыкающееся тело и поволокли за дом. Там его хорошо раскачали и забросили в воду. Взметнулся приличный фонтан, кого-то забрызгало, и это вызвало новую бурю негодования и нападок на Юма. Все смеялись, и лишь одна Маша жалела беднягу Юма. Она подала ему руку, когда он вылезал из бассейна. Правда, чуть сама не свалилась в воду. Юм, совершенно потерявший номенклатурный вид и, увы, уже не похожий на Маленкова, громко шмыгал носом и плакал. Но лицо его было мокрым, и никто не заметил слез. С него обильно стекала вода, один ботинок утонул в бассейне; Юм растерянно озирался, а вокруг хохотали. Виталя корчился, Криг что-то презрительно цедил и ухмылялся, Анюта тоже радовалась и показывала пальцем на обвислые мокрые штаны Юма. Он судорожно вздохнул, достал мокрый платок, вытер им лицо и вслух пожалел френч. Это вызвало новый взрыв хохота.
Шевчук разделся, нырнул в бассейн, достал со дна ботинок.
– Не расстраивайтесь, Юм, – посочувствовал он. – Зато вы похожи сейчас на партийного секретаря, который, невзирая на дождь, личным примером ведет народ на битву за урожай.
– Я вижу, здесь уже произошел суд Линча, – раздался суровый голос Распорядителя. – Юм, переоденьтесь и сразу в залу. Френч не забудьте повесить на плечики. Такие сейчас уже не выпускаются.
В зале сидел уже знакомый всем милиционер Иван Фомич Баздырев. Несмотря на жару, он был в фуражке и кителе. На его коленях покоилась черная дубинка. У всех сразу испортилось настроение.
– Ну, что, все здесь? – вместо приветствия спросил он у Распорядителя.
– Все. Сейчас Юм подойдет.
– А-а, главный мафиози… Та-ак. Проверим наличие. Карасев?.. Ка-ра-сев!.. Что непонятно, граждане? Всем отвечать громким и жизнерадостным «я!». А потом, хе-хе, кое-кому придется отзываться уже именем– отчеством… Карасев!
– Я! – неохотно ответил тот.
Милиционер глянул из-под козырька, поиграл дубинкой, держа ее за петлю мизинцем.
– Ничего, ничего… Карасева!
– Я!
– Шевчук!
– Я!
– Алиев!
– Я!
– О, Политбюро пошло… Криг!
– Я!
– Еще раз Криг!
– Я!
– Хорошо, – похвалил милиционер. – Без путаницы… Сентерева!
– Я! – отозвалась Анюта.
– А вот, кажется, и Юм заявился… Кент где? – резко спросил старший лейтенант, глянув хмуро на Распорядителя.
– Поехал за продуктами.
– А как же подписочка о невыезде?
– Но ведь надо же людей чем-то кормить, – начал оправдываться Распорядитель.
– Я по-человечески тебя понимаю. Но раз положено – значит, всем сидеть! Вот Мигульскому можно. А он ведь здесь торчит. Сознательность проявил… Ладно, разберемся. Техперсонал на месте?
– На месте. Можете проверить.
– Потом… Ну, что, главный мафиози, – ласково обратился старший лейтенант к Юму. – Иди сюда.
Юм пожал плечами и приблизился.
– Ну-ка, руки свои… – И милиционер ловко защелкнул наручники на его запястьях. Кто-то испуганно ойкнул.
– Иди, бандюга! – Милиционер ткнул Юма дубинкой в зад, повел в вестибюль, буквально через минуту страж порядка вернулся. – А выпить у вас есть что?
– У Юма ключи. Он – бармен, – холодно ответил Распорядитель.
– О, черт! – ругнулся старший лейтенант, пошел за арестованным.
Все подавленно молчали, ничего не понимая. Милиционер ввел Юма, ткнул дубинкой.
– Открывай!
Юм молча показал сцепленные руки.
– О, черт! – опять ругнулся страж порядка, достал ключик, отомкнул «браслеты».
Юм потер руки, вытащил связку ключей, отпер ставни и пролез под стойкой.
– Шампанского мне! – приказал милиционер. – И водки, водки плесни туда. Что прикидываешься утюгом? Коктейль не знаешь: советское шампанское и русская водка. А получается «Ночи Калабрии». Ты чего такой мокрый? Вспотел от страха?
Он принял коктейль и стал медленно, с наслаждением пить.
– Ничего, ничего, все еще у тебя впереди. Суд, этап, тюрьма, снова – этап, зона, поселение… Как говорится, аз воздастся по заслугам.
Он сделал большой ёкающий глоток, срыгнул и продолжил:
– Сталин говаривал: «Нет ничего лучше после того, как расправишься с врагом, хорошо выпить, а потом лечь спать». При Сталине, чтоб тут не вякали, порядочек был. Это сейчас тут распустилась мафия, болтуны, нечисть вся повылазила. Железной метлы на вас нет… Вот ты кто? Доктор? – Старший лейтенант упер палец в Крига. – Тебе чего, мало было? Чего – с жиру бесишься? Взяток от больных не хватало? Чего ты полез наркотиками заниматься? Эх, был бы я твоим батькой, а не при исполнении, снял бы с тебя штаны, да ремнем задницу отдраил. Прямо при твоей бабе. Шоб кра-а-сная была… Как флаг! Чо молчишь – стыдно? Врешь! Боязно тебе, боязно… Ну, а ты чего вылупился? – указал он дубиной на Шевчука. – Что – умный очень?
– Да поумней некоторых! – отозвался Шевчук.
– Ну, поговори, поговори пока. Мы потом тебя в камеру к педикам сунем. Там запоешь арию… Из балета Петра Ивановича Чайковского «Гусиное озеро». Уф-ф, и жарко у вас… Чо, «кондишен» не пашет?
Он снял китель, фуражку, почесал макушку, пробормотал:
– Что-то через парик плохо чешется…
Потом подергал за чуб и вдруг медленно, будто снимая скальп, оторвал свою черную густую шевелюру, бросил ее на стул. Радостно засияла потная лысина. Потом милиционер неторопливо отодрал усы, поморщился, стал отклеивать брови, вытащил изо рта какие-то косточки и наконец оторвал кончик носа.
– Кент?! – выдохнуло общество. – Кент!!!
У всех что-то где-то сперло, из-за чего других слов более не последовало. Люди онемели. Онемели от счастья, их силы были подорваны, люди измучены, Кент так и не дождался аплодисментов.
Первым пришел в себя Шевчук. Он коротко пожал руку герою жанра. Кент снял форменный галстук, направился к стойке бара. И, уже не пугаясь человека с дубинкой, вслед бросились остальные. Неизвестно, как в книгах, но в жизни разыгранный психологический этюд требовал именно такой развязки: все наперебой заказывали «Ночи Калабрии». Хлопало шампанское, пробки летели во все стороны, как снаряды при артобстреле, пенистые струи низвергались в фужеры, сытно булькала охлажденная, вязкая водка. Анюта упрашивала Кента последний раз пустить ее в «Подвал Потрясений». Кент отказывал, но девица канючила, строила глазки, двигала бедрышком, и в конце концов тот согласился, но потребовал принести справку – согласие от Азиза. Появился Алиев, устало сказал: «Пусть идет. Хрен с ней!»
А через десять минут ее опять выносили бесчувственную, и опять с ноги ее стекала ужасная бурая краска, замешанная на основе глины. Все лениво и равнодушно посмотрели на это зрелище и вновь принялись за «Ночи». И вроде бы дрянной был напиток – слишком незамысловаты ингредиенты, но, поди ж, как хорошо ударяло в голову. «Ночи Калабрии»… Одно слово – милицейский напиток.
– Подождите Кент, не запирайте вашу кладовку, – крикнул сверху Шевчук. – Жуть как хочется посмотреть, Анютка аж в третий раз устоять не может. Вдруг и меня проймет?
– Я подозреваю, она дуреет от подвала, как от наркотиков, – тихо поведал свои соображения Кент. – А вы, пожалуйста, идите. Надеюсь, интересно проведете время.
Он прикрыл чугунную дверь, и Шевчук спустился в подвал. Вначале он ничего не мог разглядеть, потом, когда глаза привыкли к темноте, он, как и его предшественники, различил ступени, спустился по спирали ниже. Зеркальная комната не потрясла его воображения, зато глаза, торчащие в стене и загробным голосом умоляющие закрыть веки, доставили некоторое удовольствие, Шевчук прислушивался к отдаленным голосам, шепоту, эти звуки рождались в разных углах, будто исходили из камня. Ему не хотелось идти за звуком. Где-то угробно завыло, он сплюнул и сказал:
– Барахло.
– Не нравится? – спросил голос из темноты.
– Так себе, – ответил Шевчук.
Вспыхнула зажигалка, в ее свете он узнал точеный профиль Распорядителя. Он подпалил фитилек свечи, затрепетало желтое пламя.
– Кое-что, конечно, тут надо усовершенствовать, – сказал Распорядитель, – для таких невозмутимых, вроде тебя. Сделать цельную программу… Пошли, покажу тебе своего любимца – «ваньку– встаньку».
Они пошли по темному коридору.
– Прохлада здесь естественная, – заметил Шевчук.
– Осторожно, не вляпайся, тут трясина… Или ты хочешь пройти по полной схеме?
– Да нет, спасибо. Давай своего «Ваню».
– Сейчас – должно сработать реле.
Тут осветился гроб, что-то заскрипело, потом стихло.
– Черт, опять заело…
Распорядитель подошел к гробу, тронул крышку, она тут же откинулась в сторону.
– Вот… Здравствуй, «Ванечка»! – Мертвец повернул голову и открыл глаза.
– Ну, вставай, вставай, лежебока. Видишь, гостя привел. – Распорядитель протянул руку, будто собираясь помочь, но мертвец тут же пружинисто подскочил, сел в гробу и застыл, будто ушла из него мертвенная сила. – Увы, это пока все. Хочу сделать, чтобы он манил рукой и шевелил губами. Ну, а потом, в перспективе, ну, это уже японцев приглашать надо, хочу сделать, чтобы мой «Ванечка» выходил из гроба, ну, и хотя бы пару шагов навстречу.
Мертвец между тем рухнул обратно в гроб, закрыл глаза, крышка, громко стукнув, вернулась на место, Шевчук вздрогнул.
– Пошли, у меня там закуточек есть, – предложил Распорядитель.
Он толкнул потайную дверцу, выкрашенную под кирпичную стену – вблизи не разглядишь, и вошел, держа перед собой свечу, потом взял со стола подсвечник, зажег все фитили. В помещении, застланном персидским ковром, стояли диван, кресла, в углу отсвечивал зеркалами бар. Распорядитель достал рюмочки, наполнил их коньяком. При свечах жидкость казалась расплавленным червонным золотом.
– К сожалению, за закуской далеко идти.
– Обойдемся…
– Ты когда был в Чечне? – вдруг спросил хозяин покоев.
– В 99-м и 2000-м.
– Понятно. Я тоже в эти годы там был. Следственная группа при МВД России.
– Значит, ты эмвэдэшник?
– Был следователем по особо важным делам, в Чечне раскручивал дело по транзиту особо крупной партии наркотиков. И думал, что взял-таки гада одного, что вцепился в глотку, а это оказалась ступня. Меня и раздавили. Хорошо, в тюрьму не угодил. Загремел из следственных органов. Потом кем только не был: в художественной самодеятельности, рекламой занимался, пробовал даже мемуары писать. А потом, когда сменилось руководство, предложили вернуться в органы. Но я не пошел. И вот видишь, все равно работаю почти по специальности. Организовал дело – спектакль, в котором участвуют все желающие. Ко всему – отличная кормежка, игра в манеры, сэры, пэры, джентльмены… Каждому ведь в глубине души хочется покочевряжиться… И – жуткий детектив: чисто русское убийство. Непрофессионал завалит здесь все дело. Я имею в виду художественную часть… Старые знакомые помогли мне развернуться. Взял в аренду эту дачу, ребят толковых подыскал, деньги льются потоком. – Распорядитель вздохнул. – Надоело все. Будто несешься по скользкой дороге без тормозов. Вертишься, крутишься, чтобы не занесло. Ну, а ты кем устроился в этой жизни?
– Меня тоже уволили, точнее, списали вчистую по здоровью. Последнее место работы – грузчик. Сейчас – нигде.
– Ясно… Ко мне пойдешь?
– Нет, – не раздумывая, отказался Шевчук. – Не по мне это – веселить твоих толстомордых клиентов.
– Кто тебе сказал, что веселить? Я, если ты заметил, особо их не балую. Одно потрясение за другим.
– Заметил. Вешаешь лапшу на уши.
Распорядитель усмехнулся, снова аккуратно наполнил рюмочки.
– Видишь ли, сейчас в работе меня прельщают не столько деньги, как возможность понаблюдать за людьми в ситуациях, которые я им моделирую. Сюда приезжают напыщенные бонзы, которым некуда девать деньги, которые пресытились развлечениями. А здесь они попадают в такие неприятные истории, что весь их апломб как рукой снимает. И сразу видно: кто глуп, кто смешон, кто труслив. Все это игра, азартная игра! Каждый раз я комбинирую что-нибудь новенькое, я изучаю каждого человека и потом предлагаю ему такую роль, ставлю в такое положение, в котором он, миленький, весь передо мной наизнанку…
Распорядитель раззадорился, глаза его блистали, черты лица в мерцающем свете стали резче.
– Однажды очередной заезд моих клиентов так переругался, что мне пришлось прервать игру и навсегда запретить политические споры. В другой раз компания подобралась изысканно-вежливая, предупредительная. Но знал бы ты, сколько гадостей они наговорили друг о друге – столько я никогда не слышал… Однажды один начальник из министерства культуры потребовал у меня план-сценарий. Я его, конечно, вежливо послал к черту. Этот идиот постоянно вмешивался в ход игры, лез с дурацкими рекомендациями. От него надо было избавляться, и я напустил на него всех остальных. В результате он вынужден был с позором бежать… О, это игра, которую еще надо поискать! Но самая лучшая роль – моя. Как ты думаешь, что самое трудное в ней?
Шевчук пожал плечами:
– Держать всех в постоянном напряжении?
– Поверь, самое трудное – сдерживать смех, когда десяток идиотов думают и говорят одно и то же, буквально слово в слово, а ты, зная, как они мыслят, погоняешь их, будто стадо баранов…
Распорядитель встал, подошел к стене, щелкнул зажигалкой, осветил старинного вида канделябр, аккуратно зажег свечи. Стало светлее. Шевчук заметил, что в лице его собеседника появилось что-то отталкивающее. Распорядитель смотрел сквозь пламень свечей, видно, куда-то очень далеко.
– Я каждому подбираю роль, которая соответствует его сущности, которая живет в его душе, рвется, просится наружу… Которая предписана рождением…
– Звучит самонадеянно, – заметил Шевчук. – … а потом я наблюдаю, как этот человек в своей истинной роли начинает выкручиваться, ловчить, раздуваться от самомнения. После той шутки с наркотиками в моем кабинете побывали все до одного – кроме тебя. О-о, какие были страсти! Шекспир бы нервно схватился за перо… А вот ты не пришел. Как будто тебе все равно. И я понял, что ты из наших.