Послышался единый полувздох-полустон. Распорядитель нехорошо улыбнулся, почему-то посмотрел на часы и сел. Воцарилась тишина. Кто-то разок кашлянул, а потом раскашлялся надолго, с надрывом. Это был доктор, под конец он начал давиться, и это уже напоминало не кашель, а хрипы удавленника. Но его страдания не вызвали сочувствия, а, наоборот, злорадство. Когда он затих, тишина стала еще более неприятной. Каждый чувствовал, что надо что-то сказать, определиться в этой тягостной ситуации; и теперь, чем больше затягивалась пауза, тем более нелепо бы прозвучали любые слова.
«Хоть бы кто-нибудь покашлял», – подумал Виталя. Ему было муторно.
– У изуверов-следователей образца 1937 года один из способов добывания сведений заключался в многочасовом молчании, – прервал паузу Распорядитель. – Молчал следователь, молчал и обвиняемый. Это продолжалось очень долго, иногда днями. Под конец жертва уверовала, что следствию все известно, – об этом жертве постоянно намекали. В конце концов обвиняемый раскалывался… Я хотел рассказать вам кое-что из жизни топоров. Как вы помните, один из них дважды исчезал. В семь утра красный пожарный топор после рубки дров был помещен на свое законное место. В восемь пятьдесят пять его обнаружили в комнате убитого со следами крови. В этот промежуток времени из отеля кроме прислуги выходил гражданин Карасев – на зарядку. Его супруга оставалась в номере и на зарядку не вышла, так как подвернула ногу.
– Ну и что с того? – выкрикнул Виталя. Он вскочил, ноздри его по-лошадиному раздувались, будто он только что одолел марафон.
– Прошу не перебивать! Последнее время в вашей семье происходят ссоры, свидетелями которых были многие из сидящих здесь.
– Да-да, было такое, – подтвердил кто-то негромко, явно искажая голос.
– Но это, черт возьми, наше семейное дело!
– Это было бы так, если бы вы вчера после словесной перепалки не спустили с лестницы вашу половину… Чем нанесли ей увечье. Кстати, доктор, вы можете засвидетельствовать опухоль на ноге гражданки Ирины Карасевой?
– С удовольствием. – Криг почтительно приподнялся и важно прошествовал к Ирине.
Та метнула на него презрительный взгляд, но промолчала.
– Вы позволите? Где у вас болит? – Криг примостился на корточках возле стройных ножек. – Положите, пожалуйста, больную ножку на здоровую… Хорошо, очень хорошо. – Он поднял голову. – А теперь вас, Анюта, да, именно вас, я попрошу присесть рядом – и тоже ножку на ножку… Вот видите, можно сравнить, – Захар Наумович погладил икры зардевшейся Анюты, – здесь нормально…
Он выпрямился, сделал шаг в сторону, присел на корточки перед Ириной, осторожно взял ее за голень.
– Вот, здесь тоже нормально. А вот от щиколотки мы видим… не больно? – Он сделал изящное соскальзывающее движение. – Ножка заметно опу…
Захар Наумович не договорил, потому как Ирина коротко ткнула его ножкой куда-то в колено или живот. Он вскрикнул «ой» и упал, взметнув вверх согнутые коленки и качнувшись на спине на манер пресс-папье.
– Ох, простите, – бесчувственно извинилась Ира. – Это у меня нерв дернулся.
Криг молча поднялся и сердито прошел на свое место, Маша расстроенно покачала головой.
– Факт членовредительства засвидетельствован! – объявил Распорядитель.
– Да нет, ничего, я не ушибся, – отмахнулся Криг.
– Я не о вас…
– Зачем вам все это надо? – выкрикнул раскаленный Виталя.
– Сейчас узнаете! Впрочем, не сейчас, – Распорядитель сделал паузу, безразлично посмотрел на общество. – Я хотел сказать, что каждый из вас имел все основания убить Шевчука.
Послышался возмущенный ропот.
– Доказательства! Давайте доказательства! Надоели ваши глубокомысленные недомолвки! – завозмущался очухавшийся после падения Криг.
– Хорошо. Тогда начнем с вас. Однажды, как известно, вы лечили Шевчука от одной нехорошей болезни. Лечили не просто так, а за деньги. Верно?
– Это еще доказать надо! Да и к тому же сейчас рыночные отношения.
– Да, но не в государственном учреждении, где вы работали. И лечили вы его анонимно, не требуя предварительно назвать партнершу, от которой подцепил болезнь, – что запрещено, не вам это объяснять. Нехорошо, если станет известно, что подающий надежды ученый в области СПИДа будет скомпрометирован такими чудовищными фактами. Согласитесь, – Распорядитель сделал широкий жест, адресуясь к обществу, – что повод у вас для расправы был существенным.
– Еще бы! – веско произнес Виталя.
– Я не исключаю, что совершить преступление могли и сидящие здесь женщины. Хотя, по предварительным данным, удар был очень сильным и, скорее всего, нанесен крепкой рукой.
Все почему-то покосились на Виталю, который, как на грех, сидел в маечке, из-под которой во все стороны выпирали тугие узлы мышц. Виталий заерзал и нахмурился и, возможно, впервые в жизни позавидовал дистрофикам.
– Но женщина вполне могла быть соучастницей преступления. Мария, это касается и вас.
– Благодарю вас. Этот намек я поняла гораздо раньше. – И она царственно улыбнулась. – Вы, кажется, не наигрались, господин Самсонов, и все хотите попугать бедных своих гостей. Нехорошо для хозяина…
– Отель называется «Завалинка», – холодно напомнил Распорядитель.
– От слова «завалить»? – вставил реплику Мигульский.
– Возможно… Кстати, у меня и к вам вопрос. Вы сегодня не встречались с покойным?
– Нет. И, надо полагать, не встречусь уже и завтра. Мария, кажется, ты права насчет игры. Ведь Борис Всеволодович – вы не против, если я так буду называть? – и меня подозревает… Впрочем, об этом, кажется, все знают. Через энное количество лет мы с Шевчуком случайно пересеклись в Чечне, я там был в командировке. Написал про Игоря очерк. А здесь встретились, тоже чисто случайно.
– А мне известно, что вы появились здесь благодаря Шевчуку. Он показал вам свой пригласительный.
– Хорошо, пусть будет так. Просто мне хотелось чувствовать себя в этой среде нейтральным.
– А теперь все-таки скажите, зачем вы сегодня стучались к Шевчуку? Последнее время ваши отношения стали натянутыми – после известной ссоры, в которой он намекнул вам о журналистской нечистоплотности. Не так ли? Сегодня он открыл вам дверь. Я это слышал. Слышали и другие свидетели… Молчите? А я знаю, зачем вы ходили к Шевчуку. Вы хотели уговорить его не уезжать. Вам было жутко интересно, чем кончится вся эта история с письмом. Или, может быть, все было по-другому? Почему вы хотели задержать его?
– Я просто приходил проведать его, и, поверьте, он был жив и здоров. Он открыл дверь, послал меня к черту и сказал, что очень хочет спать. Вот и все…
– Ну, что ж, дай бог, чтоб вам, Мигульский, не пришлось писать «Репортаж с петлей на шее»… Я продолжаю, дабы не было недомолвок, и чтобы мое обещание предоставить факты не выглядело голословным. Касаемо вас, уважаемый Азиз Али. Хоть вы и обладаете, как считаете сами, «железным алиби», напомню следующее. Однажды вы очень крупно поссорились с Шевчуком, несправедливо, кстати, отозвавшись о его участии в чеченской войне. Я тоже был в Чечне, но не будем углубляться в эту тему. Он ответил вам оскорблением, прошу извинить, назвав «ученым ослом». Такие вещи, особенно у народов Кавказа, не прощаются. Кстати, вы, Анна, тоже получили от Шевчука нелестное определение. Все это дает мне основание не исключать вас из списка подозреваемых. К тому же ваши апартаменты находятся буквально в пяти шагах от номера, который занимал Шевчук.
– Нехорошо об этом вспоминать, – медленно, с расстановкой произнес Азиз. – Человека нет, а мы вспоминаем, что он плохо поступил. В нашем народе говорят: «Покойника не тревожь, уставшего не беспокой». А женщину словом трогать – это себе дороже… Попомни: мы слушаем тебя – выскажись. А потом мы все скажем о тебе…
Азиз слегка поклонился и замолчал, глядя куда-то в сторону. Распорядитель многозначительно вскинул брови, улыбнулся едва заметно.
– Кент, где были вы? – продолжил Распорядитель.
– Я приехал, было девять утра, когда уже… свершилось.
– Благодарю. Я помню. Но стопроцентных алиби, как известно, не бывает… Юм, – повернулся к молчаливому толстяку Распорядитель, – не думайте, я о вас не забыл… Ваше положение отягощает то, что вы живете на том же этаже, где жил и покойный.
– Но, господин Распорядитель, вы ведь тоже живете…
– Не перебивайте, Юм, а вернее, гражданин Спицын, хватит нам кличек… Фамилия, кстати, будто специально создана для вас… Насчет меня поговорим попозже. Общественное мнение для этого уже вызревает… Итак, гражданин Спицын, что вы делали с восьми до восьми пятидесяти утра? Отвечайте, пожалуйста, – повысил голос Распорядитель, увидев, как замялся Юм.
– Я не могу точно сказать. Я встал… и лежал в постели.
– Так все-таки встали или лежали?
– Сначала лежал, а потом встал, – тихо ответил Юм.
– И кто это может подтвердить? Никто? Спицын, прошу прощения за политический лексикон, но вы развязали кампанию дискредитации и травли Шевчука. Все выглядело весьма невинно: детективный сценарий, этакие «кошки-мышки». На самом же деле вы ловко готовили общественное мнение против своей жертвы, вы нашептывали про него гадости, в результате Шевчук постоянно чувствовал психологический дискомфорт, скрытое к себе презрение. А для человека, перенесшего контузию, израненного, с нарушением психики все это воспринималось особенно обостренно… Кому как не вам понимать это, гражданин Спицын! Вы помните, где я вас подобрал, прежде чем привести сюда, в отель?
– Сначала лежал, а потом встал, – тихо ответил Юм.
– И кто это может подтвердить? Никто? Спицын, прошу прощения за политический лексикон, но вы развязали кампанию дискредитации и травли Шевчука. Все выглядело весьма невинно: детективный сценарий, этакие «кошки-мышки». На самом же деле вы ловко готовили общественное мнение против своей жертвы, вы нашептывали про него гадости, в результате Шевчук постоянно чувствовал психологический дискомфорт, скрытое к себе презрение. А для человека, перенесшего контузию, израненного, с нарушением психики все это воспринималось особенно обостренно… Кому как не вам понимать это, гражданин Спицын! Вы помните, где я вас подобрал, прежде чем привести сюда, в отель?
– Господин Распорядитель, прошу вас, не надо… – умоляюще запричитал Юм.
– Увы, я должен это сказать, потому что вы хорошо сознавали, к чему могли привести ваши действия. У вас был ярко выраженный суицидальный синдром, вы пытались вскрывать себе вены, хотели отравиться, угодили в конце концов в психушку. Не так ли? И вот теперь, оправившись, вы нашли себе жертву, почему именно его, я не знаю. Но мне ясен механизм. Вы подбрасываете ему, так сказать, компрометирующую бумажку, ведете странные разговоры о психических заболеваниях, потом публично обвиняете Шевчука в поступках, которых он не совершал. Обвиняете, прекрасно зная о его чеченском синдроме. В конце концов это переполнило чашу терпения Шевчука, он угрожал вам оружием.
– Что вы говорите! – вскричал потрясенный Юм. – Это чудовищно, это все нелепо…
– Погодите! – возвысил голос Распорядитель. – Я не все сказал. Вы решили нанести удар первым, как раз в тот момент, когда подозрение могло пасть практически на любого гостя нашего отеля…
– А пусть он еще расскажет, – загудел Виталя, – как в бассейне нашептывал всем про Игореню, что он работает на чужих… А Игореха – парень честный, без подлянок.
– Хоть и двинул вам хорошо? – участливо напомнил Распорядитель.
– Ну, это к делу не относится, – проворчал Виталя. – И вообще, все беды из-за баб…
– А вы, Криг, как думаете насчет версии с гражданином Спицыным?
Захар Наумович поспешно вскочил.
– Ну, вы его лучше знаете, и, учитывая ваш профессиональный опыт, думаю, в ваших рассуждениях… м-м… есть доля… э-э… истины, – выдавил доктор.
– А вы как считаете, Азиз? Ведь когда вас, так сказать, «убили», вы тоже были в сговоре со Спицыным.
– Вы следователь, а не я, – уклончиво заметил Азиз и ковырнул ногтем в зубах. – Может, и он… Мальчик принес ему топор. Юм пошел, и убил. Мальчик молчит, Юм ничего не знает…
– Версия с прислугой довольно интересна, – Распорядитель поднял палец вверх. – Но здесь как минимум необходимо, чтобы посредник и убийца были близко знакомы. Впрочем, проработаем и версию с человеком из обслуживающего персонала… Между прочим, даже в самых пошлых детективах слуг обычно не впутывают в серьезные дела… Дорогой товарищ Спицын, – Распорядитель скрестил руки на груди, сокрушенно покачал головой, совсем как лицемерный папа, готовящийся к экзекуции сына. – Как же это случилось? Облегчите душу…
Юм вскочил, затравленно огляделся, маленький ротик его стал подрагивать, прыгать, вдруг он закрыл лицо розовыми ладошками, из-под них прорвались судорожные всхлипы.
– Я не… делал… не могу-у… боль… больше…
Он стремительно выскочил из залы, простучав каблучками по лестнице.
– Не забудьте о подписке о невыезде! – крикнул вслед Распорядитель.
Все потрясенно смотрели вслед Юму.
– У нас, кажется, творится что-то ужасное! – произнесла Мария.
В подлой тишине, уже запахшей расстрельной статьей, голос ее прозвучал апокалиптически.
– Погодите, Мария, еще не все… Самая главная улика у меня вот в этом конверте.
Он достал белоснежный конвертик, аккуратно приоткрыл прямоугольный клапаночек, заглянул внутрь. Черный волос собрался в уютные колечки и будто и не собирался выползать наружу. Распорядитель подцепил волосок, вытащил и поднял над головой. В первое мгновение присутствующие подумали, что Распорядитель опять мило всех дурачит. Женщины сообразили первыми, что за фокус продемонстрировал хозяин.
– Здесь недостаточно света, – сказал он. – Каждый может убедиться, что это женский волос черного цвета.
– Ну и что? – спросил Криг, покосившись на Машу, вернее, на ее волосы.
– Этот волос найден в постели убитого! – эффектно произнес Распорядитель и победно окинул взглядом залу.
Общество застыло в изнеможении от любопытства.
– Прошу всех вести себя корректно. Этот волос принадлежит одной из находящихся здесь женщин. Вы понимаете, о ком я говорю.
Сказав это, Распорядитель покосился на Виталика. А он уже стоял, раскачивался с носков на пятки, будто внутри него бился гигантский маятник. Глаза его приобрели цвет кипящей воды, брови съехались к переносице, пальцы подрагивали. Его супруга Ирина сидела в достаточном отдалении и смотрела в пол. Если бы Виталику захотелось добраться до нее, для этого потребовалось бы опрокинуть, по крайней мере, стол и кресло с доктором Кригом.
– Это провокация! – громко и отчетливо произнесла Ирина. – Гнусная и подлая ложь! Нашли этот дурацкий волос в мусорном баке и теперь хотите обвинить меня неизвестно в чем.
– Увы, мне жаль, но второй такой волосок в присутствии понятых Алиева и Кента запечатан в конверт и будет отправлен на экспертизу.
– Я сказал чистую правду, не так ли, гражданин Алиев?
– Да, – глухо ответил тот.
– Кент!
– Да.
– И я уверен, Карасев, что вы прознали о том, что ваша супруга была у Шевчука. Потом же, во время зарядки, вы взяли топор, спрятали в полотенце…
– Сте-е-е-рва!
Неизвестно, что было страшнее: дикий рев обезумевшего мужа, рухнувший стол или с грохотом отлетевший в сторону вместе с креслом доктор Криг. Но препятствия таки помешали, и Кент вместе с Азизом успели навалиться на извивавшегося в припадке Виталика. Творилось что-то неописуемое. Ирина с рыданиями кинулась прочь, гости переполошились, поднялся галдеж. Виталик рвался, отшвыривал по очереди то Азиза, то Кента, дорогостоящая мебель хрустела и трещала, превращаясь в полированные обломки. К ним бросились на помощь все присутствующие мужчины; борющиеся свернулись в один отвратительный клубок из перекошенных лиц, выкрученных рук, ног без туфель, оголенных животов. Из клубка вырывались крики, хрипы и стоны. Перекрывая их, неистовствовал безумный голос:
– Стерва… потаскуха… гадюка… убью…
Распорядитель в свалке не участвовал, стоял в стороне и пояснял женщинам, кто и какую тактику избрал в этом клубке.
– А вот Виталя, кроме того, разыгрывает роль мужа, который якобы только что узнал о супружеской измене. Но он подловил ее гораздо раньше, после чего хладнокровно сходил за топором и сокрушил капитану черепную коробку…
Его рассуждения прервал крик Мустафы:
– Хозяин, Юм повесился!
На миг клубок тел словно парализовало. Пыхтенье, шум, возня стихли; все разом поднялись, клубок распался, на полу остался истерзанный Виталя, и – бросились за Мустафой. Юм висел под лестницей, где уборщики складывали ведра и швабры. Лицо его было иссиня-черным, между зубов виднелся фиолетовый язык.
– Поднимаем быстро! – скомандовал Распорядитель.
Мужчины подхватили, приподняли грузно обвисшее тело, кто-то принес ножницы, и ими долго и неумело резали веревку. Наконец, она поддалась, тело подхватили, распустили петлю, которая успела глубоко врезаться в шею, положили несчастного на диван. Криг начал делать искусственное дыхание, а Анюта все порывалась похлопать Юма по щекам. Ей не позволяли. Через какое-то время несчастный вздохнул, ему сунули под нос нашатырь, он вздрогнул, потом, будто нехотя, открыл глаза. Говорить ему было трудно, он что-то прохрипел нечленораздельное и заплакал. Женщины с полуобморочными лицами тоже как по команде заплакали, тем самым еще раз подтвердив, что душою гораздо тоньше мужчин. А мужчины как бы стыдливо доставали платочки, складывали их треугольничками и касались ресниц.
– Что же вы, Спицын, наделали? – с горчинкой в голосе спросил Распорядитель. – Как же вы могли так?
– Уходите отсюда! – вдруг очень жестко сказала Мария.
И Распорядитель, покачав головой, ушел. Он впервые за долгое время почувствовал себя в смятении.
Виталя неверными шагами прошел к ближайшему креслу, рухнул в него и закрыл лицо руками. Его огромные ладони ритмично подрагивали, будто приращены были к сердечной мышце и сотрясались с ней в унисон. И каждый, кто смотрел на Карасева, обязательно думал: «Виталя или свихнется, или придушит женку».
Юм медленно открывал и вновь закрывал глаза, как бы до конца не осознавая, что выкарабкался с того света. Но жизнь брала свое, это отражалось в лице, которое безудержно розовело… Могучий импульс жизни передался каждому, все вздохнули, засуетились, заскрипел под ногами паркет.