Марьяна покачала головой.
– Ну еще бы! – усмехнулся он. – Ты бы – да знала! Хотя это вполне детское развлечение. Трутся ребятишки друг о друга, друг в дружку тычутся, но девочка остается девочкой. Кончают с помощью пальцев и всего прочего, но… – Он усмехнулся. – Ну, уж если так было суждено, лучше бы я дошел с ней хоть раз до конца! А то играл, играл, играл… потом бах – обнаружилось, что девочка беременна. Вот те на! Родители ее, конечно, встали на уши: кто?! Никто, говорит она, хлопая голубыми своими глазками, я девственница, это у меня просто что-то с желудком. Пошли к врачу. Та едва в обморок не грохнулась: впервые увидела беременную девственницу! Типичный случай непорочного зачатия, хоть в Академию наук отправляй это воплощение невинности на исследование!.. Оказалось, все очень просто. Я-то в нее кончал, разумеется, ну а девственная плева вовсе не так уж непроницаема, как принято считать. Kакие-то на ней микроскопические отверстия все-таки есть. И стоит хотя бы одному проворному сперматозоиду туда прошмыгнуть… Мне повезло: именно такой проныра сыскался в моей сперме. Редчайший случай, но бывает и такое. Девственности, короче говоря, Лисичку лишила докторша – пальцем. А когда сделали аборт, начались какие-то осложнения, была операция… словом, выяснилось, что детей у нее не будет. И это как бы все из-за меня… Что молчишь? – резко, с обидой в голосе спросил вдруг Борис, недобро взглянув на Марьяну.
– Да что ж тут скажешь? – прошептала она. – А пожениться вы не могли?
Борис фыркнул.
– Во-первых, я ни о чем не знал. Ну, болеет Лисичка и болеет, жалко, конечно, да что поделаешь? В той нашей партийной системе – знаешь, какое табу на всякие разговоры накладывали? Все про всех всё знают, но никто ни о чем не говорит. Oна про меня молчала, но отец – мой отец – наверное, догадался, а может, просто почуял что-то. Или видел нас вместе… Короче, он однажды пришел и сказал, что два выпускных года я буду учиться в Москве, в спецшколе с медицинским уклоном. В Москве у отца брат живет, он все устроил. Я уехал, ничего плохого не подозревая! Пытался встретиться на прощание с Лисичкой, но, сама понимаешь, не получилось: она все болела. И только через несколько лет я узнал – совершенно случайно! – и про беременность, и про аборт… И про то, что она так никого и не выдала…
Я, как дурак, чуть не заплакал от умиления, сразу кинулся ей звонить. Раньше она к телефону не подходила, а тут сама взяла трубку. Я что-то забубнил идиотское – мол, не знал, хочу загладить вину, а она так спокойно: «Не сомневайся, Борик, загладишь. Ты мне за все заплатишь, да так, что тебе и не снилось. Я, правда, еще не придумала, сколько с тебя спрошу, но как только придумаю – будь уверен, ты узнаешь об этом первым!» И положила трубку.
Борис поежился, словно этот давний-предавний разговор до сих пор вселял в него страх.
– Конечно, я сперва думал, речь пойдет о деньгах. Потом ее молчание стало меня угнетать. Я побаивался: натравит на меня каких-нибудь качков – изувечат! Потом до меня стали доходить слухи о похождениях Золотой Лисички, о том, как она доит мужиков, и я решил, что она про меня забыла, а потом ее отец умер, семья куда-то переехала. В общем, жизнь закрутила – и, представляешь, я о ней начисто забыл! И вот однажды встретил ее – помнишь, в книжном были, я еще этот дурацкий заказ оставил на атлас тибетской медицины…
– Помню, – тихо сказала Марьяна. – С этого все и началось…
– Я там увидел ее – как призрак, вставший из могилы, веришь ли? Испугался… Она очень изменилась, конечно, и все-таки я ее сразу узнал. Мне бы сообразить, что такие встречи не к добру, что надо быть осторожнее, а я, дурак, слюни распустил, когда атлас передо мной забрезжил… Вот и пошло-поехало!
Он прижал кулаки к глазам. Марьяна, потянувшись, коснулась его руки:
– Боречка… не надо!
– Не трогай! – брезгливо встрепенулся Борис, словно по нему проползла гремучая змея. – Не трогай! Жалеть вздумала? Себя жалей! Ненавижу вас всех! Ненавижу баб! Счастлив буду, когда Рэнд вас к стенке поставит, приду полюбоваться.
Внезапно изменившееся лицо Бориса испугало Марьяну. Она в ужасе вскрикнула…
– Что ты тут делаешь?
Негромкий голос заставил ее вздрогнуть. Борис тоже вздрогнул – так, словно через него пропустили ток. Неловко повернулся.
На пороге стоял Рэнд, и Марьяна метнулась к нему, чувствуя, что она в жизни никому так не радовалась, как этому хладнокровному, расчетливому убийце. Она, пожалуй, кинулась бы ему на шею, да Рэнд поймал ее своей крепкой рукой и придержал. Бросил мимолетную улыбку и вприщур глянул на Бориса:
– Что тут такое? Зачем ты здесь?
Борис часто-часто задышал, пытаясь успокоиться.
Рэнд отпустил Марьяну и, схватив Бориса за локоть, подтащил к себе. Брови сошлись к переносице.
– Отвечай, ну! Какого черта ты сюда приперся? Что ты ей наговорил?
Борис, оскалясь, вырвал руку. Морщины, исполосовавшие его лицо, постепенно разглаживались, он вновь становился молоденьким красавцем – особенно по сравнению со взбешенным Рэндом, которого гнев сразу если и не состарил, то как-то резко отяжелил, огрубил. Однако взгляд Бориса отнюдь не исполнился прежней безмятежности!
– Ни-че-го! – процедил он сквозь зубы – и вышел, задев плечом Салеха, припавшего к косяку.
Проводив взглядом Бориса, Рэнд еще более помрачнел. Глаза его, смотревшие на Марьяну, казались совершенно желтыми – такое бушевало в них пламя.
– Почему он орал на тебя? О чем вы говорили? Отвечай, ну?
Марьяна успела отпрянуть и отбежала за кресло.
Она не знала, что сказать. Правду? Признаться, что Борис – ее бывший муж? Нет, пусть Борис сам ему скажет, когда захочет. Потому что если Рэнд заподозрит его в сочувствии, то изолирует ее так надежно, что не останется никого, кто мог бы помочь ей. На Бориса, конечно, слабая надежда, но все-таки… Ох, дура! Hадейся, не надейся – на все про все времени осталось часов десять. До утра только!
– Н-ну?!
– О Господи! – Марьяна всплеснула руками. – Ну о чем я его могла просить? Неужели не понимаете? Чтобы вытащил нас отсюда, разумеется! Соотечественники, даже бывшие, должны помогать друг другу, верно? Разумеется, этот ваш Боб отказался.
– Ты хорошо информирована, как я погляжу. Откуда знаешь его имя? Или Боб тебе сам назвался?
Наконец-то можно было позволить себе маленькую гадость! Пусть пользы почти никакой, зато какое удовольствие!
– Еще когда меня только привезли сюда вчера вечером, – глядя на Рэнда невинными глазами, сказала Марьяна, – я слышала, как Салех и охранник выясняли, где вы можете находиться. Ну и решили, что с Бобом. Потому что вы с ним… ну, сами понимаете!
– Я с Бобом?! – возмутился Рэнд. – Придурки! Стоит двум мужчинам оказаться наедине, как их тут же начинают подозревать черт знает в чем. Идиоты!
Марьяна передернула плечами:
– Да мне какая разница? Во всяком случае, ваш Боб мерзавец. Начал орать, что ему ни до кого нет дела, тем более до каких-то там бывших соотечественников.
Рэнд в задумчивости смотрел на пленницу. Глаза его как-то странно переливались – то темнели, то вновь светлели.
«Поверил? – с замиранием сердца думала Марьяна. – Или нет?»
– Ну-ну… – протянул наконец Рэнд. – Значит, решила меня покинуть? Тебе здесь не нравится, да?
– Представьте себе, – с ненавистью в голосе ответила Марьяна. – Тут, случается, убивают.
– Тебя, по-моему, еще пальцем не тронули, – сухо отозвался Рэнд.
– А Hадежду? А Ларису?!. – теряя голову, воскликнула Марьяна.
– Я их пытался спрашивать по-хорошему. Они предпочли отмолчаться – и были наказаны. Ты это видела. Hадо полагать, извлечешь для себя хороший урок, когда придет черед задавать вопросы тебе.
Марьяна прикусила язык. Oна чуть не выкрикнула: «Да ведь ты ни о чем не спросил Надежду! Ты ей слова не давал сказать!»
Отвернулась, закрыла лицо руками.
Пусть Рэнд думает, что она вне себя от страха. Пусть думает, что хочет. Только бы не догадался, о чем она сейчас подумала.
Да, вот уж действительно – осенило! Ведь Рэнд и в самом деле ни о чем не пытался спросить Надежду. Более того: он вел себя так, чтобы она ничего не захотела сказать. И эта кошмарная сцена с псом – она была разыграна… вот именно, разыграна, чтобы окончательно выбить почву из-под ног Надежды. Рэнд хотел, чтобы она лишилась рассудка, – и добился своего. Hадежда лучше бы умерла, чем допустила бы над собой скотское насилие. И она умерла…
Она умерла… потому что Рэнд ничего не хотел от нее услышать. Вот в чем дело! Он не добивался сведений о Викторе – он их ни за что не хотел получить.
И, стало быть…
Рэнду наплевать и на Виктора, и, может быть, на контракт с «Эль-Кахиром». Ему нужны только те, кто оказался у него в заложниках. Нет, не Надежда, потому что он убил ее. И едва ли Лариса – иначе он не позволил бы уже вторые сутки подряд творить над нею разнузданное насилие. По сути дела, целы и невредимы пока только Марьяна и Санька…
Она умерла… потому что Рэнд ничего не хотел от нее услышать. Вот в чем дело! Он не добивался сведений о Викторе – он их ни за что не хотел получить.
И, стало быть…
Рэнду наплевать и на Виктора, и, может быть, на контракт с «Эль-Кахиром». Ему нужны только те, кто оказался у него в заложниках. Нет, не Надежда, потому что он убил ее. И едва ли Лариса – иначе он не позволил бы уже вторые сутки подряд творить над нею разнузданное насилие. По сути дела, целы и невредимы пока только Марьяна и Санька…
Санька! Вот ответ. Как и предполагала Надежда с самого начала, все дело в Саньке. В его жизни. Цена ей, конечно, побольше, чем какой-то там контракт – даже и баснословный. Один, что ли, такой контракт у Виктора? Но, сколько бы их ни было, какова бы ни набегала прибыль от них, она не дороже жизни его единственного сына.
Как намерен Рэнд вытянуть из Виктора деньги и не привлечь к себе внимание полиции – неведомо. Марьяна слишком мало знает о делах Хозяина. Да и не с ее умом пытаться проследить за «извивами» мысли Рэнда, обуреваемого патологической алчностью!
Надо думать лишь о том, что ей необходимо знать. Hапример, о Санькиной жизни. Кажется, он в безопасности. И, кажется, не только до завтрашнего утра. И еще можно подумать о своей жизни… которая неразрывно связана с Санькиной. Получается, она должна Бога благодарить за то, что в силах облегчать Санькины припадки. Да и за эти самые припадки, выходит, должна Господа благодарить…
У нее задрожали руки – от слабости, от облегчения, от внезапно нахлынувшего стыда за это облегчение. И тотчас появился страх: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Рэнд догадался, о чем она думает. Какова бы ни была подноготная поступков Рэнда, пусть не подозревает, что Марьяна пытается постигнуть их смысл. Пусть лучше пребывает в уверенности, что она вообще не способна думать!..
Она взглянула на Рэнда и заметила, что он смотрит на ее дрожащие руки. Марьяна спрятала руки за спину, надеясь, что он зафиксирует это движение, решит, будто она стыдится своего страха… И, кажется, Рэнд поверил.
– Будешь умницей – останешься жива, – сказал он. – Bсе только от тебя зависит, можешь мне поверить!
– Но я же ниче… – Марьяна осеклась – дверь за спиной Рэнда распахнулась, и в комнату ворвался возбужденный Салех.
– Рэнд! Скорее! Их…
Рэнд повернулся на каблуках. Его кулак молниеносно взлетел вверх и с чавканьем врезался в челюсть не успевшего увернуться Салеха. Араб вылетел в коридор. Ключ в замке скрежетнул, как скрежещут зубы – яростно, кроша эмаль…
Марьяна прижала руки к груди, пытаясь отдышаться. Но сейчас было не до прошлых страхов!
Почему Рэнд ударил Салеха? Наказал за пакостные намеки? Или… или за то, что Салех чуть не проболтался? Что он хотел сказать?
«Скорее! Их…»
Марьяна кинулась к окну, однако там густо топорщился кустарник да мерно пощелкивали по бетонной дорожке каблуки охранника. Она подошла к двери, приникла ухом, изнывая от беспокойства. И вдруг вывалилась в коридор, потому что дверь сначала медленно поддалась, а потом так резко распахнулась, что Марьяна только чудом удержалась на ногах.
Мгновение она недоверчиво смотрела на четырехгранный брусок, выдвинувшийся из замка. Рэнд, а может, Салех – кто-то из них очень торопился закрыть замок, а потому не прижал как следует дверь. Ну да – Рэнд был взбешен, Салех – напуган. И тут же оба со всех ног бросились туда, где какое-то «скорее»…
Марьяна взглянула в манящую глубину неосвещенного коридора и только сделала шаг, как кто-то зашаркал за поворотом. Она даже оскалилась с досады – и тут же мысленно стукнула себя по лбу. Что, уже бежать собралась? Одна?.. А Саньку забыла? И далеко бы ты убежала – без разницы, с ним или налегке? Удача твоя – незапертый замок – случайность, причем мимолетная. В любое мгновение тот, кто топчется за углом, заглянет сюда – и… И что? Пристрелит при попытке к бегству? Ведь может статься, твои домыслы о возможности остаться в живых – совсем не обязательное условие в игре Рэнда! Но неужто, неужто нельзя воспользоваться мгновением свободы?!
Она оглянулась – и увидела высокое, в рост человека, окно почти рядом с дверью.
Припав к стене, чтобы не заметил чей-нибудь острый глаз с улицы, Марьяна осторожно, бочком приблизилась и, вытянув шею, вгляделась сквозь стекло.
Оно выходило во двор. Вот ворота – закрыты, рядом стоит серебристый «Патрол». Рэнд ходит вокруг, с явным неудовольствием пиная колеса. Покрышки жалеет, что ли? Хотя… с чего это Марьяна взяла, будто Рэнд недоволен?!
Вот он вскинул голову – луч фонаря над будкой охранника (ох, уже совсем вечер, уже и фонари зажгли!) упал на его лицо, и у Марьяны вскачь понеслось сердце при виде буйной радости, исказившей черты Рэнда. Он рванул задние дверцы фургона – просто так, голыми руками рванул! – и они распахнулись. Рэнд мгновение постоял, алчно вглядываясь во что-то, невидимое Марьяне. А ей бесконечным, мучительным показалось это мгновение – до того, что пришлось сердце руками зажать. Что он видит там, этот волк? Какую чует добычу?..
Рэнд посторонился, сделал быстрое движение рукой, будто звал кого-то: иди, иди сюда! И поспешно посторонился, когда из машины вывалилось чье-то тело.
Вылетело оно стремительно – могло показаться, будто человек хотел выскочить, но споткнулся и рухнул вниз лицом, да так, что не смог подняться. Но уже в этом полете видно было: нет, не человек. Именно тело – безвольное, мертвое…
Рэнд подошел, носком башмака приподнял голову. Уронил. Пнул в щеку – голова мотнулась.
Махнул рукой – из машины выбрались два араба и вышвырнули второе тело. Рэнд и его голову пнул башмаком. Хлопнул в ладоши: давайте, мол, третьего…
– Витька… – прошелестела Марьяна. – Виктор, Женечка!..
Эти двое там, на дорожке, эти мертвые, выброшенные из машины, – она знала их, она узнала их сразу. И теперь остановившимися глазами следила за возней внутри «Патрола».
Третьего не вышвырнули – выволокли под руки. Голова его моталась из стороны в сторону. Русая голова, влажные от крови и пота кудрявые волосы.
Марьяна с такой силой зажала рот, что ощутила соленый кровавый привкус. Все поплыло перед глазами. Она резким взмахом утерла слезы, жадно ловя каждое движение человека, который пытался удержаться на ногах, с трудом поднимая голову.
Рэнд подошел, заглянул в его лицо – и вдруг резким ударом в живот заставил пленника согнуться. Потом занес руки над поникшей головой и обрушил на пленника сомкнутые в «замок» ладони.
У Марьяны подогнулись ноги. Она упала на колени в то самое мгновение, когда Григорий рухнул на тела убитых.
Рэнд усмехнулся, потом что-то сказал. Из «Патрола» выскочили двое; подхватили Григория под руки – голова его повисла, ноги цеплялись за бетонные плитки, – потащили в глубину сада. Марьяна всматривалась до рези в глазах и смогла разглядеть какое-то низенькое строение. Не то флигель, не то гараж, не то еще что-то. И еще она увидела, как прибежал Салех с двумя огромными черными пластиковыми мешками в руках. Через минуту их, уже с мертвым грузом, поволокли вслед за Григорием.
«Патрол» заехал за дом. Рэнд и Салех куда-то ушли. Площадка под окном опустела, а Марьяна все так же стояла на коленях, впившись зубами в ладонь, и смотрела, смотрела неподвижным взглядом на серые фигурные плиты, которые чередовались с пластами ухоженной изумрудной газонной травы.
* * *Конечно, Марьяна и предположить не могла, что ее страшная клятва – отомстить водителю троллейбуса – окажется совершенно невыполнимой. Этот Пашка Пахалов будто в воду канул или сквозь землю провалился. В отделе кадров троллейбусного парка твердили одно: уволился. Хозяйка квартиры (Марьяне удалось раздобыть адрес, по которому Пашка снимал комнату, и дом оказался у черта на куличках, в Подновье, а вовсе не у площади Минина) уверяла: съехал, не заплатив. В это Марьяна охотно поверила.
В адресном бюро Пахалова Павла Батьковича, неведомого года и места рождения, не нашли: может быть, он и не прописывался-то никогда в Нижнем Новгороде! Словом, след мерзавца затерялся, и Марьяне, похоже, приходилось опустить руки. А она не могла. Эта неутоленная жажда мести стала частью ее жизни. Выпадали дни, когда она ненавидела Пашку до дрожи, до боли во всем теле, чувствовала себя как человек с содранной кожей. Почему-то в такие дни она не сомневалась: он где-то рядом, где-то близко. А иногда это болезненное чувство притихало, Марьяна даже сама себе дивилась. Она рассказала обо всем Борису. Тот ужаснулся, посочувствовал, даже вместе с Марьяной ходил в адресный стол. Это было еще до их свадьбы. Ну а после нее он только брови вскидывал, когда Марьяна начинала сокрушаться, что их с Пашкою пути никак не пересекутся. Это мимическое движение означало: «Да брось ты свои глупости!»
Она почти бросила: все-таки жизнь шла, и не найдешь столько времени, чтобы каждый день ездить по семнадцатому маршруту! Это была единственная зацепка: именно в семнадцатом троллейбусе ехала Марьяна в ту ночь. Она снова и снова бросала на стол судьбы эту карту – но толку не было. Карта не выигрывала.