Она почти бросила: все-таки жизнь шла, и не найдешь столько времени, чтобы каждый день ездить по семнадцатому маршруту! Это была единственная зацепка: именно в семнадцатом троллейбусе ехала Марьяна в ту ночь. Она снова и снова бросала на стол судьбы эту карту – но толку не было. Карта не выигрывала.
Конец зимы и весна прошли у Марьяны в сплошной круговерти. Она приспосабливалась к новой жизни в доме Виктора. Приспособилась, отчасти даже свыклась с нею – и знакомое нетерпение вновь стало овладевать ее душою.
У Марьяны, конечно, были выходные – она проводила их на семнадцатом маршруте. Пахалов опять был где-то близко – она это чувствовала всем существом своим!
…От площади Свободы она проехала в Кузнечиху, до конечной остановки, и отправилась в обратный путь. Мимо плыли кварталы новостроек, серое уныние которых было щедро украшено тополиной зеленью. Марьяна смотрела в окно. Потом рядом кто-то закряхтел. Она увидела бабулю с палочкой и поспешно вскочила, освобождая место. Бабуля начала умащиваться со своей негнущейся старой ногой, негромко призывая на голову Марьяны Божье благословение.
Наверное, в тот день открылась прямая связь с Господом, а может, он, Господь, был неравнодушен именно к просьбам этой бабули, считал себя в долгу перед ней за больную ногу. Hеведомо, что случилось в небесах в тот миг, но Марьяна вдруг ощутила, что у нее остановилось сердце, ибо она увидела… увидела Пашку Пахалова!
Прошло два с половиной года. Марьяна никогда не отличалась хорошей зрительной памятью: даже бывших одноклассников своих, встречая на улицах, узнавала не тотчас. Вдобавок, тогда была ночь, и Пашка был одет в какой-то облезлый малахай и худую курточку. И злоба искажала его тощенькую физиономию…
Можно было усомниться, однако Марьяна не усомнилась ни на миг: этот плюгавенький человечек в линялой футболке с портретом Клинтона, в дешевых мешковатых джинсах и грязных кроссовках – именно тот, кого она так долго и безуспешно искала.
Пассажиров в троллейбус набилось довольно много, все «тусовались» туда-сюда, пробираясь кто к выходу, кто на освободившиеся места, и Марьянины маневры осуществлялись вполне успешно: до того успешно, что она подобралась к Пашке достаточно близко, чтобы вцепиться в него и заорать.
Только вот что орать? Попался? Или еще что-нибудь?
И тут судьба расщедрилась настолько, что подсунула ей ответ прямо-таки на блюдечке с голубой каемочкой.
Пашка Пахалов, до того отрешенно глазевший в окно, вдруг шмыгнул вороватым взглядом по лицам пассажиров, а потом… потом Марьяна увидела, как рука его скользнула в карман пиджака высокого мужчины, который покачивался рядом с Пашкой. Мужчина с таким увлечением штудировал газету, что ничего не видел и не слышал, а тем более не чувствовал, как вороватая рука лезет за его бумажником.
«Держи вора!» – хотела закричать Марьяна, однако троллейбус тормознул так резко, что Пашка пролетел мимо своей жертвы, пролетел, аккуратно опустив бумажник обратно в отвисшие глубины кармана.
Ротозей заспешил к выходу, провожаемый двумя разочарованными взглядами – Пашки Пахалова и Марьяны.
Впрочем, оставалась надежда, что Пашка повторит попытку, и Марьяна забилась в уголок, поближе к поручням. Надежно укрывшись за спиной высокого парня, она не выпускала из поля зрения Пашкины шаловливые ручонки.
А они, как назло, оставались в бездействии…
Может быть, Пашка два раза в одном троллейбусе не воровал. Может, неудачная попытка вовсе отшибла охоту повторять. Так или иначе, он стоял, индифферентно глядя в окно, повиснув на поручне и похлопывая себя другой рукой по ляжке.
«А ведь он может выйти на любой остановке! И что мне делать потом?!»
План родился мгновенно. Сунув руку в сумку, Марьяна достала кошелек и, прижимая его к бедру, рьяно принялась пробираться к средней дверце, путь к которой лежал как раз мимо Пашки. Pядом с ним у Марьяны вполне естественно подвернулась нога. Толкнув Пахалова, она буркнула извинение, но через два шага остановилась и схватилась за сумку. Открытую, разумеется.
Нарочно охнув, чтобы стоящие рядом обратили на нее внимание, Марьяна принялась рыться в сумке, причитая:
– Кошелек! Где мой кошелек?
Очевидно, Пашка почуял неладное, потому что двинулся к задней площадке. И это было очень кстати, поскольку позволило Марьяне «обратить на него внимание» и заорать во всю мочь:
– Вот кошелек! Этот тип его только что бросил! Держи вора!
На сей раз голос повиновался, и звучал он столь безупречно-убедительно, что весь троллейбус скучился вокруг Марьяны и Пашки, отрезая последнему все пути к отступлению. Поднялся невероятный шум, разобрать можно было только истерические Пашкины выкрики:
– Это не я! Не брал я ее кошелька, вы что, одурели? Она его сама мне подсунула!
Пассажиры захохотали.
Достучались до водителя. Он остановил троллейбус и вошел в салон. Сокрушенно покачал головой, уяснив ситуацию, и Марьяна перехватила быстрые взгляды, которыми обменялись водитель и Пахалов.
– Bпрочем, если хотите, – миролюбиво обратился он к Марьяне, как к зачинщице, – я могу изменить маршрут на следующей развилке. Поедем по первому, минут через двадцать доберемся до отделения, сдадим ворюгу, а все дадут показания.
Настроение пассажиров переменилось как по волшебству. Тут каждый внезапно осознал суровую правду: никакой он не свидетель, потому что ничегошеньки не видел! Да, кошелек валялся на полу, кудрявая блондинка вопила, заморыш кричал: «Не я! Подсунули!..» Может быть, и правда – подсунули?!
И Марьяна поняла, что на ближайшей остановке Пашка шмыгнет прочь – и никакая сила не удержит его, никто не поможет Марьяне – кому охота связываться? И если прямо сейчас, вот сию же минуту небеса не пошлют ей на помощь своего ангела… «Папочка! – в отчаянии воззвала она из глубины души. – Это же тот гад, тот новогодний гад! Ну что же ты смотришь и ничего не делаешь?!»
– Эй, водила, садись за баранку, – сказал кто-то рядом с Марьяной, легко перекрывая голосом неодобрительный пассажирский гул. – Никуда не надо поворачивать. Я из милиции и все видел.
Водила досадливо пожал плечами и вернулся в кабину. Настроение пассажиров снова изменилось – теперь все сочувствовали Марьяне и сурово осуждали Пашку.
– Что-то я тебя там не видел, в милиции! – завякал Пашка, вновь обретая дар речи.
Марьянин спаситель усмехнулся:
– А ты что, парад наших войск принимал? – И, профессионально заломив Пашкину руку за спину, подтолкнул того к открывшейся дверце: – Шагай, приехали.
Марьяна, как во сне, потащилась следом. Чья-то честная рука сунула ей кошелек – напрочь забытый, он так и валялся на полу троллейбуса.
С остановки свернули в боковую улицу. И тут Пашка, с которого Марьяна не сводила глаз, несколько приободрился.
– Не пойду дальше, – уперся он. – Хоть бей, хоть стреляй – не пойду, пока не объясните, за каким чертом вы устроили эту комедию. Кошелька у чувихи-то я не брал, вы оба это знаете!
– Может быть, скажешь, и у того мужика в мятом пиджаке не тащил из кармана? – усмехнулась Марьяна.
Пашка заскрежетал зубами:
– А, тот, с газетой? Ну, у него не взять просто обидно было. Но если ты такая глазастая, то видела: троллейбус тормознул, и я добычу упустил. Так или не так?
– Так, – нехотя кивнула Марьяна.
– И потом стоял, как часовой у Мавзолея – руки по швам, так или не так? – продолжал Пашка.
– Так, так, – опять кивнула Марьяна.
– И тебя в упор не видел, сумку твою не трогал, портмонета не брал, так или не так?
– Та… – Марьяна осеклась. – Нет, не так!
– Врешь, сучка! – заорал Пашка. – Не знаю, кто ты и зачем все это устроила, но врешь, врешь, врешь!
– А, ты не знаешь, кто я? – вкрадчивым голосом проговорила Марьяна – и едва не засмеялась от счастья, что снова смотрит в эти бегающие крысиные глазки, но читает в них не злобное торжество, а страх. И в ее власти превратить этот страх в настоящий ужас.
Какое, оказывается, восхитительное чувство – освобожденная ярость! Пузырится, играет, пьянит, как бокал хорошего шампанского…
Шампанское! Вот именно – шампанское, из-за которого все началось.
– Не знаешь, да? Отлично знаешь!
– Да я тебя первый раз в жизни вижу, – пробормотал Пашка. – Небось такую хорошенькую не забыл бы.
Это он улестить ее старается, с изумлением поняла Марьяна. А в ту ночь так сладенько не пел. «Блядешка, вот как мужиков заманиваешь, дешевка!» А теперь – хорошенькая?!
– Забыл! – взвизгнула Марьяна. – Ничего, сейчас вспомнишь!
Она сделала нетерпеливый жест, и посланник небес, все еще не выпускавший Пашкину заломленную руку, послушно втащил жертву в какой-то дворик, окруженный с трех сторон заколоченными на слом домами. К тому же дворик так зарос травой, что было ясно: он не проходной и вероятность того, что сюда в ближайшее время кто-то заглянет, очень невелика.
Идеальное место для расправы…
И Пашка, похоже, это понял, потому что лицо его побледнело.
– Ты не мент, – пролепетал он побелевшими губами, оборачиваясь к тому, кто так неумолимо держал его. – Не мент!
– Разумеется, нет, – фыркнула Марьяна. – Это…
Она хотела сказать «ангел», но решила не отвлекать Пашкино внимание всякой мистической чепухой.
– Да ты не на него смотри, ты на меня смотри!
Пашка поглядел на нее, свел свои пегие бровки – напрягся, стало быть.
– Это было два с половиной года назад, – медленно проговорила Марьяна – и вздрогнула, словно тот же озноб пробрал ее и теперь. – Под Новый год. Tы тогда водил троллейбус по семнадцатому маршруту, и около одиннадцати вечера твоя смена кончалась. Tы остановил троллейбус на площади Минина и начал проверять билеты…
Она замолчала, перевела дух, вглядываясь в Пашку и пытаясь понять, вспоминает ли он хоть что-то. И вдруг глаза его побелели. Марьяна никогда не видела, чтоб у человека вдруг стали белые, как бумага, глаза, даже зрачки побелели. Губы у Пашки сделались тоже белые, и они слабо шевельнулись, издавая чуть слышный шелест:
– Да ладно… брось! Кто старое помянет… Я же пришел через полчасика, а тебя уже не было… только разбитая бутылка…
И Марьяна поняла, что Пахалов ее узнал.
Да, похоже, месть ее почти свершилась! Наконец-то… Это почти невероятно, что Пашка вспомнил, – однако вспомнил! Наверняка отец иногда посылал ему ха-рр-рошенькие сновидения о той ночи, если у Пашки так явно подкосились ноги.
Марьяна медленно покачала головой…
– Нет, ты через полчаса не пришел. И через час, и через два. Ты вернулся только утром, в семь, когда пора было выезжать на линию. И все это время она замерзала в троллейбусе.
Она?!
Только тут Марьяна осознала, что головой-то она покачала, однако не успела произнести ни слова. Это был не ее голос!
Понадобилось некоторое время понять, что обвинения Пашке предъявляет посланник небес. Ну что ж, его неплохо информировали там, откуда послали на задание.
– Бутылку она разбила, пытаясь высадить окно. Звала на помощь, плакала. А вокруг не было ни души. Мороз в ту ночь завернул под тридцать, и очень скоро твой поганый троллейбус превратился в ледяной гроб.
Марьяну затрясло – от его спокойного, размеренного голоса и от воспоминаний. Боже мой, она в жизни больше так не мерзла! И как она тогда рыдала! Кажется, даже на отцовских похоронах не пролила столько слез. Все они были выплаканы там, в троллейбусе, в то время как эта тварь…
– А в это время ты, тварь, опрокидывал стакан за стаканом в теплой компании и ржал, как конь, рассказывая про девчонку-безбилетницу, которую запер в троллейбусе. И компания твоя – такие же, под стать тебе, бессердечные кобели и суки – тоже ржала и спорила: живая будет девка, когда ты вернешься, или застынет насмерть? Да, ты не исключал, что придется ее утащить в проходной двор и свалить в сугроб. Во дворик вроде этого… – Он сделал широкий жест. – А тебе не кажется, что высокая трава – тоже неплохое укрытие для трупа?
Марьяна, слушая эту вескую, будто удары топора, речь, не сводила глаз с Пашкиной физиономии. Она успела налюбоваться всеми оттенками страха, которые только способно было изобразить человеческое лицо – пусть оно даже больше всего напоминает мордочку хорька. Да, трудновато было переварить Пашке, что кто-то вызнал все его гаденькие, подленькие мыслишки! Однако, к Марьяниному изумлению, лицо Пахалова вдруг озарилось светом надежды, и он пролепетал:
– Tак ведь не померла! Живая вон!
– Я-то жива, – кивнула Марьяна, опередив своего небесного союзника. – Меня спасло чудо. А моего отца… – У нее перехватило горло, но Марьяна тут же одолела этот приступ слабости. – А моего отца ничто не спасло. Он умер один, потому что меня не было рядом. Умер один, в мучениях. И некому было вызвать «Скорую», дать ему лекарство или хотя бы воды. В полночь умер. В новогоднюю полночь, которую я встретила в закрытом троллейбусе, а ты…
И тут она едва не разрыдалась. Нет, если тогда Пашка не видел ее слез, то и теперь не увидит!
Он молчал, опустив голову. И вдруг осел всем телом – так внезапно, что посланник небес едва успел удержать его за кисть.
Однако Пашка не сделал ни малейшей попытки вывернуться и сбежать. Просто опустился на колени, едва не касаясь лбом сырой земли.
Потом спина его вдруг затряслась, и он что-то забормотал, что-то столь невнятное, что Марьяне пришлось опуститься на корточки, чтобы расслышать его лепет. Она поняла: Пашка плачет.
Он плакал и бормотал:
– Да убивайте, чего там! Мне только это и осталось. Может, я вам потом даже спасибо скажу. Зато теперь хоть знаю, почему вся жизнь колом стала. Слышала, осиновый кол в могилу забивают? А в меня забили в живого… чтоб не дергался. На другой же день, когда с тобой… я тот троллейбус об столб разбил. Хотите, покажу, об который? Вон, на Варварке. Лучше бы сам убился. Баба, с которой я жил, выгнала: чтоб духу твоего… а я, может, на ней жениться хотел… Ну, с работы турнули, это само собой. Я запил. Перебивался где чем… Потом младшего брата забрали в Чечню. Не вернулся… Я из-за язвы не служил ни дня. Кому я нужен? После его смерти мать говорит: «Паша, не пей, ты один у меня остался, уколись, чтоб не пить больше!» Ладно, наскребла мне четыреста тысяч, и я укололся. И что? Ни денег ни гроша, ни радости в жизни. Раньше хоть напьешься – и забудешься, а теперь выпьешь – и сдохнешь. Я уж думал, лучше бы помереть, а мать пишет: приезжай в деревню, будешь вместо Костеньки на тракторе…
– Чего ж не поехал? – внезапно подал голос небесный посланец.
– А на что? – глухо вздохнул Пашка, не поднимая головы. – Я б поехал, да кто на билет даст? К нам сто тыщ минимум надо… в Тульскую область. Я пешком бы пошел, да стыдно к матери бродягою и без копейки…
– А, так ты на проезд добывал в троллейбусе, что ли? – понимающе кивнул Марьянин союзник.
– Ну… вроде того… – прошелестел Пашка и всем лицом уткнулся в землю.
Ангел отпустил его руку, но Пашка не вскочил, не дал деру – так и валялся кучкой грязного тряпья.
Марьяна озадаченно поглядела вверх – и встретила не менее озадаченный взгляд своего нового друга.
Поднялась и едва слышно шепнула:
– Ну? Что будем делать?
Парень пожал плечами.
«Ого, какие плечи! – подумала Марьяна. – Значит, там, на небе, тоже качаются? И… интересно знать, они там все такие красавцы – или только он один?»
Глаза у него были серые. Пожалуй, посветлее Марьяниных. У нее темные, а у небесного посланца – как сталь. Но не ледяные, совсем нет. А вот волосы темнее Марьяниных. Густые, прямые. Под ее взглядом ангел откинул их со лба (лоб оказался высокий, умный) и растерянно захлопал длинными светлыми ресницами. Глаза у него были расставлены широко, и в сочетании с коротким хищным носом это придавало лицу выражение и настороженное, и доверчивое одновременно – такое бывает у больших птиц, у орлов, например, у коршунов или у ястребов.
«Как его зовут? – подумала Марьяна. – А разве ангелов как-нибудь назы…»
– Григорий, – прочитал ее мысли посланник небес и протянул руку. – Орлов моя фамилия. – И, увидев, как взлетели Марьянины брови, усмехнулся: – Нет, не тот самый. И даже не родственник. А тебя как зовут?
– Марьяна Ле… Корсакова, – едва успела поправиться она, потому что с языка невесть почему едва не слетела позабытая «замужняя» фамилия. С чего это вдруг она выпала из гиперпространства? Марьяна думала, что уже напрочь ее забыла, а тут – на тебе!
Bзгляд небесного посланца молниеносно скользнул к ее правой руке, а когда вновь поднялся к лицу, Марьяна прочла в нем такую откровенную радость, что даже смутилась. «Интересно, какое ему дело, замужем я или нет? – подумала она. – Там, в небесах-то…»
Нет, хватит валять дурака! Никакой он не ангел, однако дай Бог всем его посланцам являться перед попавшими в беду так же своевременно, как пришел Марьяне на помощь этот высоченный парень с улыбчивыми губами… Губы у него тоже были красивые. Странно и как-то волнующе смотреть на его твердый подбородок и ямку между ключиц, видную в расстегнутом вороте. На шее бьется жилка…
Марьяна быстро отвела глаза. С ума сошла, что ли?!
– Ну хорошо, – сказала она. – Я не знаю, что делать. Пока искала его все это время, вроде бы знала, что хочу отомстить, а теперь…
– Получается, что уже отомстила, только не знала об этом, – сказал Григорий, и Марьяна медленно кивнула, удивляясь точности его слов.
– Так… Ну, давай подумаем.
Григорий уставился на Пашкину спину. Марьяна тоже.
Правда, мыслей у нее не было никаких.
Рядом с этим сероглазым парнем, с его улыбкой, с пристальными быстрыми взглядами, которыми он то и дело окидывал Марьяну, и с тем ощущением счастья, которое расцветало в ее душе, не было места пришибленному Пашке Пахалову. Ему вообще больше не было места в ее жизни! Все свершилось и без ее участия, а сегодняшняя встреча в троллейбусе, вдруг с изумлением поняла Марьяна, нужна была только для того, чтобы она узнала: Пашка свое получил, да столько, что чуть жив. Стоит ли его добивать, тем более что благодаря ему…