Я встал, налил ей стакан виски, мне хотелось посмотреть, станет она пить или нет.
Она понюхала и сделала большой глоток.
— Ах, Алекс, такой чудесный спектакль, Ирландия — это так романтично. Чарльз заезжал туда, когда путешествовал по миру.
— Да, он говорил мне, что бывал в Дублине.
— Да, конечно, он везде был. А я никогда не покидала Америки, если не считать Пуэрто-Рико, — сказала она с тоской и сожалением.
— А ты не считаешь Пуэрто-Рико, потому что это все еще часть Америки? — Я улыбнулся.
— Да, а разве нет? А что это, кстати? Это же не штат вроде?
— Это колония.
— Да нет, вряд ли, ты что, — удивилась она.
— Да, так и есть, — настаивал я.
— Нет, мне кажется, у нас нет колоний. — Она о чем-то задумалась.
— Есть, и Пуэрто-Рико — одна из них, доставшаяся еще от испанцев.
Она прикусила палец и посмотрела на меня:
— Знаешь, Алекс, когда мы впервые проводили опрос в Энглвуде, в тот вечер, когда был пожар, в первый раз, когда мы по-настоящему разговаривали, не считая собеседования, меня поразило то, что ты сказал.
— Полицейскому?
— Нет, той жуткой женщине. Ты говорил про афроамериканцев.
— Если честно, я не очень хорошо помню, что я тогда говорил.
— Ты сказал, что они придумали джаз, блюз, рок-н-ролл и сделали еще много чего.
— А, да, это я вычитал где-то наверняка, не такая уж оригинальная мысль.
— Да, но ясно же, что это было сказано с чувством. Ты веришь в это. То есть… ну, ты понимаешь, что я хочу сказать.
— Думаю, что нет. — Я засмеялся и посмотрел на ее скрещенные ноги, на ее руку, придерживающую платье.
— Конечно-конечно, это я так путано сказала. На самом деле я сама не знаю, что хочу сказать. Просто мне кажется, что ты… умеешь сочувствовать людям. Так понятнее?
Я насторожился. Что ей нужно? Что она хочет этим сказать? Комплимент, скрытое сравнение с кем-то еще? Обо мне ли она вообще говорит или о себе самой? Может быть, таким окольным путем она пытается что-то рассказать о Чарльзе. Чарльз — он не такой. Не как я и ты. Он холодный, прямолинейный. Чарльз — это…
— Это потому, что ты вырос в Северной Ирландии, там, наверно, было непросто из-за всех этих взрывов и тому подобного? — спросила Амбер с осторожностью, подбирая слова, будто боясь причинить боль.
Ее чуть заметный акцент каждый раз поражал меня. Не говор Джерси, не южный, не бостонский.
Отдаленное эхо аристократических ноток Чарльза. Легкое жеманство.
Она отпила еще виски.
— Ну, не так уж все страшно, просто живешь себе, и все, привыкаешь, что за тобой присматривают даже в магазинах, люди легко со всем свыкаются, — ответил я.
— А ты видел все эти ужасы?
— Нет, что ты, — соврал я.
— Ничего такого не видел? — Она обиженно выпятила губу.
— Однажды, когда я был еще ребенком, неподалеку от нас взорвали магазин игрушек, после чего наборы «Лего» и игрушечные паровозики продавались почти за бесценок. Все они были подпорчены из-за пожара, но в основном это касалось упаковки. Так мне было даже интересно.
— О господи, они взорвали магазин игрушек? Но зачем?
— Не знаю, — ответил я, изучая реакцию на ее лице: сочувствие, огорчение.
— Могу поклясться, что ты видел гораздо больше, чем рассказываешь, — улыбнулась она.
— Ненамного.
— Уверена, что ты был смелым и мужественным, как герои пьесы. — Она потерла кожу запястья под золотыми часами. Сняла часы.
— Правда, все было не так уж плохо.
— Нет. Я все знаю. Именно поэтому ты здесь на нелегальном положении. Поэтому ты врал полицейскому, ведь у тебя нет вида на жительство. Мне все равно. Я никому не скажу. Я же знаю, как это должно быть трудно. Я читала в газетах. Там просто ужасно.
— Что ж, бывает, — согласился я.
— Пьеса как раз об этом. А каков сюжет, а? Невероятно.
— Да, я забыл, что действие происходит в Донеголе. Там очень красиво. Все как раньше, до сих пор встречаются деревни, где все еще говорят на гэльском языке.
— А ты знаешь гэльский?
— Совсем немножко.
— Скажи что-нибудь!
— An labhraionn éinne anseo Gaelige?
— Что это значит?
— «Здесь кто-нибудь говорит на гэльском?»
— Ты это выучил в школе?
— Нет, просто кое-что запомнил из книжки. Я учился в протестантской школе, в них учат латынь, а в католических — гэльский. С языками у меня нет проблем. Это единственное, с чем у меня нет проблем.
— А расскажи о себе побольше.
— Ты же читала мое резюме.
— Мы оба знаем, что это скорее фикция, нежели правда, ведь так? — Она опять улыбнулась.
— Ну да, пожалуй.
— Ты знаешь, хотя Чарльз много путешествовал, он совершенно глух к языкам, как и большинство американцев, кстати. Правда, я говорю на испанском.
— Здорово знать какой-то язык.
— Думаю, я бы выучила ирландский, он так потрясающе звучит.
— В нем много горловых звуков. Не такой красивый, как итальянский.
— В Ирландии же красиво? Ты сказал, что в Донеголе красиво.
— Там правда очень хорошо: Атлантика, огромные пустынные пляжи, горы Блю-Стэк, ущелье Святого Патрика на острове Покаяния.
— Что это?
— Место паломничества, можно очиститься от грехов, если босиком обойти остров. Шеймас Хини написал об этом очень известное стихотворение.23
— Ты был там?
— Почему ты решила, что на мне есть грехи?
Она рассмеялась. Так искренне! Хотя смеяться-то было особо не над чем. Она сделала глоток виски, затем еще один, потом взяла мой стакан.
Я коснулся ее руки. Она взглянула на меня.
И, о боже, как же мне в тот момент захотелось поцеловать ее, прижать к себе, быть с ней. Хотелось, чтобы она обо всем мне рассказала. Я знал, окажется, что все хорошо. И еще мне хотелось заняться любовью с красавицей женой Чарльза, пока он в отъезде. Чтобы проучить его.
— Может, мне уже пора? — вслух подумал я.
— Нет, не уходи, мне как раз захотелось попробовать другой сорт виски, от лишнего стаканчика большой беды не будет, но не могу же я пить в одиночку?
И она налила в наши стаканы немного виски «Лафройг». Беседа замерла. Амбер закинула ногу на ногу, отчего юбка слегка задралась.
— Так что я ни разу не был в ущелье Святого Патрика. Это место паломничества католиков.
Она смотрела на меня испытующе, будто собиралась принять какое-то решение. Налила себе еще немного, положила льда и выпила залпом. Но ничего не сказала, пересела на диван, откинулась на спинку. Спросила мечтательно:
— А Белфаст — это рядом с Донеголом?
— Близко, меньше сотни миль, но дороги так плохи, что путь туда занимает часа три.
— Ив Каррикфергусе ты тоже ни разу не был, хотя это всего в пяти милях от Белфаста, я смотрела по карте.
Я снова уставился на нее. Ее лицо ничего не выражало. Ни хитрости, ни опасения, никакой подавленной скрытой эмоции. Она была абсолютно спокойна.
— Нет, в Каррикфергусе я ни разу не был, как уже говорил, — ответил я осторожно, как будто обезвреживал бомбу, и надо было перерезать синий проводок, а не красный.
Я ждал, что она упомянет Викторию Патавасти. Может, она готова расколоться? Собирается взять да и рассказать мне всю правду — по той причине, что я из тех же мест, что и убитая. Или это спектакль про Ирландию так подействовал: заставил ее испытывать чувство вины и раскаяния? Я искоса взглянул на нее. Губы Амбер не дрожали, глаза были ледяными. Признаваться ни в чем она не собиралась, раскаяние ее не терзало. Зато она вдруг удивила меня, заявив:
— Думаю, ты знаешь, что ты очень красивый, может, излишне худой, но потрясающе красивый. Высокий темноволосый красавец.
— И что мне на это ответить? — спросил я, борясь с неловкостью.
— Ты должен сказать: «Спасибо за комплимент» и ответить комплиментом. Это азы вежливости.
— Хорошо. Но мне бы не хотелось, чтобы ты думала, будто я говорю это по твоей просьбе, я говорю это потому, что это самая что ни на есть правда. Ты сама красивая среди всех, кого я встречал в жизни. Я не умею говорить все эти вещи, но ты не просто выглядишь красивой, в тебе есть редкая черта, которую не так легко описать словами… какая-то внутренняя прелесть — вот. В тебе это есть. Прелесть и чистота души. Ты не просто хороша, но и добра. С тех пор как я в первый раз увидел тебя, я словно околдован, это как в стихотворении Йитса:
— Невероятно! — выдохнула она, по-настоящему тронутая.
Я знал наизусть больше дюжины стихов Йитса, выучил, чтобы производить впечатление на девушек в разных частях света. Номер удался, поэтому я допил виски, одарил ее проверенной победной улыбкой и раскрыл карты:
Я знал наизусть больше дюжины стихов Йитса, выучил, чтобы производить впечатление на девушек в разных частях света. Номер удался, поэтому я допил виски, одарил ее проверенной победной улыбкой и раскрыл карты:
— Знаешь, Амбер, может, это цинично, но это правда: если у тебя ирландский акцент и ты хочешь произвести впечатление на женщину, которая не является ни ирландкой, ни въедливым профессором-литературоведом, то в большинстве случаев Йитс — это то, что надо. «Он мечтает о парче небес»24 — ну помнишь: «Владей небесной я парчой из золота и серебра, рассветной и ночной парчой из дымки мглы и серебра, перед тобой бы расстелил…» — это выбрал бы любой дурак, но я предпочитаю «Песню скитальца Энгуса», ее последние строки просто великолепны, все цыпочки в восторге.
Секунду она смотрела на меня с притворным гневом, но рассмеялась. Она смеялась так, что даже слезы потекли по лицу. Слезы облегчения? Огромный, до сих пор сдерживаемый поток эмоций неожиданно прорвал ее обычную сдержанность? Я уже хотел спросить, все ли с ней в порядке, но не успел: она поднялась, протянула руку, я дал ей свою ладонь, она привлекла меня к себе и поцеловала. Сильно, страстно, исступленно. Ее губы изнемогали от страсти. Она захлебывалась, задыхалась, умирала и снова воскресала благодаря мне.
Я отнес ее в спальню и положил на постель. Приспустил платье с одного плеча, стал целовать руки, грудь. На плече у нее я заметил шрам — крошечное несовершенство во всем этом великолепии. Но это делало ее еще более желанной для меня.
Амбер выскользнула из платья, расстегнула бюстгальтер, сорвала с меня смокинг и рубашку. Собрав остатки мозгов, я выключил свет, чтобы она не заметила «дорожек» на моих руках. Она упала на постель.
— Я не могу без тебя, Алекс, этой ночью ты мне необходим, — простонала она.
Я молча стащил с себя брюки, снял с нее трусики. Ее стройное палевое тело, словно высеченное из мрамора, золотые волосы, как у принцессы из сказки; алый рот приоткрыт — такой страсти, такой жажды еще никогда никто не испытывал.
Я целовал ее шею, ложбинку меж грудей, она с силой прижимала меня к себе, впивалась в плечи ногтями. Меня, затянутого в черный водоворот страшных сил, в темноте преследовала опасность, исходящая от Чарльза. Мы с Амбер были одни в этом царстве света. В безопасности. Пока мы вместе, все будет по-прежнему хорошо. Вокруг — ужас, поджидающий повсюду. Но не здесь, только не здесь. Здесь нам ничто не угрожало, в этой постели, этой ночью.
— Мы потерпели кораблекрушение, — проговорила она, и я, соглашаясь, ничего не мог к этому добавить.
Только постель, шелковые простыни, гладкая кожа и глаза, голубые, как океан на побережье Донегола. Еще ее руки в моих волосах и на моей спине. И еще голос с этими текучими звуками гласных на американский манер.
— Ах, Александр, ты же ничего не знаешь, ни о чем не имеешь понятия.
— Но я хочу узнать.
— Нет, нет.
— Расскажи.
— Нет же!
— Ну расскажи, — настаивал я.
— Лучше поцелуй меня, — попросила она.
Я гладил ее великолепные ноги, живот, руки. Прижав плотно к себе, я впивался в нее, чувствуя вкус шампанского, виски и льда.
Я целовал ее все более и более страстно, она не произносила ни слова, я вошел в нее, и ее тело отозвалось болью, болью услады и утраты, и она всхлипнула, и так мы лежали в темноте с сильно бьющимися сердцами, тяжело дыша, стискивая друг друга в объятиях.
А потом она взобралась на меня, и мы начали по новой, и так наступила и миновала полночь.
— Обними меня, — прошептала она.
Я прижал ее к себе, поцеловал, она пахла вином и какими-то духами, пахла собой и мной. Так она уснула. Опьяненная. Утомленная.
Эта девочка, эта женщина, вот она, здесь, со мной, этой долгой и прекрасной ночью. Просто потрясающе. Я посмотрел на нее. Девочка, чей муж находился в ста пятидесяти милях отсюда, в Аспене. Чей муж, возможно, убил Мэгги Прествик или помог ее убийце тем майским утром двадцать два года назад. Это человек, который почти наверняка убил своего шантажиста, а потом совершил еще одно зверство по отношению к девочке, которая разузнала, откуда у него взялись деньги для избирательной кампании. А теперь все было чисто и аккуратно. Конечно, мы, Джон и я, сами невольно помогли ему, убив единственного свидетеля, который мог хоть что-то доказать. Мы сами замели все следы. И теперь этот человек может сделать все что угодно. Даже выставить свою кандидатуру на выборах в конгресс. И пройти. Всегда будут ходить какие-то слухи, но доказать ничего уже будет нельзя, уличить не в чем, все его добрые дела и заслуги только упрочат его репутацию, с таким политическим чутьем он далеко пойдет. И она следом. Опираясь на фундамент из крови и лжи. Они оба, связанные черным обрядом своего супружества. Так и будет, так и случится. Если только я не вмешаюсь словом или делом, не вырву ее из этого ужаса и не расскажу всей правды о ее муже и о Виктории Патавасти. О Виктории, об этой тени Амбер, ее отражении, ее сестре, незримом духе, который свел нас вместе. Да, и еще о Мэгги конечно.
Насколько Амбер была осведомлена? Сколько она хотела знать? По этой ли причине я спал с ней? Чтобы узнать правду?
А она все лежала, посапывая, и тут я понял, что я сделаю.
Я совершу преступление.
Это может ее убить.
Убить к чертовой бабушке.
Я выбрался из постели. Сходил на кухню и достал из морозильника кубик льда.
Отыскал свой смокинг. Достал иглу, ложку, налил немного воды, приготовил тампон, пропитанный спиртом. Разогрел героин, пропустил через ватку. Пожалуй, лучше всего в ногу, она в жизни не заметит, к тому же я мастер, я всегда безошибочно нахожу вену, всегда.
Но нельзя мешать героин с алкоголем. Опросите дюжину рок-звезд с того света. Сердце может остановиться. А что, если она ни при чем? Могу ли я так с ней обойтись? Провести ее через все это и сохранить право защищать ее, заботиться о ней?
Я нащупал вену на ее на ноге и приложил кубик льда, чтобы кожа онемела. Она спала. Убрав кубик, я обработал намеченное место спиртом и впрыснул героин чуть выше пятки.
Она издала короткий стон, но не проснулась.
Я выждал положенное время, глядя, как вздымается и опускается ее грудь.
Ее дыхание сделалось неглубоким, она начала потеть. Неужели сердце не выдержит? Я сидел в испуге минут десять, но потом все прошло. Она находилась на самом пике. Мне надо было кое-что узнать, и это был шанс.
Я разбудил ее.
— Амбер, — прошептал я, — Амбер!
Она взглянула на меня.
— Амбер, мне нужно спросить у тебя кое-что.
— Спрашивай что угодно, — ответила она вяло, блаженно улыбаясь.
— По поводу Чарльза.
Героин — это не настоящая «сыворотка правды», он не нейтрализует волю и не отключает память, так что приходилось стараться избегать потрясений, которые могли бы запомниться.
— Если бы Чарльз захотел залезть в чей-то компьютер, он бы смог пойти на это?
— Компьютер? — Ее веки отяжелели, губы вспухли, беспомощно дрожа.
— Да, Амбер, компьютер. Мог он залезть в чей-либо компьютер? — спросил я тихо.
— Каррикфергус, — ответила она.
— Что?
— Каррикфергус.
— Что это значит?
Она застонала, постепенно уплывая. Времени оставалось немного.
— Ладно, забудь об этом, расскажи мне про Чарльза.
— Чарльз…
— Слушай, а если бы Чарльз захотел кого-нибудь убить, что бы он сделал?
— Он не мог никого убить, нет.
— Но если бы ему пришлось?
— Он не стал бы.
— Точно?
— Да.
Она заморгала и закрыла глаза. Черт. Я посмотрел на нее. Все, больше рисковать было нельзя, а то она все запомнит, я поцеловал ее, сказал, что она прекрасна, потом начал плести сам не знаю что — что-то про Африку и про львов. Наутро у нее в голове все перемешается. Она не сможет ничего припомнить. Не сработало, а может, и сработало, но она ничего не знала, была чиста, как…
— Выкинь, — лениво, сквозь сон пробормотала она.
— Что выкинуть?
— Выкинь пистолет, избавься от него.
— Куда, куда выкинуть пистолет?
— Надо выкинуть пистолет, итальянский, выкинь куда угодно, в Черри-Крик. Избавься от него.
— Почему туда?
— Не знаю, ближайшая река, избавься, избавься от пистолета…
Она снова засопела.
Значит, она знала, знала, что Чарльз убил Викторию! Это его она просила выкинуть пистолет.
Представляю эту сцену. Вот он только что убил Викторию, идет обратно. «Боже, Амбер, произошло ужасное, я не специально». А пистолет все еще у него в руке.
Юбилейное выступление Вегенера на подходе, накопилось многое, от чего нужно было избавиться. Может, он не хотел убивать ее. Может, он собирался переговорить с ней с глазу на глаз, но беседа вышла из-под контроля. Амбер сохраняла хладнокровие. По ее наставлению Чарльз избавился от орудия преступления. Бросает пистолет в реку, и его уносит течением, уносит… как унесло ее совесть. Ее человечность.