— Что ты узнал? — спросила Юлия.
— Мороженое хочешь? — не ответил Глазов.
— Нет, спасибо. Прохладно здесь, — она поежилась.
— Послушай, не злись на меня. Давай бросим к черту это дело. Я перееду в твой дом, займусь хозяйством. Куплю корову, научу тебя ее доить. Кроликов заведем. Возьмем на развод у Кузьминичны. И пчел. Я же деревенский. Хочешь?
— Что ты узнал? — повторила она.
— Нет, я не могу тебя понять, хоть убей! Ты же не любила своего Петю. Я давно это понял. И плевать тебе, кто его убил и за что. Впрочем, меня ты тоже, кажется, не любишь. Тогда смысл всего этого?
— Мне надо чем-то заняться, — ответила она, а Дмитрий обиделся, потому что ожидал опровержения собственных слов насчет ее нелюбви. Но справился с собой и продолжил спокойно:
— Хороший ответ. Мне тоже. У тебя несчастье случилось? Я не имею в виду смерть любимого мужа. — «Любимого» было сказано с иронией. — Объясни мне, наконец, что тебя гонит с места на место? От кого ты прячешься? Я никуда больше не пойду, ни в одно учреждение, если не скажешь.
— Ну, хорошо… — Она тяжело вздохнула. — Да, со мной случилось несчастье. Это не разговор для кафе… — И она оглянулась.
— Мы одни. Женщина за стойкой читает. И потом, ей слышно только музыку. Так что?
— Я потеряла ребенка, — спокойно сказала она.
— Это я уже слышал. По-моему, это случалось не один раз, — осторожно сказал он.
— Да, случалось. Но потом я очень долго лечилась. Когда поняла, что мой брак может развалиться, я страстно захотела ребенка. Его все время не было дома. Мужа. Я никогда не знала, приедет Петр ночевать или не приедет, будет ужинать или тут же уснет, не сказав мне ни слова. Мы не разводились просто потому, что даже на это у него не было времени. И его устраивали наши отношения. Не думаю, что Петр имел любовниц. Фирма поглощала все его время. Я чувствовала себя полной идиоткой. Однажды, когда намекнула о своем одиночестве, он равнодушно сказал: «Займись чем-нибудь. Заведи любовника».
— И ты так и сделала? Это был Олег Станиславович?
— Олег — случайный эпизод. Когда мне стало совсем уж плохо. Но я не о любовниках, а о ребенке. Мне удалось, наконец, сохранить беременность дольше восьми недель. Именно на этом сроке открывалось кровотечение. Было шесть попыток, и все заканчивались на девятой неделе. Я не могла выносить ребенка, понимаешь? Но помогли новые лекарства. Петр денег на мое лечение не жалел. Я ездила в лучшие санатории, ложилась в лучшие клиники. И — удалось! Ребенок спасал меня от одиночества, наш брак становился вещью более реальной.
— Это был его ребенок? Петра Шумова? — невинным голосом спросил Дмитрий.
— Какая разница? Тебе все надо знать? Главное в том, что пошел уже пятый месяц беременности, и вдруг случилась эта ужасная трагедия. Авария. Петя разбился насмерть. Тут же начался скандал с родственниками — раздел империи моего покойного мужа. И я не выдержала такого стресса. Меня ведь предупреждали: никаких волнений, полный покой. Никто меня не пожалел. Понимаешь? Наоборот, поспешили воспользоваться беспомощностью. Но они не виноваты. Виноват тот, кто устроил эту аварию. Случись это несколькими месяцами позже, и мне было бы все равно. Я уже была бы не одна. А мужа, ты прав, я давно уже не любила. Но потерять ребенка… Ты понял, почему я так хочу его найти, этого мстителя? Пусть узнает, к чему может привести справедливое, с его точки зрения, возмездие. И пусть за это заплатит. Так ты продолжишь расследование? Ради меня.
Глазов сам не понимал, почему ему так не понравилась вся эта история. У него было сыщицкое чутье. Еще по прежней работе он это помнил. Когда сидящий в его кабинете человек начинал врать, у Дмитрия невольно мурашки бежали по коже. Вот и сейчас он почувствовал, как по спине пополз знакомый холодок. А может, это просто мороженое? И в кафе прохладно.
В конце концов, она права: кафе не место для подобных откровений. Тем более что в подвальчик спускались еще двое посетителей. Они первым делом оглянулись по сторонам. Глазов знал этот синдром. Никто не войдет в магазин или кафе, если там никого нет. Пустой зал настораживает. Когда все внимание продавца только на тебя, а ты и покупать-то ничего не собираешься, чувствуешь себя не в своей тарелке. В маленьких городах люди особенно не любят казаться белыми воронами. Каждый человек здесь на виду. Если никто не ест мороженое в кафе, а я ем, значит, на меня будут показывать пальцем. Но теперь в кафе сидели Глазов и Юлия. Поэтому двое молодых людей задержались у стойки, потом купили по мороженому и бутылку газированной воды. Когда они сели за соседний столик, Глазов понял, что откровенный разговор окончен. Осталось только доесть второе мороженое и уйти. Юлия молчала, Дмитрий пошел к стойке и тоже взял бутылку воды и пару одноразовых стаканчиков. Они посидели еще минут пять. Наконец, в кафе появились еще посетители и, увидев, что целых два столика заняты, тоже прошли в зал.
— Ну все, цепная реакция пошла, — улыбнулся Глазов. — Самое неприятное — это быть первым. Мы сделали это заведение популярным. Пойдем на солнышко. Погреемся.
— А дальше? — настороженно спросила она.
— Дальше? Считай, что твои доводы меня убедили. Я доведу это дело до конца. — Ему показалось, что в ее взгляде промелькнула откровенная радость. — Надо еще заехать в магазин, где продаются музыкальные инструменты.
Они поднялись и направились к выходу. Уже в машине Юлия спросила:
— А зачем нам туда надо?
— Хочу узнать, насколько хорошо Аким Шевалье играл на флейте. Пардон, Андрей Никольский. Знаменитый писатель умер семь лет назад.
Магазинчик музыкальных инструментов в городке был один. В отличие от продуктовых. В единственном экземпляре здесь были: кафе, библиотека, музыкальная школа и Дом культуры. И люди, которые там работали, тоже были в единственном экземпляре. Уникальные. Молодежь предпочитала осваивать новые профессии. Уж если торговать, то аудио — и видеокассетами, компакт-дисками и аппаратурой. Если работать, то не в библиотеке, а в интернет-кафе. Поэтому, когда Глазов увидел пожилого человека в отделе, где продавались скрипки, гитары, пианино и, разумеется, флейты, он откровенно обрадовался.
Подошел, посмотрел, как тот настраивает гитару, и понял: фанатик. Есть люди, рожденные играть на гитаре. А есть рожденные настройщиками музыкальных инструментов. По тому, как мужчина прислушивался к звучанию струн, чуть трогая их длинными чуткими пальцами, слух у него был абсолютный. И Глазов обрадовался еще больше.
— Здравствуйте, — жизнерадостно сказал он. Продавец поднял голову. По выражению его лица Глазов понял: голоса не так ласкают слух, как звучание музыкальных инструментов. Но, тем не менее, мужчина вежливо спросил:
— Чем могу помочь, молодой человек?
— У вас часто покупают флейты?
— Флейты? — удивился его собеседник. — Вы играете на флейте?!
— Нет, не играю, — с сожалением сказал Глазов. — Но очень люблю флейту. Есть чудесная музыка: «Заливные луга». Френсис Гойя. Великая вещь! Когда я ее впервые услышал, то понял, что флейта ничуть не хуже рояля.
— Играете на рояле?!
— Нет. На рояле я тоже не играю. Увы! Но людей, которые играют на рояле, гораздо больше, чем тех, кто играет на флейте. Разве не так?
— Ах, молодой человек! Если бы вы знали, что такое флейта! Это же…
Глазов уже понял, что ему повезло. Этот человек застрял между прошлым и будущим. Попсу он не признает. Равно как электрогитары. Зато классику… Терпеливо слушая его лекцию о флейте, Глазов думал: играл или не играл для него Андрей Никольский? О чем они разговаривали?
— А вы слышали хорошее исполнение именно на флейте? — спросил, наконец, он.
— Ну, неплохое, я бы сказал. В нашей музыкальной школе учат в основном игре на фортепиано. На скрипке, на баяне или, скажем, аккордеоне. Флейтистов по пальцам можно пересчитать. И играют они фальшиво. Без души. Преподаватель плохой. Но был здесь один человек. Я сразу понял, что он не здесь учился. В Москве, скорее всего. Уж очень особенная игра. И человек особенный. Лицо обезображено шрамом и ожогами. Но как он играл! Знаете, я сразу понял, что он не профессионал. Он чувствовал музыку, как чувствуют ее редкие люди. Знающие, что такое вдохновение. Для этого нужно иметь особую нервную организацию. Я еще подумал, что этот человек знал славу, был на вершине популярности. Но, как ни вглядывался в его лицо, не мог узнать. Да и как? Лица у него, в сущности, не было. Но душа… Вот почему я запомнил, как он играл.
— Здесь, в магазине?
— Почему в магазине? Ну да, и здесь тоже, когда выбирал флейту. Но тогда я не мог оценить его игры. Потом я видел его в электричках. Я, знаете ли, часто езжу в Москву. На концерты классической музыки очень люблю ходить. В Большой концертный зал, в Консерваторию. Сестра у меня тоже, знаете ли, меломанка. Живет в столице. Вот мы с ней на пару… Да… А он играл в электричках на своей флейте. И слушали его, знаете ли. А потом, его лицо… Ну, вы меня понимаете. Я сам всегда давал ему деньги, хотя у меня скромная зарплата. Но не за то, что он был так обезображен. За музыку. А другие, конечно, жалели. Особенно женщины. Такой высокий, представительный мужчина. Очень интересный, если бы не шрамы. Думаю, что он хорошо зарабатывал.
— И долго он играл в электричках?
— Не знаю. Хотя… Примерно через полгода он исчез. Наверное, набрал денег, чтобы снять квартиру в Москве, или нашел другую работу. Да, постойте… Я ведь видел его в одном из переходов метро. На Арбате? Нет, не вспомню сейчас. Торопился очень. Иду — слышу флейта плачет. Сначала отмахнулся, мол, в Москве кого только не встретишь в переходах! И поют, и пляшут. И на скрипках играют. В метро можно встретить настоящих профессионалов. Как играют! Да… Говорят, многие выезжают за границу и играют на улицах там, в европейских городах. Очень прилично зарабатывают за сезон. Больше тысячи долларов, а это солидные деньги. Уж вы мне поверьте. Но я, кажется, не о том хотел сказать. Я его узнал, своего покупателя. По голосу. Флейты, разумеется, мы с ним не разговаривали. Сидел один, играл, как ему нравилось. Подавали ему. Много. Я заметил. В шляпе лежали бумажные купюры. Крупные. И знаете, я не осуждаю. Жизнь есть жизнь. Все-таки он необыкновенно талантлив. Нет, я не о музыке. Необыкновенный человек. А музыка что? Голос души… Так вы флейту хотели купить?
— Знаете, если я когда-нибудь научусь играть на флейте, я куплю ее именно у вас, — улыбнулся Глазов. — Мне неловко, что отнял у вас столько времени. Хотелось бы чем-нибудь отблагодарить…
Он полез в карман, но продавец музыкальных инструментов его остановил:
— Перестаньте, молодой человек! Уберите деньги! Вы замечательно умеете слушать. А мне, признаться, скучно. Музыкальные инструменты у нас в городе покупают редко. И все реже и реже. А что касается флейтиста… Не знаю, зачем вы его разыскиваете, но думаю, для вас это важно. А играть на музыкальном инструменте поучитесь. Попробуйте. Кто знает, может у вас талант? Всякое бывает…
Глазов вышел на улицу в прекрасном настроении. Во-первых, ему не пришлось врать, во-вторых, он узнал, где дальше искать следы Андрея Никольского, в-третьих, просто было приятно побеседовать с таким человеком. Может, и в самом деле? Брать уроки игры на гитаре? Поскольку с работы турнули. Или купить флейту…
Он не знал теперь только одного: возвращаться ли сегодня в Москву, а если возвращаться, то куда? К жене? Надо бы спросить у Юлии. Как она на это посмотрит. С другой стороны: дом у нее большой, любимая собака вполне может потесниться.
А с другой стороны. То есть со второй… Черт возьми! Сколько же бывает сторон у одной-единственной проблемы! Глазов совершенно забыл, что она очень обеспеченная женщина! Что называется, без жилищных и материальных проблем. Жить у нее и за ее счет? Некрасиво все это выглядит. Скажут: нашел себе богатую дамочку. Молодец! Предприимчивый молодой человек.
Но он же ее любит! С деньгами или без. Но получается, что с деньгами. Разве он виноват, что полюбил именно эту женщину, а не какую-нибудь другую?
Он стоял в нерешительности и не спешил переходить улицу. На противоположной стороне была припаркована его машина. То есть не его, а ее. Так и стоял, пока его не окликнули:
— Митя! В чем дело? Почему мы не едем?
И он направился к машине. Альфа посмотрела на Глазова с интересом. «Ну? И за что его кормят?» «Лучше бы я был собакой!» — подумал он. И тут же: «Ненавижу собак!» Когда он открыл дверцу, Альфа рыкнула.
— Не ладите вы друг с другом, — заметила Юлия. — Ну и что? Куда едем?
— Можно ехать в Москву. Ты как?
— А как же Аким? То есть я хотела сказать Андрей Никольский. Что ты решил?
— Я после тебе скажу. Не это сейчас главное.
— А что? — насторожилась она.
— Ну, на текущий момент главное — ты и я. Надо бы определиться. Что делать будем?
— Кажется, ты женат, — напомнила она.
— Это существенное замечание. Значит, мы сделаем вид, что ничего не произошло? Все возвращается на круги своя. Так?
— Какая муха тебя укусила?
— Я всего лишь хочу определенности. Любишь ты меня или не любишь?
— Как громко! — поморщилась она. — Едва знакомы, а ты уже о любви.
— Но я-то тебя люблю!
— Не кричи.
— Хорошо. Я все понял. — Он повернул ключ в замке зажигания. — Мы едем в Москву.
Она неожиданно спросила:
— Надеюсь, в этом городе есть гостиница?
— Какая еще гостиница? Зачем? До Москвы три часа езды! Всего-то!
— Или мы сейчас найдем в этом городе гостиницу, или ты отвозишь меня домой и едешь каяться к своей жене. И на этом все.
— Я не понял логики. — Он упорно не хотел смотреть ей в глаза. — А если мы найдем гостиницу? Почему наш роман может иметь продолжение здесь, и не может в твоем доме? Что за проблема?
— Проблема в том, что я не хочу возвращаться. И у меня нет другого способа тебя удержать. Ты мне нужен, Митя. Поверь.
— Хорошо. Пусть будет так, как ты хочешь, — кивнул он. — Если здесь есть гостиница, то она в центре. Наверняка. Поедем туда. В конце концов, этот городок не так уж и плох.
Вернувшись в центр, он вылез из машины и обратился с вопросом к прохожим. Потом вернулся к Юлии и радостно сказал:
— Нам повезло. Здесь полно памятников исторической культуры! Для туристов построена гостиница. Надеюсь, у нас не спросят паспорта. Я хочу номер на двоих, не считая собаки.
…Примерно через час они оценили прелести местной гостиницы. За исключением отсутствия горячей воды, все оказалось не так уж и плохо. Глазову вообще на это было наплевать, особенно в такую жару. Он был согласен на холодный душ и пару свежих простыней. Поселили их в одном номере. С этим проблем не было. Собаку тоже удалось пристроить.
Дмитрию ужасно хотелось спать. Он очень устал. Пока Юлия плескалась в душе, он прилег на кровать и тут же заснул.
СОЛО ДЛЯ ФЛЕЙТЫ
Этот сон так и назывался: между снов. Музыкальная пауза. Никакого действия в нем не было. Вариации разные, суть одна. Он никогда не представлял себе, что существует анфилада вагонов. Есть анфилада комнат, но анфилада вагонов? Вагонов электрички.
Интересно, у его предков были фамильные особняки? Фамилия-то дворянская! Шевалье. Фамильные особняки с десятком парадных комнат. Дверь распахивается, за ней зал, за ним еще одна дверь, за ней зал, за ним еще одна… Ему в наследство досталась анфилада вагонов электрички.
Иногда в его сне появлялись гости. Много гостей: они были одеты в джинсы и свитера ручной вязки и пили пиво. Жевали пирожки или чипсы. Читали газеты. Играли в карты. Словом, гости как гости. Анфилада вагонов пригородной электрички никак не может закончиться, потому что после каждого тамбура оказывается очередная дверь. И он снова поворачивает ручку, видит новый вагон и в очередной раз подносит к губам флейту. До бесконечности…
В конце концов, с ума можно сойти!
В его шкале ненависти флейта занимала второе место после фигурного катания. Это когда он был маленьким. Никогда не знаешь, какая именно наука в жизни пригодится. Хотя в романтический образ писателя Акима Шевалье флейта вписывалась. И он практиковался. А теперь радовался, что это именно флейта. Не баян, не гитара и не рояль! С роялем по вагонам не пойдешь. Что касается гитары… Ну кто не умеет играть на гитаре? Вон их сколько, зарабатывают на хлеб насущный, терзая струны и уши невольных слушателей! Но флейта…
Во-первых, маленькая. Удобно. Во-вторых, необычно. Спасибо тебе, мама! И его необычная внешность вкупе с необычным инструментом — это капитал.
Поняв это, он купил флейту и пошел по вагонам. И неожиданно почувствовал вдохновение. Оказывается, в музыке тоже можно забыться. Писать детективы ему больше не хотелось, а вот играть… Играть хотелось.
Денег дала мать. Женщину, выходившую его после тяжелой болезни, он иначе не воспринимал. Теперь она была его матерью. Давшей новое рождение. Сумма, скопленная ею за годы упорного труда, оказалась довольно значительной. На то, что осталось после покупки флейты, он снял комнату в коммунальной квартире, в пригороде Москвы.
Теперь он зарабатывал деньги на жалости. Оказалось, неплохой бизнес! Увидев его лицо, женщины невольно тянулись к кошелькам. А он еще и на флейте играл! Мужчины тоже не обижали. Он был вне конкуренции. И потом, кто знает, откуда эти шрамы? Горе с человеком случилось? Историй о горе писатель Аким Шевалье мог сочинить великое множество. Дом у него сгорел. Разве не видно? Горящая кровля обрушилась, и…
Работал он много. Очень много. Нужно было спать как можно меньше, а уставать как можно больше. Чтобы не просто засыпать, а проваливаться в черную яму. Никаких воспоминаний, никаких снов. Особенно из прошлой жизни.
Впрочем, однажды он не удержался и решил взглянуть на свою жену. Вернее, сначала на собственный памятник. Приехал на кладбище, увидел могилу писателя Акима Шевалье. Все еще не понял: кого же похоронили вместе него? А если крикнуть во весь голос:
— Я Аким Шевалье! Я жив!
Пожалуй, можно навсегда остаться Акимом Шевалье, в психушке, под присмотром дюжих санитаров. Пока еще не мог тягаться с женой и деньгами ее нового мужа. Бывшего друга. Да и неохота ничего доказывать. Умер никчемный фантазер, бестолковый идеалист. Белоручка и тупица. Как только он себя не ругал! Вернее, того, кто лежал в могиле. Нет, того, кому был поставлен памятник.