— Это Колька, что ли? Вроде жил такой, в третьем подъезде, — встрепенулся дедок. — Мячиковы они.
— Не, Васильич. Тот Колька — Марьин, а этот — Варвары Павловны, — покачала головой бабулька.
— Варварин уже лет десять как сгинул! — не согласился дедок.
— Это Марьин сгинул, а Варвара за своим аж во Владимирскую область ездила. Все причитала, что мальчонку узнать было трудно, так обгорел.
— Вот это и есть мой дружок, — сразу погрустнел Глазов. — Мать-то жива?
— А что ей сделается, Варваре? За молоком побежала. С дачи вернулась, а молока в доме нет. Все у последнего подъезда сидит, — дед покосился на Глазова. — Сигареты у тебя, сынок, знатные. Американские, небось?
— «Союз-Аполлон».
— Слабые… «Беломор» — другое дело…
— А ты, отец, еще парочку возьми, — Глазов протянул деду пачку.
— И то правда. А вон и Варвара с молоком бежит. Павловна по отчеству, Колькина матерь.
— Где? — Глазов завертел головой.
Тучная женщина с обильной сединой в волосах, обремененная двумя трехлитровыми бидонами, спешила домой, страдая одышкой. Глазов тут же поднялся с лавочки, подошел и подхватил у нее бидоны:
— Вам тяжело? Давайте помогу.
— А вы кто? — она испугалась, вцепилась в бидоны.
— Да я Николая вашего друг, — Глазов так и не смог выговорить слово «покойного». Мать есть мать, он для нее всегда живой.
— Кольки? Ох! — она отдала бидоны, достала носовой платок и вытерла мокрое от пота лицо. — Жара сегодня. Ох и жара!
— Куда нести? — спросил Глазов.
— Да в дом, куда же еще! Первый подъезд, четвертый этаж.
Дом был старый, пятиэтажный. Дмитрий следом за женщиной направился к первому подъезду. Дедок покачал головой, обращаясь к собеседницам:
— А все говорят: молодежь, молодежь… Она разная бывает, молодежь…
И они принялись вспоминать, каким рос Колька и сколько от него было неприятностей, пока он в Москву не уехал.
Глазов донес бидоны на четвертый этаж. Варвара Павловна потопталась у двери, потом махнула рукой:
— А, заходите. Если ты бандит, так брать у нас нечего.
Когда Дмитрий огляделся, он понял, что брать действительно нечего. Главная ценность — чистота. Полы натерты, занавески на окнах накрахмалены, посуда в горке блестит. Ни пылинки! Что касается мебели, то все простенько. Оставив его в комнате, хозяйка понесла бидоны на кухню и вскоре загремела там дверцей холодильника.
— Я думал, вы на даче, — крикнул ей Глазов.
— Что? — она вышла из кухни, вытирая руки. — Чайку, может? Хотя жарко. Или кваску холодненького? Хороший у меня квасок.
Она вновь скрылась в кухне и полезла в холодильник. Вскоре Глазов получил огромную кружку хлебного кваса, блаженно прищурился и отхлебнул. Мать делала такой же, в большой дубовой кадке. Нет, не такой. Тот был ароматней, с хреном. И в нос шибал так, что дух захватывало! Но и этот был хорош. А женщина уже тараторила без умолку, обрадовавшись, что есть с кем поговорить:
— На даче-то я с утра побывала. Огород полила и траву кое-где подергала. Что там делать на даче, в такую жару? Вот солнышко маленько опустится, и снова побегу. Тут минут двадцать пять, если пешком, а на автобусе и того меньше.
— Скажите, а как вы узнали, что Николай погиб? — прервал ее Глазов.
— Колька-то? Ох, — она грузно опустилась в кресло. — Вы что, насчет Кольки пришли, что ли?
Глазову не хотелось больше врать и прикидываться бандитом. Он чувствовал, что никакого удостоверения женщина у него спрашивать не будет. Поэтому сказал прямо:
— Варвара Павловна, я из милиции. Только мне не хочется, чтобы ваши соседи знали. Зачем вам это? Понимаете?
— Да-да, соседи… — Она согласно кивнула головой. — Мои что-то натворили? Ох, да что это я? Вы же насчет Кольки.
Она вскочила и метнулась к шкафу. На пол полетели вышитые салфетки, простыни, скатерти. Все чистое, накрахмаленное. Глазову даже жалко стало, когда белье упало на пол.
— Вот, — Варвара Павловна достала альбом в синем сафьяновом переплете. — Вот он, Колька мой. Старший. Трое их у меня было…
Она всхлипнула и вновь обтерла лицо носовым платком. Дмитрий посмотрел на фотографию, где три парня, один из которых бритоголовый, обступили огромного бородатого мужика. Сама Варвара Павловна притулилась сбоку, положив руку на плечо самого младшего, совсем мальчишки. Глазов понял, что Колян — это бритый.
— Вы ездили за ним во Владимирскую область?
— С Василием моим и ездили. Шофером он работает, и по сей день. Завел свою колымагу, и поехали… — она снова всхлипнула.
Глазову с огромным трудом удалось выяснить, где именно Варваре Павловне выдали тело сына.
— Вы его точно опознали? — спросил он.
— Да как же не опознать-то, если с ним брат был?
— Какой брат?
— Да вот, Борька, — она ткнула пальцем в фотографию. — Средненький мой. Все думала младшего уберечь от жизни этой. Когда Колька погиб, просила: Алеша, сынок, иди ты в училище какое-нибудь. Нет, Борька и его сманил…
— Значит, Борис был вместе с Николаем на той даче?
— Вы и про дачу знаете? Я все сообразить не могла, почему так Кольку изуродовали? Борька говорил: мол, поехал брат по делам в командировку, да жил там у знакомых на даче, в каком-то поселке. Чтобы денег за ночлег не платить. И название поселка сказал. До сих пор помню, где сынок мой погиб. Поленово. Дача загорелась…
— А почему никто не спасся? Спали, что ли, или пьяные были?
— Баллон, говорят, взорвался. С газом, — пояснила Варвара Павловна. — Борис-то потом приехал, тело опознавать.
— А где сейчас Борис?
— Да кто его знает? Приехал как-то и говорит: знаю я теперь, мама, что Кольку нашего убили. И знаю, за что. Только, говорит, поплатится он за это.
— Кто он?
— Ну, хозяин его, наверное. Так я поняла.
— Да уж… Просто так газовые баллоны не взрываются, — согласился Глазов.
Он уже понял: все три брата Мячиковы были в одной команде. То есть в бригаде. У Мелешева, иначе Молоха. Один провинился, и его решили убить, поменяв местами с писателем. Другому сказали, что старший брат погиб, выполняя важное поручение. В «командировке», так сказать. Но потом кто-то решил свести с Молохом счеты и поставил братьев в известность, что на устранение Николая была директива хозяина. И они ему отомстили…
С Мелешевым более или менее ясно. Вендетта по-русски. Теперь братья Мячиковы в бегах, а может и в живых-то их уже нет. Остались только фотографии в альбоме, где вся семья в сборе, улыбается перед объективом фотокамеры. Старые фотографии в пыльном сафьяновом альбоме…
Глазов вздохнул:
— Может, они еще вернутся.
— Вернутся, — согласилась Варвара Павловна. — Да я их и не виню. Что в городе-то родном делать?
Радовалась, что хоть водку не пили. Ну, покуривали малость да получали по губам. А насчет выпивки… Нет, этого не было. Сынки мои, сынки, — она отхлебнула из кружки квасу. — В горле пересохло. У вас-то дети есть?
— Что? — Глазов невольно вздрогнул. Вспомнил, в каких отношениях сейчас с женой. — Нет, детей у меня нет.
— Понятно, — согласилась Варвара Павловна, — кому сейчас детей-то охота? У моих тоже девки были, да все вертихвостки. Курят все как одна. Губы пообрывала бы на месте родителей. Что дальше будет?
— Спасибо за квас, Варвара Павловна, — поблагодарил Дмитрий. Если бы он знал, что дальше будет. — Где Николая похоронили?
— На кладбище местном. Все наши там лежат. И мне местечко приготовлено, и мужу моему, Василию. Вот кто хоронить будет?
Все так же, вытирая с лица то ли слезы, то ли пот, она проводила Глазова до дверей…
Дмитрий шел на электричку и думал: кто же лежит в семейной могиле, вместе с предками Варвары Павловны? Кого она оплакала, как собственного сына? Если была рокировка, там должен лежать писатель Аким Шевалье. Но не лежит. Так кто?
Это оставалось непонятным, и Дмитрий решил: надо ехать в деревню Поленово и искать следы Акима Шевалье. Если Олег Станиславович уверен в смерти Шевалье, значит, в сгоревшем доме нашли столько трупов, сколько и ожидалось. Никто и не забеспокоился. Надо выяснить, с кем поменялся местами писатель на этот раз, а главное, как? Как ему удалось это проделать?
Глазов приехал домой рано. Светлана еще не пришла с работы, оставшиеся до ее прихода часы можно было провести в свое удовольствие. Он достал купленную утром книгу, наделал бутербродов, открыл бутылку пива и залег на диване. Можно было, конечно, пойти на пляж. С начала июня установилась такая жара, словно на земле перемешались климатические пояса и теперь Москва находилась на широте одной из африканских столиц. Но Дмитрий не любил пляжа, потому что быстро обгорал. Да и наросший жирок не позволял покрасоваться. «Вот похудею, начну делать гимнастику, и тогда…» — подумал он, потом зевнул и уткнулся в книгу.
И, как всегда, зачитался. Прервал его телефонный звонок. Глазов невольно вздрогнул, выругался и схватил трубку:
— Да?!
— Димка? А я думаю, дома он сидит или бабки частным сыском заколачивает? Выходит, ты дома. Наработался уже.
— Мельник, ты?
— А кто ж еще? Слушай, я об убийстве того смазливого парнишки. Устанавливаю связи. То есть вычисляю его любовниц. Но ты-то, признайся, давно уже все понял? Знаешь, кто убийца?
— Послушай, Мельник, ты на солнышке перегрелся? Откуда мне знать?
— Да брось! Тебя засекли.
Ему сделалось не по себе. Кто засек? Где? У Варвары Павловны? Или у Олега Станиславовича? Слежки он не заметил.
— Я не уверен на все сто, — промямлил он.
— Все понятно. Неужели у тебя личный интерес? Я, конечно, не осуждаю. Ты у нас обиженный. Только в колодец-то плевать не стоит. А? Кто его знает, вдруг на то же место придешь. Пригодится воды напиться. А водичка — она вот. Ведерко я для тебя всегда держать буду, чтобы низко нагибаться не пришлось. А? Баш на баш.
— Ладно, Мельник. Я понял. Мне уехать надо на пару дней. Может, больше. Как приеду, сразу же позвоню. Я ни в чем еще не уверен.
— Значит, тебя несколько дней не будет? — уточнил Аркадий.
— Да. Не звони сюда. Пока.
Глазов положил трубку. Что за черт? До чего они докопались? Не может Аркаша Мельников и его коллеги с Петровки знать про писателя. Только он один знает, и все. Ну еще Юлия. Он опять открыл книгу, но читать не смог. В голову лезли разные мысли, Дмитрий тер пальцами глаза, пытаясь отогнать дремоту, но сам не заметил, как отключился, растянувшись на диване рядом с творением Акима Шевалье…
СОЛО ДЛЯ ФЛЕЙТЫ
…С этого момента спать он не мог вообще. Какой уж тут сон, когда жизнь висит на волоске! Разумеется, никто не сказал, что его собираются убить. Напротив: сделай, что просят, и получишь свободу. Купи то, что тебе и так принадлежит. Сам все понял. Сделка не может состояться. «Это вряд ли», — сказала она. И по лицу жены он понял: возврата не будет.
И сон ушел. Как же так? Ведь был безмерно счастлив, и даже не подозревал об этом! Наоборот. Жаловался на жизнь, случалось, убивал время. Попробуй теперь пожалуйся, когда осталось несколько дней! Глупец! Надо непременно отсюда бежать! Но как? Куда? Где ближайшая деревня? Где шоссе? И где он вообще находится? В машине ему вкололи какой-то наркотик, очнулся здесь, в деревенском доме. За окном слепящая белизна. Куда ни глянь — снег. То, о чем мечталось всегда: тишина и забвение. Глупец!
В доме постоянно находились трое. Старались ему не мешать, ходили тихо, спали по очереди и ничего не хотели объяснять. В контакт не вступали. Ему привезли старенький компьютер, выделили комнату, комплект чистого постельного белья, и оставили наедине со своими мыслями. Вернее, страхами. Постепенно он начал сходить с ума.
Единственным спасением была книга. Пока писал, забывал обо всем. Должно быть, на то и было рассчитано. Что, оказавшись взаперти, он начнет изливать душу. А кому изливать, как не бумаге? Бумага все стерпит. Он сходил с ума. Начиналась паранойя. По ночам чудились шорохи, из углов на него пристально смотрели оборотни и вампиры. Ждали. Он оказался пленником собственного воображения. Он грезил воскрешением из мертвых. И писал об этом, как о вполне возможном.
Мысль о спасении металась, словно мышь, запертая в клетке. Он искал варианты и не находил. Неужели конец?
Временами он сдавался и становился апатичным. Скорее бы все закончилось. Может, изготовить заточку, кинуться на них и получить то, от чего все равно уйти невозможно: смерть? Разные мысли лезли в голову. Абсурдные.
Именно там, на грани абсурда, он и нашел выход…
…Глазов очнулся, когда услышал поворот ключа в замочной скважине. — Дима, ты дома?
Жена заглянула в комнату, потом сбросила туфли в прихожей и понесла на кухню сумки. Он сообразил, что уснул, и, резко распрямившись, сел на диване:
— Черт! Который час?
Светлана гремела посудой так громко, что Глазов почувствовал себя виноватым. Надо было заняться ужином, раз уж он дома. А не валяться на диване. Он попытался чмокнуть жену в щеку:
— Извини.
Светлана молча отстранилась.
— Мне надо уехать на несколько дней.
— Вот как? — сказала она с откровенной иронией.
— Слушай, тебе не кажется, что это уже слишком? Скажи прямо: в чем я виноват?
— Да ладно притворяться! — Она грохнула на плиту сковородку. Все четыре конфорки взвыли. — Думаешь, я ничего не знаю? А я-то тебе верила! Дура.
— Ты это о чем? — Глазову показалось, что он ослышался.
— Да хватит тебе притворяться! Можешь катиться куда хочешь! На все четыре стороны! На несколько дней, на год, на всю жизнь! Только не ври больше!
Она ушла в ванную и заперлась там. Глазов услышал, как жена плачет. Потом включила кран, забулькала вода. Он недоумевал. В чем дело? Ну уснул. Ужин не приготовил. Причина для трагедии? Как говорится, женщина может сделать из ничего три вещи: шляпку, салат и трагедию. Вычитал в каком-то журнале. Хорошая шутка!
И с чего она завелась? Он глянул на часы: жаль, что на пляж уже поздно. Светлана вышла из ванной более или менее спокойной. Но с мужем не разговаривала. Он тоже не желал продолжать этот неприятный разговор.
Спать пришлось в кухне на раскладушке. Глазов ворочался без сна до двух часов ночи. Ситуация вышла из-под контроля. Что-то происходит помимо него, а он не понимает причины. Его брак благополучно шел ко дну. Паруса поникли, в днище зияла огромная пробоина. Он решил оставаться на капитанском мостике до конца. Пусть она сбежит первой…
…На следующий день Глазов прямо с утра поехал к Юлии. Сойдя на остановке с автобуса, заглянул в торговую палатку, купил пачку сухих крекеров. Для овчарки. Глазов решил к ней подлизаться, раз уж приходится бывать у Юлии так часто. Надо бороться со своими детскими страхами.
Альфа печенье взяла. Он даже осмелился погладить собаку по голове, но та рыкнула и оскалила зубы.
— Ладно, не все сразу, — буркнул Дмитрий. Юлия, которая стояла поблизости со шлангом в руке и поливала цветы, невольно улыбнулась:
— Митя, я тоже хочу печенья.
Глазов покосился на ровный, выстриженный газон. Ишь, клумбы она поливает! У его матери до цветов никогда не доходили руки, она целый день возилась со своим большим хозяйством: огород, корова, куры, кролики. У Юлии всего этого не было, и она, одетая в рабочий комбинезон, занималась только стрижкой газона и розовыми кустами. Хорошо, когда у человека есть деньги.
— Я тебе не мешаю? — спросил он.
— Я уже закончила. Жарко сегодня, — пожаловалась она и пошла выключать насос.
Дмитрий присел на крыльце, расслабился и закрыл глаза. Сказалась бессонная ночь. Юлия приблизилась неслышно, брызнула ему в лицо холодной водой.
— Ты что? Я не клумба!
Он вскочил и увидел совсем близко ее глаза, совсем светлые и все в мелких, золотисто-коричневых крапинках. Откуда они там взялись? При ярком свете солнца туман, казалось, рассеялся. Она даже помолодела на несколько лет, и Дмитрий вдруг заметил, что и загореть уже успела, а загар у нее ровный, бронзовый и очень красивый. Брюнетки любят солнце, и оно их любит.
— У тебя глаза разноцветные, — неожиданно сказал он. — А я думал — серые.
— А у тебя нос обгорел, — рассмеялась она.
— Когда успела так загореть? — спросил он, срывая листок подорожника, пробившегося из-под асфальта, у края дорожки, и пристраивая на нос зеленую нашлепку.
— Ко мне загар быстро пристает. Вчера сидела в саду до вечера. В шезлонге. Книжку читала. А вот твой нос скоро облезет. — Она протянула руку и поправила подорожник.
Он почувствовал тонкий запах духов. Ее пальцы скользнули по щеке и задержались на его губах. Словно в ожидании поцелуя. Сердце замерло: вот сейчас все и случится. И сразу же стало страшно: а вдруг она оттолкнет? Так и будет. И губы его дрогнули и сомкнулись плотнее. Ее рука бессильно опустилась.
— Пожалуй, мне надо уехать, — хрипло сказал он.
— Как? Куда? Так скоро? — растерялась Юлия. И в ее голосе послышалась жалоба: — Я же не могу быть здесь совсем одна. Мне страшно.
— Теперь чего бояться?
— Куда же ты собрался ехать? — вместо ответа спросила она.
— Во Владимирскую область. Мне надо узнать, что там случилось на самом деле. Я вчера ездил в Люберцы, к матери того парня, которым подменили писателя в сгоревшей машине. Узнал название деревни. Поленово.
— Все еще не можешь успокоиться? Он умер, твой писатель, тебе же ясно сказали. — Дмитрий почувствовал в ее голосе раздражение. Она отчего-то разволновалась и начала капризничать, словно маленькая девочка.
— Нет, он жив, — упрямо возразил ей Глазов. — Меня не будет несколько дней. Смотря по обстоятельствам. Ты поняла?
— Я с тобой поеду, — неожиданно сказала Юлия, поправляя волосы.
— Это еще зачем? Таскаться по электричкам в такую жару, есть всякую гадость…
— Во-первых, мы поедем на машине. И вообще я хочу, чтобы отныне ты не пользовался общественным транспортом. Мне нужен твой паспорт, чтобы сделать доверенность. Во-вторых, еду можно взять с собой. У меня есть переносная сумка-холодильник.