– Неважно. Серьезные люди. Хозяева.
– Муж твой, что ли?
Виола на долю секунды растерялась. Ответила не очень уверенно:
– Ну… да.
И Полуянов захлопнул ловушку:
– А чем я могу помешать доктору наук, директору научного института?
Девушка надула губки. Но произнесла даже с некоторым восхищением:
– Вот ты упрямый! Я ж о тебе забочусь! Но если жизнь не дорога – оставайся, конечно. Венок тебе на похороны пошлю.
– А кто меня закопает? Лично Вадим Андреевич Ларионов? – усмехнулся журналист. – Или этому, с белыми глазами, поручит?
– Чего?
– Ну, парень на пляже к нам подходил и еще убить меня обещал.
– А, Эдик! – Девушка усмехнулась. Произнесла, словно про себя: – А я никогда внимания не обращала, какие у него глаза… – И твердо добавила: – Нет. Эдик – человек мирный. Он мой брат, кстати. Родной.
– Да ладно! – опешил журналист. – Ты – красавица, а он…
– А он умница. – В ее голосе прозвучали нотки уважения и зависти.
– Слушай, а кто вообще твой Эдик? По жизни?
– Ну… – Девушка задумалась. – Он… он вообще гений, вот кто! Что ни спросишь – все-все знает!
Прозвучало это совсем по-детски, Дима улыбнулся. Виола тоже. Пробормотала:
– Вот вроде что он мне? Взрослая, сама себе хозяйка… Но до сих пор перед ним робею.
И потерла запястье.
Дима только сейчас рассмотрел: на нем красовался синяк.
Он сделал вид, будто не заметил. Спросил небрежно:
– А что ж такой гений и у твоего мужа секретарем работает?
– Что б ты понимал! – хихикнула она. – Секретари Вадиму кофе подают. А Эдик все в Институте моря придумал. И пляж, и кафе. Организовал, управляет. И еще… еще… он диссертацию пишет. Докторскую, между прочим! Про макрофитобентос.
– Как? – усмехнулся Полуянов.
– Структура макрофитобентоса в зависимости от рельефа дна, – важно произнесла она. – Теория, практическая часть. Сам опыты проводит. Днем некогда ему – вечерами, ночами в лаборатории сидит. Я ее желтым домом называю.
– Почему?
– У нас в институте все корпуса после ремонта. А Эдикова лаборатория на отшибе, ее пока в порядок не приводили. Цыплячья такая штукатурка, вся облезлая. Вот я и придумала: «Желтый дом».
«Да, – подумал Полуянов. – Действительно интересный человек».
…Мимо «Ауди» проследовала компания парней. Вида воинственного, говорили нарочито громко. Полуянов слегка напрягся. Однако самый горластый, по виду главарь, дружески им помахал. Крикнул:
– Привет, Виолка, как жизнь?
– Не дождешься, Бугай! – весело откликнулась красотка.
А Полуянов пробормотал:
– Обширный у тебя круг знакомств!
– Да я ж выросла здесь! – хмыкнула она.
И любовно погладила руль новехонькой машинки.
– Рада, что вырвалась? – спросил Дима.
– А то. – И пожаловалась: – Мамашу, вон, тоже хочу отсюда перетащить, хотя бы в квартиру, но уперлась старушка. Тут у нее собутыльники, свобода.
«Вроде расслабилась девушка», – подумал Полуянов.
Но тут, очень некстати, у Виолы мобильник зазвонил. Полуянов успел рассмотреть на определителе: «ЭДИК». Отвечать Виолетта не стала, но сразу опять напряглась, ладошками в руль уперлась. Сухо произнесла:
– Все, Дима. Я тебя предупредила, а дальше ты уж сам думай. И за мной не ходи больше.
Завела свой лимузин, лихо развернулась, помчалась обратно в гору, затормозила, едва не снеся бампер его «Приоры». Угрожающе велела:
– Выходи. Ну?!
– Позвони мне, пожалуйста. – Полуянов протянул ей визитку.
– Никогда, – отрезала она.
Так он и остался стоять – в облаке пыли, что подняли ее покрышки, и с собственной карточкой в руке.
Ничего толком не узнал.
И в Институт моря не попал.
…Дима купил в кособоком магазинчике бутылку воды. Вышел, закурил. В раскаленную машину лезть не хотелось. Присел на парапет. Задумался.
Пока что командировка выходила точно в соответствии с теоремой Стокмайера: «Если кажется, что работу сделать легко, то будет непременно трудно».
Все неладно. Автор письма в газету мертв. Родители погибшей молчат. Хозяева пляжа, где случилась беда, нахально утверждают: их вины в том нет. Свидетелей толком тоже нет.
Поневоле вторую часть теоремы Стокмайера вспомнишь: «Если на вид работа трудна, то выполнить ее абсолютно невозможно».
И все же Дима сдаваться не собирался. Однако планы на сегодня слегка изменил.
* * *Двор дома, где некогда проживал пенсионер Крамаренко, оказался на этот раз абсолютно пуст. Единственная, очень древняя, старуха на лавочке восседала. Подставила морщинистое лицо солнцу, редкие зубы в ярких лучах совсем черными кажутся. И бормочет что-то про себя. Журналист подошел поближе, не без труда разобрал: «Думали: я? Я следующей буду? А шиш вам! Не дождетесь!»
Вот сразу и тема для беседы появилась. Приблизился к бабке, гаркнул в самое ухо:
– Когда Крамаренко-то хоронят?
Древнее создание с неудовольствием оторвалось от своих медитаций. Неприязненно взглянуло на Диму. Буркнуло:
– Чего орешь?
Он безропотно понизил голос и повторил вопрос.
– Што-што? – приложила руку к уху бабуся.
Полуянов только рукой махнул. Подождать надо, пока во дворе кто-нибудь более дееспособный появится.
Но отойти не успел – старушенция откликнулась (в надтреснутом голосе зазвучали нотки превосходства):
– Вот сейчас, внучок, сейчас и хоронят. Все на кладбище и поехали!
Да уж, действительно провинция. Как в песне поется: «И навеки провожают всем двором».
Взглянул на часы: полдень. Процесс в самом разгаре, наверно.
И налетел на бабуленцию с новым вопросом:
– А поминки где будут, тут? Или в кафе каком-нибудь?
Мутная пелена в глазах старой женщины рассеялась. Окинула его внимательным взглядом, поинтересовалась, почти заботливо:
– Тебе, милок, что ли, выпить надо?
Полуянов принял скорбный вид:
– Не, просто попрощаться с Иван Петровичем хотел. Ну и помянуть, конечно.
Уже и легенду на ходу придумал: мол, знакомы по причалу, вместе по ставриду ходили. Но врать не пришлось. Бабка отчего-то прониклась к нему участием. Махнула клюкой в сторону подъезда, посоветовала:
– Так ты пойди, пойди в квартиру к нему. Там люди есть, кутью готовят, все, что положено. И рюмку тебе нальют.
Полуянов так и поступил. Вошел в подъезд, вдохнул, как и три дня назад, ароматы кошачьей мочи и сырости. Мимолетно подумал о бренности бытия. Ехал в командировку по письму. А оказался на поминках по его автору.
Дверь в квартиру была приоткрыта. Но врываться Дима не стал – вдавил кнопку звонка. Ожидал на пороге увидеть кого угодно. Родственников, скорбных и пьяных. Малолетних правнуков, обиженных, что их лишили приключения, не взяли на кладбище. Жадную до чужих похорон соседку. Однако отворила ему девушка со светлым, почти счастливым лицом. Стройная фигурка тонет в тунике, губы в приветливой улыбке. Совсем не вписывалось эфемерное создание в атмосферу квартиры – разоренной, неуютной, с завешенным черным покровом зеркалом.
– Здравствуйте, – растерянно вымолвил журналист.
– Привьет, – дружелюбно откликнулась девица.
Она, что ли, иностранка?!
И не ошибся. Потому что юница слегка нахмурила бровки и, старательно артикулируя, произнесла:
– По-жа-луй-ста.
И крикнула в недра квартиры:
– How to say in Russian «come in»?[3]
Ей на помощь уже спешил парень – по виду русский, в обрезанных джинсах, руки на ходу вытирал о футболку. Однако обратился к гостю с дружелюбностью абсолютно западной:
– Вы на поминки? Проходите, прошу вас.
И, хотя по-русски говорил чисто, Дима по еле уловимым признакам понял: тоже не наш и уехал давно. Кем, интересно, парочка приходится скромному провинциальному пенсионеру?
Осторожно произнес:
– Я, наверно, слишком рано.
– Ну да, – беззаботно откликнулся парень. – Все на кладбище. Только мы дезертировали. – Метнул в свою подружку нежный взгляд и пояснил: – Кэти испугалась. Понимаете, она не привыкла: кладбищенская атрибутика, оркестр, плачи поминальные. – И протянул Полуянову руку: – Николай. Внук Ивана Петровича.
– Дима. Соратник Ивана Петровича по рыбалке, – представился журналист.
Рисковал, конечно. Любой местный разоблачит новоявленного «соратника» в два счета. Но Николай – по всему видно – с дедом последний раз общался давно. Да и скорбью не исходил – приличествующие случаю соболезнования, что пробормотал Дима, выслушал без особой скорби на лице. И сразу засыпал его вопросами: осталась ли в Черном море ставрида? По-прежнему ли ее ловят на самодур? И не разжился ли дед хотя бы плохонькой, но моторкой?
Дима, пусть и был совсем не в теме, экзамен сдал. Сказывалась выучка журфака: неважно, знаешь – не знаешь, главное, с уверенным видом отвечать. Кэти стояла рядом, напряженно прислушивалась к разговору, но, судя по ее озадаченному личику, не понимала ничего. Полуянов галантно предложил:
– Может быть, перейдем на английский?
И уже на языке Марка Твена поинтересовался:
– Вы, наверно, в Америке оба живете? А в каком штате? Чем занимаетесь?
– Wow! – обрадовалась американка. Воспитанная девочка, похвалила: – Your English is perfect![4]
И разразилась горячей речью.
«Совершенный английский» не очень помог, Полуянов уловил лишь основные моменты. Живут в Кремниевой долине. Коля – программист с большим будущим. Сама Кэти тоже работает с компьютерами, но, к сожалению, ее уровень – пользователь, даже не особо продвинутый.
– Давно вы уехали? – поинтересовался Дима у Николая.
– Да лет уже восемь как, – откликнулся тот.
– Только представьте! – защебетала на своем наречии Кэти. – Я знаю этого русского медведя (ласковый взгляд в сторону мужа) целых восемь лет, и он только теперь привез меня в вашу изумительную Россию!
«М-да, вряд ли от них будет толк», – расстроился журналист. И уточнил:
– Значит, вы, Николай, деда не видели как минимум восемь лет?
– На самом деле, гораздо больше, – кивнул тот. – Еще со школы. Да и тогда я сюда на каникулах приезжал от силы пару раз. На несколько дней, проездом. Мой отец – то есть сын Ивана Петровича – Приморска не любил. И с дедом не особо ладил. Сначала в Москву уехал, а потом мы все в Америку перебрались.
– Николай бы и похороны проигнорировал, – с укором произнесла Кэти. – Это я настояла. Мы ж все равно в России сейчас. Надо проститься.
– Женская логика. Специально приехала – однако хоронить не пошла, – пожал плечами супруг.
– Потому что не понимаю я ваших традиций, – насупилась Кэти. – Гроб открытый, женщины громко кричат, да оркестр этот жуткий. Мы лучше завтра с тобой вдвоем на кладбище сходим.
– Up to you[5], – легко согласился Николай.
А Дима спросил:
– Много народу собралось?
– Ну, отец с мамой. Тетя с дядей из Краснодара приехали. И весь двор, разумеется, – поморщился программист. Махнул в сторону кухни: – Еды на целый полк вчера наготовили, весь день в доме толкались. Водки – два ящика!
– Хотя дед твой, ты говорил, сам почти не пил, – укоризненно покачала головой Кэти.
– А у нас на причале болтали, – не моргнув глазом, соврал Полуянов, – что Петрович выпивши был, когда утонул. С чего б еще ему из лодки падать?
– Вранье, – отмахнулся Николай. – Я протокол вскрытия видел: алкоголя в крови не обнаружено. Сердце у деда отказало. Он в свои семьдесят семь все считал, что молодой. Гантели поднимал, ледяной водой обливался. А возможности у организма не беспредельные.
– Я тогда не понимаю, – гнул свое журналист. – Ему плохо с сердцем прямо в лодке стало? Или прихватило, когда он в воду упал?
– В заключении о смерти написано: синкопальное утопление.
– Это что значит? – заинтересовалась Кэти.
– Это когда только в воду падают и сразу умирают. У деда в легких воды не было. Он не захлебнулся – просто сердце остановилось.
– Странно, – задумчиво произнес Полуянов. – Я читал про синкопальное утопление. Обычно дети так тонут. И не в теплом море – в проруби ледяной. В первую очередь от страха. А Иван Петрович опытный морской волк.
Лицо Кэти погрустнело. Николай поспешно произнес:
– Но в любом случае, разве можно другой смерти желать? В его возрасте? Не болел, не мучился.
– Семьдесят семь лет – совсем еще не возраст, – возразила американочка.
– Это у вас, в Америке. А в России средняя продолжительность жизни – шестьдесят семь, – назидательно произнес Николай. – А у мужчин – вообще пятьдесят девять.
И спохватился:
– Разговор мы с вами завели нехороший. Будто о постороннем человеке говорим. А я его, пусть и не помню почти, любил. Интересный был мужик. Пойдемте, помянем? – Он вопросительно взглянул на Полуянова.
– Еще только начало первого, – строго напомнила Кэти.
Николай подмигнул Полуянову. Обернулся к своей женушке:
– Знаешь, как в России говорят? Сейчас попробую перевести. Молчи, женщина. Твое место – кухня.
Дима опасливо взглянул на американку: вдруг взовьется? Однако та лишь спросила с искренним удивлением:
– И женщины не возражают?
– А кто их спрашивает?! – с удовольствием откликнулся Николай.
И потащил журналиста на кухню.
Протолкнуться здесь было негде. В углу теснились бутылки, стол уставлен посудой, в ведрах с холодной водой – бадейки с салатами. («В холодильнике места уже нет», – объяснил программист.)
Морозильник забит водкой.
Николай ловко выудил бутылку, откупорил, разлил по стаканам – другой посуды не оказалось.
– Я сейчас лед добавлю, – засуетилась Кэти.
Дима улыбнулся.
– Мы, bunny, по-русски выпьем, – слегка виновато произнес муж.
И залихватски хватанул сразу половину стакана.
Кэти укоризненно взглянула на него. Сама сделала крошечный глоток.
А Коля довольным голосом сказал:
– Эх, хорошо! Водку надо пить неразбавленной. И только залпом. Разве сравнить с нашим Screwdriver?
И потянулся разлить еще.
– Honey, не сходи с ума! – предостерегающе произнесла американочка.
– Да ладно вам, Кэти! Для русского мужика стакан водки ничто! – заверил Полуянов.
Сам, правда, тоже от силы два глотка сделал.
– Чем командовать, лучше вон огурчиков порежь! – приказал супруге Николай.
И, не дожидаясь, пока явится закуска, хватанул вторые полстакана.
«Силен», – с уважением подумал Полуянов.
Хотя нет. Не очень. Глаза сразу застекленели, губы растянулись в дурашливой улыбке.
– Пусть, д-дед, тебе земля б-будет пухом! – Николай хоть и заикался, старался говорить торжественно.
И вдруг обратился к Полуянову:
– Вот жизнь – странная штука, да? Собственный мир у тебя. Планы. Привычки. А потом на рыбалку вышел и – бац! – за борт. И в квартире твоей уже другие хозяйничают. Тетка, вон, дедовы рубашки вчера перебрала – что забрать, что в церковь отнести. Я его радиолу хочу взять. Не знаю только, как повезу. В багаж ведь не сдашь.
Он совсем закручинился.
Кэти, решительно сдвинув брови, вернула водку в морозильник.
Николай стрельнул в жену усмешливым взглядом:
– Ха! Думает, испугала!
И, покачнувшись, поднялся. Велел Диме:
– Пойдем. Покажу тебе кое-что.
– Коля. Прекрати! – простонала Кэти.
Но тот на свою командиршу уже ноль внимания. Потащил Диму в коридор (он, конечно, не возражал). Включил свет. Показал на стену. Спросил:
– Вот ты с виду умник. А ведь не найдешь!
– Чего не найду?
– Ну, тайник. Сейф. Сокровища! – заржал программист.
Полуянов с интересом уставился на выцветшие обои. Осторожно снял с гвоздика копеечную репродукцию Шишкина. Никаких признаков. Николай стоял рядом. Слегка пошатывался, но выглядел чрезвычайно довольным. Дима расширил зону поиска. Вручную сколоченная подставка для обуви – ничего интересного ни в ней, ни за ней. Старомодный держатель для зонтов – тоже пусто.
Начал было простукивать стену, но Николай фыркнул:
– Сдавайся!
И аккуратно снял плафон с настенного бра.
На первый взгляд под ним ничего, одна лишь пыльная лампочка. А рядом с ней вместо обоев оказалась точно подобранная по цвету ткань. За нею небольшое углубление. Оттуда программист и извлек пыльную потертую флягу. Отвинтил крышку, понюхал, объявил:
– Коньяк! Зуб даю: неплохой.
И добавил задумчиво, печально:
– Вот и все дедово наследство.
– Нет уж! Это ты пить не будешь! – Кэти попыталась вырвать у него флягу.
– Отстань!
Николай отстранил жену. Сделал щедрый глоток, закашлялся, с трудом вымолвил:
– Хорошо настоялся!
И передал емкость Полуянову.
Дима с неприкрытым восторгом произнес:
– Потрясающе!
– Пробуй, – строго приказал Коля.
Дима глотнул. Ох, ядреный! Машину точно придется оставить здесь и возвращаться пешком.
Вернул флягу внуку. Заглянул в тайник. Прощупал полость – нет больше ничего. С азартом охотника спросил:
– А еще где-нибудь тайники есть?
– Больше мне дед не показывал, – вздохнул Николай.
Хитро взглянул на Диму и добавил:
– Но я, конечно, и сам искал. Интересно ведь! И нашел – правда, только один.
Кэти, мимолетно отметил Дима, метнула в своего милого не то что недовольный – просто уничтожающий взгляд. Но тот будто не заметил. И повел всю компанию в гостиную. Снял со стены картину – фотографическое изображение парусника. Вытащил из-под стекла. Протянул Полуянову, велел:
– Ищи здесь!
Журналист повертел фотографию в руках. Вдохнул многолетнюю пыль. Чихнул. Растерянно взглянул на Николая – тот сиял.
Дима продолжил осмотр: море, горы, закат, корабль. Паруса под порывом ветра надуты. И один из них – чуть более выпуклый, чем остальные.
Журналист осторожно поддел его ногтем. И белая, точно подобранная по оттенку бумага легко подалась! Под ней обнаружилось нечто вроде кармашка, по площади со спичечный коробок. Был он пуст.
Дима внимательно взглянул на собутыльника: