Девушка с трудом открыла глаза, рывком села на узкой кровати, осмотрелась. В комнате царит полумрак, шторки задернуты, дверь закрыта. Соседняя койка аккуратно застелена – Полуянов так сроду убрать постель не сможет. И она даже не примята. Значит, и не ложился. Сбежал куда-то. Может, он и телефонирует?
Надя схватилась за мобильник – тот продолжал трезвонить. Однако номер на определителе высветился незнакомый.
– Да? – крикнула она в трубку.
– Надя, это ты? – прозвучал голос Жени.
В первую секунду она растерялась. Потом, конечно, вспомнила: ну да, Женя, фотограф. И, будто из тумана, выплыли воспоминания: они с Димой пытались с ним встретиться. Поехали к нему в Геленджик. Вчера. Как давно это было!
– Я тебя разбудил, наверно, – покаянно произнес Евгений. – Извини, но мне сказали, ты меня ищешь…
Надя взглянула на часы: восемь утра. Проспала она два часа. Голова тяжелая, все тело ломит. И Димки рядом нет. И вообще ей сейчас совсем не до провинциального фотографа.
– Надя, у тебя все в порядке?
– Д-да, Женя, я рада, что ты позвонил… мы хотели, – в душной комнатке даже губы шевелились с трудом. К тому же Митрофанова после безумной ночи и резкого пробуждения никак не могла сообразить, что молодому человеку сказать? Мы хотим тебя видеть? Но тогда придется объяснять, кто есть Полуянов и где он работает…
Однако говорить ничего не пришлось. Евгений произнес – и голос его звучал озабоченно:
– Вы с Димой можете прямо сейчас приехать ко мне?
– В редакцию?
– Да нет, конечно! – досадливо откликнулся он. – Туда нельзя. Приезжайте в то место, что я тебе показывал. Поняла?
– В забро…
– Именно, именно туда, – перебил он ее. – Как можно скорее. И обязательно вдвоем.
Безапелляционный Женин тон начинал ее раздражать.
– Как я Диме это объясню? – буркнула Надя.
Имела в виду, как она объяснит Полуянову, что уже бывала в заброшенном санатории, да еще с другим мужчиной. Но Женя понял ее вопрос по-своему:
– Скажи Диме, что он не пожалеет. У меня для него есть сенсация. Просто сумасшедшая.
И положил трубку.
Надя досадливо отбросила телефон. Ох, до чего ей плохо! Плечи ломит, голова болит, хочется в душ, в море, смыть с себя вчерашние беды – да и грязь с пылью. Она ведь – стыд и позор! – рухнула в постель, в чем была.
Но где взять полотенце? Шампунь? И куда подевался Полуянов?! Хорошо, если он просто отправился за кофе, новой одеждой и прочим необходимым. Но вдруг с ним случилось что?
К счастью, долго нервничать не пришлось – Димка, легок на помине, ввалился. Ну и видок! Куда хуже, чем вчера. Футболка разорвана, на щеке царапина, шорты зазеленил.
– Ты где был? – кинулась к нему она.
– Проверял одну версию. Потом расскажу. – Внимательно взглянул на нее: – Ты сама как?
– Да так себе. Даже хорошо, что здесь зеркала нет, – слабо улыбнулась Надя.
– Но выглядишь очень неплохо, – фальшивым тоном произнес Полуянов.
– А еще мне Женя позвонил. Только что, – доложила она.
– И что?
– Просит встретиться. Прямо сейчас.
– Где?
Митрофанова виновато уставилась в пол. Эх, как бы половчее объяснить Димке, откуда она знает, где искать заброшенную турбазу…
* * *Повезло ей, что Полуянов ревнивец, конечно, но все-таки не Отелло. Скандал не закатил, упреками ее осыпать не стал. Когда выслушал ее рассказ, лишь вздохнул:
– Я, значит, на работу, а ты мне про экскурсию наврала, а сама побежала на свидание! Ох, ветреница.
– Но мы правда ездили на водопады… к дольменам, – оправдывалась Надя, нещадно краснея.
– Ладно, ты девушка свободная, – отмахнулся журналист и на этом мораль читать закончил.
Вот негодяй! Раз ее назвал «свободной», значит, и сам считает, что волен, как ветер. А то, что они уже столько лет делят кров и постель, легко поправимая мелочь. Но не спорить же с ним – тем более когда сама не права.
А Полуянов уже перешел к делу:
– Значит, туда только на квадроцикле можно добраться? Не проблема. Возьмем напрокат на пляже.
– Но как ехать – я помню смутно, – предупредила Митрофанова.
– Сейчас на карте посмотрим, – кивнул Дима и включил телефонный навигатор. – Как, ты говоришь, турбаза называется? «Факел»?
– Да. И, кстати, имей в виду: на самой базе связь есть, а в горах – нету. Ни по сотовой сети, ни по спутнику. Чуть отъедем от города – навигатор твой вырубится. Дорогу сразу запоминай.
– Ох, Надежда, смелая ты девчонка, – не удержался от нового упрека журналист. – Отправилась в горы одна, с местным ловеласом.
– У меня на людей чутье, – парировала Митрофанова.
А Полуянов задумчиво добавил:
– А почему твой Женя вдруг обо мне вообще заговорил? Да еще и сенсацию предлагает? Ты сказала ему, где я работаю?
– Нет. Мы с ним тебя не обсуждали. Я вообще удивилась, когда он имя твое назвал…
– Точно?
– Клянусь.
– Значит, он знает о нас больше, чем мы о нем. Откуда?
– Ну… он же видел тебя. Может, по фотографии узнал в «Молодежных вестях». Да и в кино ты снимался.
– Брось, Надька, меня на улицах пока не узнают, – отмахнулся Димка. И задумчиво протянул: – Может, это ловушка? Место, ты говоришь, глухое. А с квадроциклами, да на горных дорогах, аварии – дело обычное.
– Авария у нас уже была. Вчера.
– И ехали мы вчера как раз к Жене.
– Но кто об этом знал?
– Секретарша – или кто она? – из редакции.
– Да ну, Дима, – пожала плечами Надя. – Тебе уже заговоры везде мерещатся. К тому же дважды в одну воронку бомба не попадает. В аварии нам, похоже, погибнуть не суждено. Тьфу-тьфу-тьфу. – И твердо добавила: – И вообще я не думаю, что Женя – наш враг.
– Любовь слепа, – подмигнул Димка.
– Когда-нибудь, Полуянов, я тебя убью, – вздохнула она.
– Если другие раньше не постараются, – мрачно пошутил журналист. Добавил задумчиво: – В любом случае ехать надо. Что, интересно, у парня за сенсация? Даже не намекнул?
– Нет. Загадочно повесил трубку. Но запросто может оказаться, что какая-нибудь ерунда. Страсти местного масштаба, – предупредила Надя. – Только время потеряем.
– Не будет сенсации, и ничего страшного, – усмехнулся Полуянов. – Своих хватает. Зато любовничку твоему в глаза посмотрю.
И ловко увернулся от удара ее кулачка.
* * *Воздух в горах, виды, буйство красок – Надя просто пьяной была. Да еще и скорость, а Дима гнал быстро, не чета осторожному Жене. Митрофанова сначала влиять на него пыталась: «Не спеши! В поворот не впишемся. Или заблудимся!» Но Полуянов на ее ахи не реагировал, и она плюнула. Перевоспитывать Димку бесполезно – можно лишь принять его таким, какой он есть. Да, с ним надежно – он сильный, уверенный в себе. Настоящий, в общем, самец, вожак стаи. И глупо надеяться, что подобные экземпляры будут принимать в расчет чье-то, особенно женское, мнение.
Да и если они вчера, в гораздо более опасной ситуации, уцелели, то сегодня точно уж выкрутятся.
И не ошиблась: пусть поплутали немного, но к часу дня до «Факела» добрались.
Дима припарковал квадроцикл возле ворот, украшенных огромным замком, потребовал:
– Куда дальше?
– Не знаю, – растерялась Надя. – У Жени ключ был.
– Богатые у него владения. – Полуянов окинул взором длинный забор. Подошел поближе, оценил высоту. Сообщил: – Перелезть при желании можно. Даже тебе.
– А смысл – если там никого нет? – возразила Надежда.
Странно, что Женя их не встречает, – рев-то мотора издалека слышен был. Или он наблюдает за ними из укрытия?
Она неуверенно позвала:
– Женя! Это я, Надя!
Полуянов смотрел насмешливо, да и сама она себя чувствовала неловко.
Никакого ответа.
Дима прошелся перед воротами, проворчал:
– Место, конечно, хорошее. Тихое. Но ненадежное. Раз я по навигатору его нашел, значит, и другие могут.
И вдруг услышали:
– А я ни от кого и не скрываюсь.
Обернулись – Евгений, оказывается, у них за спиной! Вышел со стороны леса.
– Ой, Женя, – растерялась Надежда. И неловко произнесла: – Вот, мы приехали вместе… как ты просил.
И в изумлении увидела: фотограф протягивает Полуянову руку. И произносит даже с пиететом:
– Здравствуйте, Дима. Я вас ждал.
* * *Женя провел их в уже знакомую Наде беседку. Пока шли, он разливался:
– Все удобства! Тень. Вид. И никто уж точно не помешает. Может, чаю, кофе? Рассказ будет долгий…
– О чем? – коротко поинтересовался Полуянов.
Фотограф будто не услышал, продолжал:
– Я думал, как будет лучше? Хотел с главного начать. Чтоб, как говорится, сразу ухватить читателя за губу. Чтоб вы упали, короче.
Надя с Димой переглянулись. Во взоре Полуянова девушка заметила плохо скрываемую насмешку.
– Но потом решил: чтоб вы все поняли, лучше изложить с самого начала.
Умолк. Взглянул им в глаза. Вопросил:
– Вы знаете, кто мой отец?
– Да, – кивнула Митрофанова. – Вениамин Соловец. Бывший первый зам директора Института моря.
– Совершенно верно. Вот с него все и началось.
* * *Вениамин Аркадьевич Соловец человеком был неудобным, многие даже говорили: со странностями. В чем странный? Ну, например, он искренне считал, что любая работа должна выполняться строго за зарплату. Если выбрал себе человек профессию санитара в больнице или сантехника – это его осознанное решение, и нечего надеяться на чаевые или подношения.
А с такой гражданской позицией в российском быту одни неудобства. Например, Женька, еще пацан тогда, однажды в больницу загремел с болями в животе. Обследовали его, установили: аппендицит, не острый, хронический, но все равно надо вырезать, чтоб больше не воспалялся, проблем не создавал. И врач особо подчеркивал: «Хорошо вырезать, аккуратно!» Даже Евгений, совсем мальчишка, сразу понял: намекает доктор, что в конвертике ему поднести надо. А отец будто отрезал: «Он клятву Гиппократа давал. Людям помогать – бескорыстно! – его долг!» И маме настрого запретил: никаких взяток.
Катастрофы не случилось, конечно, и осложнений у Женьки не было. Правда, на операцию явился добрый десяток студентов-медиков. И делали ее под местным наркозом, поэтому он видел: каждому позволили у него в животе поковыряться. А зашивать доверили, видно, двоечнику – потому что шов получился сантиметров десять длиной и толстый, как сарделька. Спасибо, что он не девчонка, от дефекта своего не страдал.
И так во всем. В отпуск всей семьей ехать – отец за билеты сроду не переплатит, и трясутся они в итоге на плацкартных местах, да еще и в разных вагонах. И в ресторанах чаевые давал, только если официант уж очень старался.
Хотя по характеру был добрый, и разжалобить его (если, конечно, подходы знаешь) легче легкого.
Женька отца любил, хотя и посмеивался над ним. Ладно бы тот при социализме свою принципиальность проявлял. Но когда Советский Союз рухнул, мог бы уж со всеми заодно перестроиться.
В Институте моря Вениамин Аркадьевич проработал больше сорока лет. Пришел после учебы на должность эмэнэса и дослужился до заместителя директора. С Вадимом Андреевичем познакомились тогда же. Карьеры делали параллельными курсами, диссертации, что кандидатские, что докторские, защитили в один год. Только шеф без черных шаров, а Соловцу парочку накидали. Не за научные оплошности – за вредный нрав.
А когда трудные времена для института начались, Вениамин Аркадьевич повел себя – в силу своего характера – благородно. Не только не сбежал в поисках лучшей доли, но и не пожаловался ни разу. Хотя зарплату получал (профессор! заместитель директора!) – гроши. На хлеб не хватало. Хорошо, Женьке в середине девяностых удалось в коммерческий банк устроиться, в отдел программного обеспечения, и он приносил домой раз в двадцать больше, чем папаня. Да еще и продуктовые заказы давали. Но отец все равно каждое утро облачался в свой единственный, давно лоснящийся на локтях костюм и, как штык, к девяти утра на работу. И пахал часов по двенадцать.
Женя – тогда совсем юный и острый на язык – над папашкой откровенно издевался и пророчил: попадешь, мол, скоро под сокращение, несмотря на все заслуги. Однако не угадал. Не погнали с работы отца. Директор института, Вадим Андреевич, за друга, свою опору, видно, держался.
И – за сорок-то лет! – семьями тоже подружились. Ходили друг к другу в гости, на выходные вместе ездили в Ростов, «на раков», или на турбазу в Южную Озерейку. Правда, мама жаловалась, что жену Вадима Андреевича, Галину, не выносит: та вечно хмурая, злоязыкая, и взгляд, как у волчицы голодной. Хотя красивая. Спору нет. Точнее, была красивая – пока не заболела, когда ей тридцать стукнуло.
Никто, кстати, особенно и не расстроился, что Галина теперь дома сидит. Вадим Андреевич без жены везде бывал. И, весельчак, балагур, красавец, в компании их пользовался неизменной популярностью, дамам галантности говорил. А прежде-то и взглянуть ни на кого не смел, супруга шпыняла его неприкрыто: «Больше сегодня не пей! С кем ты там курил так долго? Новую рубашку уже заляпал!»
И совсем Галину бы забыли, заперли в четырех стенах наедине с болячками, кабы не справедливый Вениамин Аркадьевич. Он вздорной женщине и звонил, терпеливо выслушивал ее жалобы, и навещал, и по врачам возил, и за лекарствами бегал. Не потому, что симпатию к ней испытывал. Просто считал, что несправедливо человека из жизни вычеркивать.
Мама, конечно, ворчала: «Лучше б с семьей время проводил!» Зато Вадим Андреевич благодарен ему был безмерно, хоть какое-то облегчение. Самого, конечно, тоже нельзя упрекнуть: и заботился о жене, и во время приступов у постели сидел, с ложечки ее кормил. Врачей привозил из Геленджика, Краснодара. Доставал лекарства. Плюс весь дом на себе тащил: уборка, готовка.
«Не выдержит он, – пророчила Женина мама. – Влюбится однажды в молодую, здоровую, а Галину свою в богадельню!» От папиных аргументов – о чести, порядочности, ответственности перед ближним – только отмахивалась.
Однако мамино пророчество не сбывалось. Долго. Может, Вадим Андреевич и встречался с другими женщинами (тихо, скрытно), но верность своей Галине хранил. Не гнушался и в отпуск вместе с ней ездить в санаторий для диабетиков, и на прогулку ее выводил, бережно поддерживал – сама-то она ходила с трудом.
А потом – когда уж и жизнь покатилась к закату – вдруг появилась эта красотка. Виолетта.
* * *– С этого места поподробней, – прервал рассказ Дима. – Когда они познакомились?
– Примерно три года назад, – ответил Женя.
– То есть его жена была жива еще?
– Да не просто жива! У нее еще и улучшение наметилось, впервые лет за десять. Прокапали ей лекарство только что запатентованное, дорогое жутко – она и ходить стала без палочки, и приступы почти прекратились.
– Надя, а ты говорила, что Вадим Андреевич Виолу уже после смерти жены повстречал, – обернулся к Митрофановой Дима.
– Я со слов библиотекарши, – виновато откликнулась она. – Зинаиды Николаевны из Института моря.
Женя пожал плечами:
– И неудивительно. Тебе просто выдали официальную версию. Ее Вадим Андреевич активно насаждает, чтоб общественное мнение его не осудило. Да и самому стыдно небось. Жену угробил.
И продолжил свой рассказ:
– Отец мой про Виолетту как раз и узнал от Галины. Приехал однажды ее навестить и потом рассказывал, что у той глаза словно мертвые. Он к ней, конечно, кинулся: «Галочка, тебе плохо?» А она встала с кресла легко, как молодая. Только взглянула на него, будто из могилы. И говорит: все, мол, кончено. И рассказала отцу…
* * *Вениамин Аркадьевич принялся Галину утешать: подумаешь, проблема! Ничего, мол, еще не потеряно. Тем более он и раньше подозревал, что друг-начальник погуливает – не тот характер, чтоб верность у постели больной хранить. Единственная разница, что сейчас попался. Однако Галина лишь головой покачала:
– Конечно, он всегда мне изменял. Но все несерьезно было. Как в народе говорят, для здоровья. А сейчас он влюблен. Безоглядно. – Закусила губу, всхлипнула, добавила: – Как когда-то, почти сорок лет назад, влюбился в меня…
И сколько ни бормотал Соловец слов утешения, оставалась несчастная черна лицом. А когда уходил уже, бросила:
– Теперь мне и жить незачем.
У Вениамина Аркадьевича сердце защемило. И хотя никогда прежде не лез с советами, решил он с другом поговорить. Убедить того бросить Виолетту не удастся, конечно, сколько ни разливайся, он изучил шефа за сорок лет. Но хотя бы посоветовать: чтоб встречался с любовницей, как все люди, по-тихому.
Соловец долго оттягивал неприятный разговор. Боялся, что друг смутится, начнет оправдываться, не хотелось ставить его в неловкое положение. Но однажды решился. И просто сражен был, когда Вадим рявкнул:
– Не лезь в мои дела!
– Да я не лезу, – Вениамин Аркадьевич все еще пытался обратить беседу в шутку, – просто про конспирацию напомнить хотел.
А друг ему рыкнул в лицо, что плевать он хотел на Галину и ее претензии. Это пройденный этап, и беспокоиться об ее душевном состоянии он не собирается. Надоела за все годы безумно: постоянные капризы, укоры, придирки.
Соловец своим ушам не верил. Пробормотал – не к месту, наверно, получилось:
– Но она ведь не сможет без тебя. А мы, говорят, в ответе за тех, кого приручили.
Но Вадим лишь расхохотался. И, отсмеявшись, отрубил:
– А мне плевать.
– Сволочь ты, оказывается, – покачал головой Соловец.
И вышел из его кабинета. Долго успокоиться не мог, все разговор этот вспоминал. Думал, как убедить Галку перетерпеть, подождать, пока муж перебесится.
Потом навалились дела, он увлекся, забыл о чужих семейных проблемах. А к вечеру к нему секретарша с приказиком: уволен по сокращению штатов. Число сегодняшнее и размашистая подпись Вадима.
– Батя домой просто серый пришел, – тихо говорил Женя. – Нам с мамой ни слова не сказал, разделся, сразу лег, подушкой накрылся. Мать к нему: «Веничка, что случилось?» А он к стене отвернулся. А на следующий день встал, как обычно, в семь. Душ принял, зарядку сделал, позавтракал, в костюм оделся – все молчком. А в восемь, когда на работу выходить, на стул в кухне опустился, голову на руки уронил. И на глазах слезы… Тогда только и рассказал нам с мамой.