У Евгения и у самого глаза повлажнели. Хотя он и старался, чтоб лицо было невозмутимое и голос бодрый. Продолжил:
– Мы с мамой его утешать стали. Мол, чего переживать, если Вадим твой дурак и подлец, все ты ему правильно сказал. И работу давно бросать пора. Шестьдесят лет исполнилось, значит, пенсию заслужил. Тем более зарплата – кошкины слезы. А отец, святая душа, Вадима еще и защищал: мол, сорвался человек, сегодня извиняться прибежит. И переживал очень: как же тот, без его помощи, с институтом справится. Только Вадим Андреевич каяться и не думал. Отца моего из жизни вон, а с Виолеттой своей вообще в открытую стал встречаться. Сам видел их однажды в ресторане. – Женя скривился. – Ну и картина! Он, седой, лицо в морщинах, взгляд какой-то затравленный – и она. В мини, мэйкап – как у шлюхи. А замом своим вместо папы, – в голосе Евгения явственно зазвучала ненависть, – Вадим Андреевич Эдика назначил. Знаете, кто это?
Он замолчал и сурово сдвинул брови.
– Знаю, – кивнул Полуянов. – Сводный брат Виолетты. Шустрый молодой человек. И, говорят, очень талантливый. Над докторской диссертацией работает.
– Это он сейчас обтесался, – усмехнулся Женя. – А пришел когда в институт – все стонали! Из проблемной семьи, отца никогда не видел, мать – алкоголичка, повадки шпаны дворовой. Коллектив в ужасе был, заявления на увольнение несли пачками. А Вадим Андреевич никого и не удерживал. Как папа говорил, закусил удила.
Отец абсолютно не сомневался, что Институт моря его любимый, солидное научное учреждение, развалят – и года не пройдет. Очень страдал из-за этого. Его и развалили – в смысле, науку. Зато потихоньку начали процветать, как коммерческая структура. Эдик оказался неплохим менеджером. Это все его идеи: научный ботик сдать в аренду, открыть на территории коммерческий пляж, кафе, ночной клуб. Сотрудники, с кем папа отношения поддерживал, хвалились – новая жизнь наступила, зарплаты подняли. А отец переживал. Не из-за денег, конечно. Что потерял все разом – и работу, и друга. И веру в людей. А дальше…
С Вадимом Андреевичем Соловец больше не виделся. Но с его женой продолжал общаться. Кому еще несчастную женщину поддержать? Пусть со здоровьем у той наладилось, зато душевное состояние было кошмарное. Тем более что вел себя муж нарочито жестоко. Скрываться даже не пытался – Виолетта открыто звонила ему домой, и на свидания он собирался на глазах у жены. Наглаживал рубашку, прихорашивался перед зеркалом. Подарки, что своей зазнобе покупал, жене показывал, интересовался:
– Как думаешь, понравится Виолочке?
А уйти Гале некуда было. Заикнулась, чтобы квартиру разменять, Вадим отрезал: «И не подумаю!» Сбережений собственных у нее никаких, детей нет, а работать она перестала больше двадцати лет назад, когда инвалидность получила.
Жаловалась Соловцу:
– Вадим мне вчера сказал, словно бы между делом: «Правы были спартанцы, когда инвалидов со скалы сбрасывали».
Вениамин Аркадьевич (пусть жизнь прожил, но с жестокостью людской не смирился) с жалостью смотрел на женщину. Искренне хотел ей помочь. Советовался от ее имени с юристом – на каких условиях возможен развод? Но тот его огорчил: когда одна сторона не согласна, дело чрезвычайно осложняется. Если квартиру разменивать по суду, процесс может на много лет затянуться. Алименты на содержание нетрудоспособного иждивенца, конечно, взыскивать будут, но Соловец прекрасно знал, что зарплата (официальная, в ведомости) у Вадима Андреевича мизерная. Да и сама Галина, пусть и говорила постоянно, что не может жить под одной крышей с предавшим ее человеком, уходить, похоже, не хотела. То ли ждала, что супруг одумается. Или боялась просто остаться на старости лет со всеми болячками одной и без копейки.
И однажды (месяца через два после увольнения Соловца) пришла ей в голову идея отправиться к разлучнице. «Поговорить с ней. Убедить, чтоб отступилась. А не получится – хотя бы в глаза ее бесстыжие посмотреть».
– Галочка, это глупо, – убеждал ее Вениамин Аркадьевич. – Ничего ты не добьешься, только расстроишься.
Но останавливать Галину, коли та что задумала, было бесполезно. Соловец еще и выяснил по ее просьбе, где Виолетта живет, когда дома бывает. Только везти ее отказался, сколько женщина ни просила.
– Не хочешь – обойдусь, – фыркнула та. – Возьму такси.
– Делай, как знаешь, – вздохнул Вениамин Аркадьевич. – Но, когда домой вернешься, обязательно позвони.
Весь день он маялся, места себе не находил. Час прошел, как она уехала. Два. Три. Должна бы давно вернуться. Или настолько расстроена, что ни с кем, даже с ним, говорить не хочет?
Не выдержал. Стал набирать номер сам. Дома длинные гудки. Мобильный выключен. На сердце становилось все неспокойнее. Вдруг скандал (а чем еще могла закончиться встреча с бесстыжей юной любовницей?) стал последней каплей? Не выдержала Галочка унижений, покончила со своей несчастливой, безрадостной жизнью?
«Нет, она никогда не пойдет на такое. Она сильная», – убеждал себя Соловец. Но почему тогда она не откликается? Тем более что он давно стал единственным человеком, кому Галина доверяла.
Ближе к вечеру, после череды безуспешных звонков, он решился на крайние меры. Отправился домой к другу-недругу своему и к Галине. В конце концов, пусть с Вадиком они отношения оборвали, он не к нему ведь пришел!
Дверь ему отперли, едва он коснулся звонка.
На пороге стоял молодой, неприятного вида мужчина. Соловец, хотя в глаза никогда его не видел, сразу догадался: это Эдик Смолянинов, новый фаворит в Институте моря. За его спиной маячил бледный, растерянный Вадим.
– Что вам угодно? – надменно обратился к Соловцу парень.
– Я хочу видеть Галю, – твердо произнес Вениамин Аркадьевич.
И увидел, как исказилось лицо Вадима. А Эдик бесстрастным тоном произнес:
– Сожалею, но Галина Васильевна сегодня скончалась.
– Как?! – опешил Соловец.
– Острая почечная недостаточность, – пожал плечами молодой человек. – Частый, увы, исход при ее болезни. «Скорая», к сожалению, приехала слишком поздно.
А Вадим за его спиной хрипло добавил – будто к другу обращался и не было меж ними размолвок:
– Я, Венька, во всем виноват. Недосмотрел.
И выглядел безутешным.
– Вадик, – тихо молвил Соловец, – когда она умерла?
И увидел: лицо приятеля исказилось испугом. Однако голос был тверд:
– Час назад, врачи только уехали…
«Значит, пришла от любовницы твоей. Разнервничалась, одна дома, помочь было некому. Ох, друг мой, ты и тварь!»
– И на похоронах отец к Вадиму даже не подошел, – продолжил рассказ Женя. – И сам после смерти Галины Васильевны быстро сдал. Давление скакало, однажды в коридоре упал: голова закружилась. Мы с мамой его в больницу гнали, обследоваться, но он никак не хотел. Говорил, дело у него есть. А что за дело – не признавался. И вел себя странно. Телефон завел второй, с новой сим-картой. Если мы в комнате были, на звонки по нему никогда не отвечал. Уходил часто куда-то. Возвращался хмурый. Однажды мама услышала, как он сам с собой разговаривает. Она только одну фразу разобрала: «Подлость людская границ не знает». И чувствовал отец себя все хуже. Давление каждый вечер под двести. А недели две прошло, мне звонят, – Женя сглотнул, – из милиции. Спрашивают, кем мне Вениамин Соловец приходится… Папа, оказывается, на улице упал. Инсульт. Я в больницу, а он не узнает уже никого. Парализован полностью. Говорить не может, мычит. Мы с мамой к нему лучших врачей вызвали, но не помогло ничего. Умер отец. Через два дня. Но перед смертью – я у его постели сидел – вдруг что-то снизошло на него. Открыл глаза. Посмотрел на меня. Узнал. И говорит абсолютно чисто:
– Женя. Галину убил Вадим. А Эдик помог ему сухим из воды выйти.
Вздохнул с облегчением, будто долг важный исполнил. Закрыл глаза. Сжал мою руку. И через минуту уже не дышал.
– Вот это да! – выдохнула Надя.
Полуянов же деловито спросил:
– А доказательства?
– Естественно, я тут же взялся их искать, – откликнулся Евгений. – Все отцовские бумаги перерыл, в столе, на чердаке, везде. Ничего не нашел. Но слов его предсмертных забыть не мог.
– А ты не допускал, что отец твой просто ошибался? – выстрелил вопросом Дима. – И Галина, неработающий, кстати, инвалид, действительно умерла от почечной недостаточности?
– Разумеется, допускал, – чуть ли не враждебно откликнулся Евгений. – Потому и понимал: доказательства мне нужны железные.
* * *Но как их было добывать? Он же не сыщик. И даже не пишущий журналист, у которого связей полно в ментовке, в загсе, в больнице. Да и время против него играло: с момента смерти Галины минуло уже три месяца. Плюс город у них маленький, все на виду. Явишься с расспросами, допустим, к врачу, который свидетельство о смерти подписывал, и сразу разговоры пойдут. А отец, кроме предсмертных своих слов, ни единой подсказки не оставил. Женя не то что бумаги какой, даже телефона его второго, секретного найти не смог.
Но сдаться? Ни за что.
И он придумал.
Однажды на планерке в родном «Приморском вестнике» предложил тему: написать о тех, кто летом в море утонул. Сейчас ведь как раз октябрь, самое время итоги сезона подводить. (А Галина скончалась в середине лета, в июле.)
Над темой сначала, конечно, позубоскалили: «Про покойников писать? Кому это нужно?» Но главному, к счастью, идея понравилась. Текст готовить поручили Юльке, их акуле пера, а снимать, естественно, Жене.
– Во, блин, ты удумал! – ворчала журналистка. – Даже не знаю, с какой стороны и подступиться!
– С больницы, конечно, – пожал плечами он. – Всех утопленников туда свозят. Кому повезло – в реанимацию. Остальных в морг.
– Логично, – задумалась Юлька. И деловито добавила: – Сегодня и поедем. Вместе. А то боюсь я больниц. И особенно моргов.
– Ладно, – кивнул Женя. – Я, может, реаниматолога щелкну. Или еще кого из докторов.
Проторчали в местной городской почти до вечера. С врачами поговорили, с больным – который только вчера едва не утоп в прохладной, уже осенней воде. А потом Женя подсказал посмотреть медицинские свидетельства о смерти. Чтоб вроде статистики получилось: возраст, пол.
– Их, по-моему, родственникам отдают, – наморщила лоб Юлька. – А в загсе меняют на обычные, о смерти.
– Но копии в больнице всегда остаются. Для отчета и на случай проверки, – пожал плечами Евгений.
– Толково, – опять похвалила его девица. И попросила: – Может, ты сам посмотришь? А то мне еще с главврачом пообщаться надо.
– В мои обязанности вообще-то это не входит, – напомнил он, внутренне ликуя.
Но, разумеется, дал себя уговорить.
На больницу он возлагал большие надежды. Потому что прежде, чем тему свою предлагать, выяснил: когда человек дома умирает, алгоритм действий у врачей следующий. Обычный терапевт из поликлиники или врач «Скорой помощи» медицинское свидетельство о смерти выдать не может. Почивших в собственной постели обязательно везут на судебно-медицинскую экспертизу в Геленджик. Однако Женя знал еще от отца: в случае с Галиной никакой экспертизы не было. И хоронили ее из дома. Кто же тогда, интересно, свидетельство об ее смерти выдал?
Как он и предполагал, оказалось, что родимая горбольница. То есть женщина якобы в ней скончалась. Во второй терапии. От острой почечной недостаточности. А подписали свидетельство главный врач (но тот их наверняка не глядя подмахивает). И доктор из отделения: Т. П. Грязнов.
Женя – благо никто не наблюдал, как он в документах копается, – бумаженцию эту извлек. Сбегал через дорогу в магазин продуктовый, где заодно ксерокопии делали.
Вернулся. Положил свидетельство о смерти Галины обратно. Быстренько Юлькино задание выполнил, собрал статистику об утопленниках, а когда шел, чтобы отчитаться, будто бы случайно во вторую терапию забрел. И спросил у первой же медсестрички: какое у доктора Грязнова имя-отчество?
– Тимофей Палыч был, – хихикнула та.
– А почему «был»? – насторожился Женя.
– Да потому что ушел он от нас, – пожала плечами женщина.
– Куда?
– В Москву, говорят, – с завистью вздохнула она.
– И давно уехал?
– Месяца три уже, – наморщила лоб медсестра. – В конце июля, кажется.
А Галина умерла пятнадцатого.
Женя думал еще спросить медсестру про Галину Ларионову, пациентку их отделения, но женщина и без того глядела на него с подозрением. Да и что спрашивать, если он точно знал, что жена директора в последние месяцы своей жизни в больнице не появлялась?
Очень, конечно, подозрительно. Если Галина умерла своей смертью – почему труп обычным порядком на экспертизу в Геленджик не отправили?
Хотя многие – особенно в их городке – своих близких специально просили: когда умрем, тело вскрывать не давайте. Может, и Галина такое желание высказывала? Потому врачей и подмазали?
Так что пока доказательство получалось хлипким. Женин кумир Адамс только бы посмеялся. Подумаешь – свидетельство о смерти выдано больницей, хотя пациентки такой здесь не было. Это административное нарушение, не больше. Скажут, просто пошли навстречу родным – они умоляли без вскрытия обойтись.
А труп Галины, Женя от отца знал, кремировали – эксгумация, значит, невозможна. Доктор, что ее смерть подтвердил, из Приморска уехал, и найти его, особенно в Москве, нереально. Что дальше делать?
Долго думал. И снова его осенило. На очередной планерке опять отличился, интересную тему предложил: жизнь обычной приморской улицы. Отношения меж соседями, порядок во дворах и вокруг них. Интересные люди, если найдутся.
Идея даже скептикам понравилась. А главный вообще предложил: может, тебе самому написать?
Соблазн был велик, но Женя отказался. Журналист, что вопросы задает, внимание привлекает всяко больше, чем фотограф. Да и не умел он слова в предложения красиво сцеплять.
Потому опять отправились с Юлькой. На улицу, где пресловутая Виолетта проживала (опять Евгений предложил: дома в квартале частные, от центра далеко, поблизости цыгане табор раскинули – и внимание общественности привлечем, а может, и скандальчик откопаем). Журналисточка согласилась. И пока ходила по дворам, людей опрашивала, Женя от нее ни на шаг. Где палисадник красивый сфотографирует, где щенка или ребенка.
Когда совсем близко к дому Виолетты подошли, он нервничать начал. Но ничего интересного или, тем паче, рокового они не обнаружили. В хибаре (убогой, давно пора ее снести) проживала, Женя понял, мамаша Виолетты. Алкоголичка и скандалистка. Сама же красавица перебралась к мужу в недавно отстроенный особняк.
Евгений, как увидел, что за жалкая личность Виолеттина мамаша, приободрился. Приходи к ней с бутылкой, а лучше с двумя – все расскажет. Но потом присмотрелся, подумал: лицо пропитое, в морщинах. А взгляд цепкий, упрямый. Похоже, не окончательно опустилась дамочка. И тайну не выдаст даже с пьяных глаз, только встревожится и, что еще хуже, донесет кому надо.
Однако выход и здесь нашелся.
По соседству с хибарой обнаружилась еще одна такая – будто братец-близнец. Во дворе бедлам и кусты сохлые, перед забором заросли амброзии, половина стекол оконных в трещинах, остальные и вовсе пленкой затянуты. Проживает там одинокий дядечка. («Дядя Петя я», – протянул он Жене тощую длань.)
– Дальше пошли. С этим не о чем говорить! – шепнула ему на ухо Юлька.
Но Евгений ее удержал:
– Зато смотри, какая у него собака породистая. Овчарка западно-европейская, да?
– Дворняга! – фыркнула журналистка.
А дядя Петя гневно заорал:
– Сама ты шавка! Породная у меня собака!
И очень тронут был, что Женя пса сфотографировал со всех ракурсов. (Обиженная Юлька в это время следующих жильцов отправилась опрашивать.) А дядя Петя на прощание строго велел Евгению:
– Ты мне только карточки обязательно занеси.
И Женя (хоть и хмыкнул про себя в ответ на наглую просьбу) покорно кивнул:
– Обязательно!
И на следующий же день явился с фотографиями и, конечно, с парой бутылок.
Дядя Петя портреты своего пса помойного похвалил. Один, даже сказал, увеличит и в рамку повесит. Но куда с бо́льшим интересом на водочку воззрился. Деловито спросил:
– Что отмечаем?
Ответа не дождался – метнул на стол два мутных стакана. А когда Женя из пакета закуску достал – все культурно, и колбаса копченая, и огурчики в банке, – потрепал гостя по плечу и расплылся в улыбке:
– Хоть ты и журналюга, а мужик нормальный!
И когда вторую приканчивали, сам рассказывать начал, что у соседей в доме люди пропадают. Бесследно.
– То есть как? – Женя умело сыграл равнодушие и в кармане на ощупь включил диктофон.
– А вот слушай. Своими глазами видел. В июле это было. Пришла к соседке вдруг гостья. Солидная такая. Хоть и старуха, а вся из себя, каблуками стучит, сумка из крокодила. На такси приехала.
– И че?
– Че, че, – икнул дядя Петя. – Еще Виолетка дома была, и хахаль ейный. Сначала, я слышал, орали. Потом затихли. И все.
– Что значит – все?
– Да то. Не выходила больше баба.
– Да ладно! – разыграл сомнение Евгений. – А куда ж она делась?
– Хрен знает! – вздохнул дядя Петя. – Я до ночи в окно поглядывал, пока меня не сморило. А утром в гости к ним напросился. И дом обошел, и сараюшку, где Виолка живет. Нет следов тетки.
– Ну, ушла, значит. Когда ты спал, – пожал плечами Женя.
– Да, может, конечно, и ушла, – хихикнул алкоголик. – Только Виолка с тех пор шелковая стала. Когда я про тетку спросил ее, правда, ржать начала. Что «белочка» у меня. Но сама-то бо-оится! И деньжат подкидывать стала, и бутыльмент, когда попросишь.
* * *– Забавно, – снисходительно похвалил Женю Полуянов. – Только тоже не доказательство. И дядя Петя этот, алкоголик, в свидетели не годится.
Женя вздохнул.
– И что ты сделал дальше? – нетерпеливо произнесла Надежда.
– А дальше я начал действовать уже безо всякого плана. И, наверно, вне всякой логики.