С не меньшим нетерпением этого прихода ожидала и Катя, возлагавшая на тетю Еву свою последнюю надежду. И теперь вот – все! Ева со своей задачей не справилась и позорно ретировалась, бросив все на полпути. Дверь за тетей Евой закрылась, и Катька почувствовала себя Карабасом-Барабасом, которого не взяли в волшебную страну, оставив в грязной и сырой каморке папы Карло. «Зачем, спрашивается, приходила?!» – негодовала про себя девочка, набрасывая на дверь цепочку.
Помощи ждать было неоткуда, и Катерина решила действовать сама. Расчет казался ей беспроигрышным. Она просто уйдет из дома насовсем. Ну, не насовсем, а в смысле из дома уйдет, чтоб в нем не жить. А потом мать поймет, что натворила, и заберет ее обратно. Но сама Катька просто так назад не пойдет – пусть сначала эта черепаха уходит.
Носить в себе этот грандиозный замысел девочке было не под силу, и она решила переложить часть ноши на надежные плечи Пашковой.
– Тебя? Ко мне? – изумилась одноклассница.
Катя просительно заглянула в глаза кривоногой подруге и на всякий случай дернула ту за рукав.
– Не-е-ет… Даже не проси! Меня мать прибьет – нас и так там, как мусора в помойке.
– Ну это же на время, – увещевала Катя несговорчивую Пашкову.
– Да я понимаю, что на время, но ма-а-ать… убьет! Точно.
– Нет, – горячилась Катька, – ты не понимаешь. Если я к тете Еве уйду, она подумает, что так и надо, и беспокоиться не будет – живи, сколько хочешь. А у тебя, во-первых, она не сразу догадается, поплачет сначала, во-вторых, вы меня ей не сразу отдадите…
Пашкова представила свою мать в оранжевом жилете, который выдавали водителям трамваев и сотрудникам дорожных служб, чтоб те светились в темноте, и поняла, что сейчас потеряет подругу. Ну, день, предположим, ее мать еще выдержит, если полы, например, помыть неожиданно или обед сготовить. Но ведь на второй орать будет, как ей все настоеблучило, потому что дети – уроды, муж – пьяница и еще эту дуру бездомную притащили. А у них что? Приют, что ли? Нет! На-ка, выкуси, интеллигенция сраная! Вас бы в смену: кого – на завод, кого – трамваи водить! Сама Пашкова трамвай водить, как мать, не пойдет, не дождетесь. Она милиционершей будет – в форме, в погонах. Только не гаишницей, лучше следовательницей или инспектором по делам несовершеннолетних. А пока мечта ее не исполнилась, ничего не попишешь.
– Не могу я тебя, Катька, к себе привести. Ну че-е-е-стна-а-а! Она меня с говном съест.
План рушился на глазах: сначала тетя Ева все испортила, потом Пашкова подвела. Теперь ничего другого не остается, как заболеть, чтобы мать наконец-то за ум взялась и решила, кто ж для нее все-таки главней. Она или эта черепаха.
В задумчивости Катя перебирала в уме имена тех, к кому она могла бы обратиться за помощью. Ни тетя Ева, ни Пашкова не оправдали возложенных на них надежд. Тетя Шура тоже отпадает. После того злосчастного попугая она ее на порог не пустит. Оставалась только Людка Чернецова из третьего подъезда. Их раньше, пока маленькие были, вместе в колясках выгуливали. Может, к ней? Про нее мама не сразу догадается.
Пока Катька, стоя у школьного забора, обдумывала чернецовскую кандидатуру, шарахнула подъездная дверь и из нее пулей вылетела собака, напоминающая чепрачную овцу. Махом преодолев низкие бортики, собака присела и наделала на песке огромную лужу. В этот момент морда ее выражала полное счастье, если, конечно, у собак такое бывает. Сделав свои дела, псина вскочила и задними лапами подняла целую песчаную бурю.
«Эрдель!» – застонала Катя от нахлынувшего восторга и отделилась от забора, пытаясь встать поближе к чуду. Чудо в этот момент нашло уже изрядно обглоданную кость и с рычанием затрепало ее по песку.
Эрдельтерьеры Катьке особенно нравились (а она наизусть знала все собачьи породы). После выхода в свет знаменитого фильма «Приключения Электроника» редкий ребенок не мечтал о такой собаке, подозревая, что она-то уж точно разговаривает человеческим голосом. И Катя не была исключением.
– Это твоя собака, девочка? – строго спросила проходившая мимо детской площадки молодая женщина, за руку которой держался полуторагодовалый карапуз.
Катька отрицательно помотала головой.
– Совсем уже обнаглели, – возмутилась тетка, глядя, как псина роет яму в углу песочницы. – Здесь дети, а они гадят. В милицию буду звонить… Чья собака?!
– Моя собака, – неожиданно призналась девочка и смело подошла к жизнерадостной овце. Та для приличия рыкнула и продолжила свое неотложное дело. Катя присела на бортик поближе к собаке и осторожно коснулась покрытой завитками холки. Псина на секунду подняла бородатую морду, унизанную песочными сосульками, благодарно посмотрела на девочку, мол, спасибо, что сказала, и всем своим видом предложила присоединиться к процессу.
– Вот и убери эту пакость! – брезгливо приказала Катьке молодая женщина. – А то собачников вызову.
Девочка решительно взяла эрделя за ошейник и потянула прочь от соблазнительной ямы. Собака не сопротивлялась: она тут же заняла положение, называемое в общем курсе дрессировки «рядом», и послушно покинула песочницу.
Катя Самохвалова медленно шла вдоль дома в сопровождении эрдельтерьера. Нет, она не шла, она парила над асфальтом, периодически поглаживая место между собачьими ушами. Овца плелась рядом как ни в чем не бывало. Похоже, ей нравилась новая хозяйка, поэтому ничего не мешало их согласованному движению. По Катькиным ощущениям, полет должен был продолжаться вечно.
При окрике «Йе-э-э-эна!» собака подпрыгнула, встала в стойку и стремглав понеслась по направлению к дому навстречу какой-то дуре, истошно оравшей: «Ко мне-э-э-э! Йе-э-э-на! Домо-о-о-й». Катька уронила крылья вниз и с тоской посмотрела на нежную встречу двух особей. Псина прыгала на дуру, пытаясь на лету лизнуть ту в лицо, и вокруг них образовалось плотное облако радости. Настолько плотное, что даже Кате хватило. Немного. Самую чуточку.
Деваться было некуда: девочка покорно побрела навстречу незнакомке, с превосходством собственника изучавшей внешний облик воровки.
– Привет, – нагло сощурившись, поприветствовала Катю хозяйка собаки.
Псина послушно уселась рядом.
– Привет…
– Нравится?
Катя Самохвалова понуро кивнула головой:
– Хорошая собака. Добрая…
– Ага, – согласилась девчонка. – До смерти зализать может.
– А ее как зовут? – поинтересовалась Катька. – Йена?
– Рена, – поправила девочка. – Рената по паспорту.
– Ре-на…
Рена в этот момент навострила уши, попробовала встать, но тут же была водворена хозяйкой на место.
– Ты тут живешь? Я тебя не видела. В нашей школе?
– Переехали только. Нет, не в вашей… Я в центре учусь, в Первой.
– А-а-а, – многозначительно протянула Катька, исчерпав все темы для разговора.
«Что-то надо делать. Что-то надо делать, – стучало в ее голове. – А то сейчас развернется и уйдет. Вместе с собакой».
– Меня Женя зовут, – буднично представилась хозяйка чепрачной овцы.
– Я – Катя.
– Погуляем, что ли? – предложила девочка.
– Пошли, – с готовностью согласилась Катька.
Женька оказалась хохотушкой. В восторг ее приводило практически все, что она слышала. Дойдя до школьного стадиона, Женька отцепила поводок и скомандовала: «Рена, гулять!» Овца снова подпрыгнула на месте и с недоумением посмотрела на хозяйку: а до этого что было?!
Собака носилась между деревьями, периодически начинала рыть ямы, а девочки крутили ногами барабаны, знаменитые аттракционы советских игровых площадок, отчего раздавался рвущий душу металлический скрежет. Мерзкий звук приводил псину в волнение, она начинала выть, переходя местами на заливистый лай. Женька сердилась и замахивалась на собаку рукой:
– Замолчи! Фффу-у-у!
Из школы вывели группу продленного дня. Малышня рассыпалась по стадиону. Появление эрделя воодушевило школьников, чего нельзя сказать о воспитателях, сопровождавших детей на прогулке. Собаку попросили убрать. Женька подозвала Рену, прицепила поводок и скомандовала: «Домой!». Катька не знала, куда деваться: все хорошее имеет свойство рано или поздно заканчиваться.
– Ладно. Пока тогда, – грустно попрощалась Катя и потрепала Рену за уши.
– А че пока-то? – не согласилась Женька. – Пошли ко мне?
– Куда? – опешила девочка.
– Домой.
Обычно таких решений Катя самостоятельно не принимала. После истории с попугаем Антонина обязала ее докладывать обо всех своих передвижениях. «Или задохнешься, или башку тебе оторвут», – предупреждала она дочь о возможных последствиях встреч с реальностью. Как-то Антонина Ивановна совершенно не догадывалась о том, что действительность как таковая могла таить в себе и положительные моменты: общение с детьми, радость дружбы, удовольствие от походов в гости. Конечно, в гости Катя ходила, но исключительно к подругам матери, возраст которых давно перевалил за пятидесятилетний рубеж.
Катька вспомнила о предостережениях старшей Самохваловой, но соблазн оказался столь велик, что она с готовностью приняла приглашение новообретенной подруги.
Как оказалось, жила Женька на одной площадке с Людой Чернецовой, о которой Катя вспоминала совсем недавно. В квартире, расположенной на пятом этаже, куда привела ее хозяйка Рены, царил беспорядок. На полу валялись измазанные побелкой газеты, в коридоре громоздились багажные ящики, заполненные перевязанными в стопки книгами. Пахло краской.
– Проходи, – пригласила Женька и втолкнула Катю в свою комнату.
Стульев не было. Увидев, что Катя озирается в поисках того, на что можно присесть, Женька показала на кровать, куда и сама бухнулась. Собака залезла следом. Бардак, царивший в комнате, Катьке безумно понравился: на соседней кровати валялась куча невыглаженного белья, школьная форма, портфель, на котором большими буквами было написано «Magdeburg» и огромный плюшевый медведь.
– Здесь систер спит, – объяснила Женька, делая вид, что не имеет никакого отношения к этому веселому бардаку.
– Понятно… – протянула Катя. – Маленькая?
– She is student, – небрежно ответила Женька и ткнула в портрет на стене.
На фотографии в металлической рамке искусственно улыбалась девочка с нелепым бантом на коротко остриженной голове, обнимающая медведя, которого Катька не сразу узнала, так истрепало его время и многочисленные переезды семьи Батыревых.
– Чай будешь?
Это была уже совершенно непозволительная роскошь, потому Катя для приличия отказалась.
– Да ладно ты! Пойдем, пока систер не пришла, а то орать будет, что мы ей есть мешаем.
Аргумент возымел свое действие, и девочки отправились на кухню. Катя подошла к окну и выглянула: чуть ниже виднелись макушки деревьев, сквозь листву которых просвечивала черная земля.
– Высоко! – одобрила Катька вид из окна.
– Нормально. Только голуби весь подоконник обкакали, – посетовала Женька. – Иди, садись, вот сухари, печенье. Конфет нет – они у нас не задерживаются. Все систер съедает, не может без сладкого.
– А ты?
– А по мне… – Женька хитро улыбнулась, – лучшее сладкое – это колбаса.
– Здорово, – хихикнула Катя и потянулась за сухарем.
– Слу-у-у-шай, – вскочила Женька и рванула дверцу холодильника. – Че-е-е там у нас есть?
Содержимое холодильника не впечатляло: стояла расписная эмалированная кастрюля, лежала ополовиненная пачка масла «Крестьянского» и консервная банка. Девочка схватила консервы и прочитала:
– «Бычки в томате». Будешь? – спросила Женя и плотоядно облизнулась.
Катька не знала, вкусно ли это, «бычки в томате», но из вежливости кивнула.
– Один момент, – веселилась Женька, роясь в ящике в поисках консервного ножа.
Пока открывала, в кухню притащилась Рена, цокая по полу своим когтями.
– Пришла, морда? – поприветствовала ее хозяйка, а потом щедро вывалила полбанки бычков в собачью миску. – На-а-а, жри…
Псина клацнула зубами и одним движением языка слизнула содержимое миски.
– Разве ее накормишь! – возмутилась Женька и протянула гостье вилку.
Бычки в томате оказались безумно вкусными. Их запивали сладким чаем и закусывали печеньем. Рена сидела рядом с Катькой, положив гостье морду на колени.
– Хорошая… хорошая, – приговаривала девочка и тайком засовывала собаке в пасть маленькие кусочки печенья.
Псина пустила слюни. Женька рассказывала анекдоты и сама над ними смеялась. Катька разомлела от удовольствия. Вот только дышать было как-то трудновато, словно в груди комками застряла вата и не пропускала воздух.
– Тебе что, жарко? – спросила Женька, увидев, как покраснело лицо гостьи.
– Не-е-ет… – выдавила из себя Катя. – У меня аллергия на шерсть. Убери, пожалуйста, собаку.
– На место! – строго крикнула хозяйка овце, и та недоуменно подняла уши: ее все устраивало.
– На место! – повторила Женька собаке. – Я кому сказала?!
Животное нехотя покинуло кухню.
Катьке становилось все хуже, нужно было срочно ретироваться, но она отчаянно тянула время, дабы не завершать дружественную встречу бегством.
В дверь громко постучали.
– Систер, – сообщила Женька. – Наверное, ключи забыла.
Стук повторился с еще большей силой.
– Иду-у-у-у! – заорала Женька и затопала к двери.
Это была не систер… На пороге стояла сама Антонина Ивановна Самохвалова, запыхавшаяся от подъема на пятый этаж.
– Где? – хрипло выдохнула она в растерянное лицо Женьки Батыревой.
– Здрасте. Вы кто?
– Это ты кто? – Антонина шагнула в квартиру, как пожарник в горящее здание.
– Я – Женя Батырева, – представилась девочка, пропуская гостью.
Катька, увидев мать, выскочила в коридор, пытаясь выдавить из себя объяснения, но ее сразу же схватили за шиворот и выволокли на лестничную площадку.
– Ах ты дрянь такая! – орала Антонина и лупила дочь по голове, плечам, шее.
Сгорая от стыда перед подругой, Катька даже не пыталась вывернуться из материнских рук. Собака залаяла, пытаясь пролезть между Женькиных ног, девочка схватила ее за ошейник, впихнула в квартиру и закрыла дверь.
– Уйди отсюда! – рявкнула Антонина Ивановна и потащила дочь вниз по лестнице.
– Вы что?! – визжала от ужаса Женька. – Вы что? Прекратите!
За дверью выла собака, чувствуя, что с хозяйкой творится что-то неладное.
– Прибью! – неистовствовала Самохвалова, не замечая, что Катька не может выдохнуть скопившийся внутри воздух.
На лестничных клетках захлопали двери, залязгали цепочки, защелкали глазки. Самохваловы громко покинули подъезд, около которого переминался с ноги на ногу Петр Алексеевич Солодовников. Жениха объял ужас: перед ним была не его веселая Антонина, а фурия, волочившая за собой ничего не соображающего ребенка, пусть и двенадцати лет.
– Тоня! – бросился Солодовников. – Тоня! Прекрати, как ты можешь! Посмотри на нее.
– Что стоишь? – грохотала Самохвалова. – Беги, «Скорую» вызывай! Сейчас задохнется… Сволочь… Сволочь! – Антонина рыдала, волоча за собой задыхающуюся Катьку. – Сволочь какая…
Дважды, вечером и глубокой ночью, Петр Алексеевич выбегал к подъезду встречать «Скорую помощь». Антонина, черная, разом постаревшая, сидела у кровати дочери и гладила той руку:
– Холо-о-о-дная, – шептала мать и покрывала руку поцелуями. – Катенька… Доченька… Дыши…
Катька булькала, хрипела. Солодовников пил корвалол и тайком плакал, вытираясь грязным кухонным полотенцем. Ждали утра. Накачанная всем, чем только можно, девочка затихла. Бригада «Скорой помощи» покинула свой пост, настоятельно рекомендуя ребенка все-таки госпитализировать.
– Ну уж нет, – сухо проронила Антонина. – В больницу не дам! Умрет – так уж дома.
– Ничего не умрет! Ничего не умрет! – запричитал Петр Алексеевич и бросился на кухню, давя рыдания.
Он ничего не мог поделать с собой. Испуганный, с красными глазами, в измятых штанах и потной под мышками рубашке, Солодовников был жалок. «Эта девочка… – думал он. – За что? Ребенок… Мука такая…» И еще невыносимо было смотреть на сгорбившуюся у кровати возле того самого «Сениного места» Антонину. Она то садилась на край кровати, то вставала на колени и все время смотрела-смотрела в измученное лицо дочери.
Спустя несколько дней страсти улеглись. Освободившаяся от постоянного напряжения Антонина снова заперламутрила свои губы и, собираясь на работу, бездумно поинтересовалась у дочери:
– Ну и зачем ты поперлась?
– Там собака…
– Там – собака, а тут – астма. Чуть не сдохла сдуру.
– А я хотела… – призналась девочка, глядя в спину прихорашивавшейся перед трельяжем матери.
Антонина выронила из рук расческу, медленно повернулась и глухо спросила:
– Почему?
– Я не хочу…
– Чего?
– Не хочу, чтобы он жил здесь…
– Почему? – разом отупев, переспросила Антонина.
– Ненавижу его, – наконец-то выдавила из себя Катька и заплакала навзрыд.
…
Свадьбы не было.
* * *
Может, и не надо было на поводу у нее идти? Надо было настоять на своем. А все равно жалко. Она ж у меня одна. Ладно, если замуж выйдет. А то и не выйдет, может. Может, и к лучшему, что не выйдет.
Вон Борька женился. И что? Помнит он о матери? Сча-а-а-с… Если вот денег занять и не вернуть, это он пожалуйста. А как спросишь? Тебе что, для единственной внучки жалко? Для внучки-то мне не жалко. Только где та внучка?
А ЭТА со мной, рядом. Еще и больная вся. Это еще непонятно, кому из нас уход нужен. Права Ева: если Бог тебе детей дал, вот для них живи. И радуйся. И, как она говорит, «не ходи дома в носках». Господи, чего только эти евреи не придумают…
А Петю-то жалко. Неплохой ведь мужик. Стихи писал и к Катьке хорошо относился. А она: ненавижу, и все!