— Разделяю твои чувства. Очень даже, — затряс его руку Серафим. — Дети боялись на улицу выйти. Не то что на стадион сходить…
Расстались они на дружеской ноте, клятвенно заверив друг друга в дальнейшем взаимопонимании и сотрудничестве.
Леня Усачев был сражен наповал, увидев выходящего из подъезда Николаева в сопровождении трех дюжих молодцев, виновато прячущих глаза и послушно складывающих кисти рук за спиной.
— В машину, быстро! — сурово скомандовал Николаев и уже мягче, обращаясь к Леше: — Поехали, дорогой. Потом все мне скажешь.
— Ты о чем?
— Да я о взгляде твоем. Вот где Фрейду было бы чем заняться. Целый трактат мог бы накропать. Ладно, давай трогай…
У окошка дежурной части было пусто. Сержант Володя откровенно скучал, с вожделением поглядывая на телефон, словно умоляя его внести в нудное однообразие немного живительной бодрости милицейских будней.
— Володя, как дела? — Николаев швырнул папку на столик рядом с телефоном и потянулся за бутылкой с минералкой.
— Все в порядке, Роман Николаевич, — вяло отозвался Володя и, с надеждой поглядев в сторону прибывшей троицы, спросил: — А эти чьи? Натворили что-нибудь?
— Э-эх, Володя, — укоризненно покачал головой Николаев. — И всюду-то тебе преступники мерещатся! Так и маму родную недолго начать подозревать…
Он сделал ребятам знак следовать за ним и пошел к своему кабинету, расположенному на втором этаже.
— Заходить будете по одному, — сурово осадил он парней, когда они, сгрудившись у двери, попытались войти все разом. — За вами тут приглядят…
Первых двух Николаев долго не задержал. Задал лишь по паре вопросов. Получил нужные ответы и отпустил восвояси, предварительно выписав каждому пропуск. Но вот третьего…
Третьему пришлось попотеть. Опустив широколобую голову едва ли не между коленей, он глухо отвечал Николаеву, боясь поднять на него глаза.
— Федька, ты хоть понимаешь, что мог подставить меня?! — громким шепотом в который раз спрашивал Роман. — Что, как идиот, сидишь и мычишь тут?! Я часто тебя прошу об одолжении?!
— Нет, — мотнул тот головой, дернувшись как от удара. — Первый раз…
— Так какого же хрена, мать твою, ты влез в такую бодягу?! Ты же просил доверить тебе ответственное дело! Просил?!
— Просил, — громко выдохнул тот.
— Ну и как мне теперь на всю эту хренотень реагировать?! Мало того что пришлось в глаза лезть, вас отмазывая. Так ты и девку эту едва под хрен не пустил! Идиот!!!
— Кто же знал, что она чокнутая? — первый раз возразил Федор. — Ты просил пацана того проучить. Говорил, что за девушку заступиться нужно. Девушка беззащитная. Живет одна. Заступиться некому. А она…
— А что она?!
— А она на нас с пушкой поперла! Если он на нее наезжал, чего же она за него заступаться вздумала?! А пацаны в раж вошли, разве их остановишь? Да если честно, то я уже потом понял, что это она и есть та самая — обиженная, — хмыкнул Федор и попросил: — Слышь, Ром, будь человеком, дай сигаретку.
Не уважить просьбу армейского друга, с которым они делили пайку и в дозоре под проливным дождем сидели, Николаев не мог. Тяжело вздохнув, да так, что Федор вжал голову в плечи, он кинул ему через кабинет пачку сигарет и послал следом зажигалку. Тот поймал все это на лету. Быстро, без лишней суеты прикурил из-под ладони и со смешком произнес:
— А она молодец!
— То есть? — не сразу понял Роман.
— Никаких чертей не боится! Нас трое. Прикинь, трое озверевших, подвыпивших мужиков, а она стоит себе, к стеночке привалилась, и нежно так улыбается. Я, говорит, тебе сейчас колено прострелю. И лупанула!
— В колено? — непроницаемым голосом спросил Николаев, завесившись дымом.
— Нет, в бедро. Но…
— Что?
— Черт она в юбке, вот что! — огрызнулся Федор и заухмылялся. — Ты знаешь, Ром, а я бы с ней в разведку пошел. Ей-богу, пошел бы! Сука, конечно, приличная, но молодец…
— Да ну?! — Из последних сил сдерживаясь, чтобы не рассмеяться над незадачливым дружком, Николаев предложил: — Может, еще сигаретку, Федор Иванович?
— Нет, спасибо. Ты мне что скажешь!?
Вопрос, так волновавший Федора, без труда угадывался и в его напряженном взгляде, и в подрагивании пальцев, и в нервном потрясывании коленей. Отсидев в соседнем околотке на нарах пять суток и не дождавшись никаких вестей с воли, он не на шутку перепугался. Вроде бы менты и не зверствовали особо, и в бока без дела не совали. Даже помощь медицинскую оказали, обработав стреляную рану. Но неволя есть неволя. И когда на тебя, кроме пьяной драки, могут еще неизвестно чьих собак навешать, то тут хочешь не хочешь, а занервничаешь. Да к тому же работа охранника в одной из частных фирм, которую он всего как с полгода назад получил, не казалась особенно пыльной и опасной, так что ее вот так вот по дурику терять совсем не хотелось.
«Ромке-то что? Он при погонах, при должности. Как ему можно было отказать? Раз ведь всего попросил. Да и дело-то было пустячное, а обернулось вон как… Пацан оказался совсем слабым, даже ни разу руки не поднял. А баба… Да, с бабой промашка вышла. Баба — зверь. Сука просто злобная. Интересно, каким боком она ему? Что-то он за нее так переполошился? Ишь, сидит, дымом завесился. Будто я не погранец и не понимаю, что этим он от меня глаза свои прячет.
Да, Ромочка, влип, видно, ты по самые уши. А влип-то, надо сказать, в дерьмо… Ох, в дерьмо! Потому как нормальные бабы, они ведь с пушками голяком по городу ночами не шастают и никому не нужных пацанов, к тому же врагов своих, не спасают. Миссия, тоже мне, мать твою! Сидела бы дома да носки вязала. А она стрелять!»
— Пожалел уже? — вкрадчиво поинтересовался Николаев. — Ишь, сидишь ножками, как паучок, дергаешь. Облажался, а теперь всех кругом виноватишь? Говнюк ты, вот что я тебе скажу. Хорошо хоть ума хватило пацанам своим не рассказать обо мне!
— Ладно тебе, что я, дурак совсем? — Федор обиженно набычился. — И с дерьмом меня нечего смешивать. Я добро помню и не забыл, как ты меня десять километров на себе тащил со сломанной ногой. Потому и на авантюру эту согласился. А если хочешь уж совсем откровенно, то на хер она тебе нужна? Да за таким мужиком, как ты, любая баба собачонкой побежит! А эта стерва… Она же!.. Ты об нее все зубы поломаешь! Ее же каждый день завоевывать нужно!
— И каждую ночь, не забудь! — широко разулыбался Николаев. — Каждую ночь! А это, Федька, классно! Куда уж лучше постной покорности и безликой уступчивости. Хрен поймешь: то ли баба с тобой в постели, то ли просто постельная принадлежность.
— Тебе видней, — хмыкнул Федька и заметно расслабился, ощутив благостное настроение Николаева. — Это кому что нужно… Просто жаль мне тебя. Проглотит она тебя целиком и костей не выплюнет.
— Сиди уж, философ! — Роман скатал бумажный шарик и запустил им Федьке в голову. — У тебя все просто отлично. И баба дома послушная. И кружева она у тебя плетет. Мастерица, одним словом.
— А что? — вскинулся дружок. — Мастерица и есть!
— Ага, только что-то ты от этой самой мастерицы по чужим койкам скачешь? Что ни месяц, то новая пассия! Силен ты, однако…
— Откуда ты?..
Федор против воли покраснел. И не от смущения, вовсе нет. А скорее оттого, что Ромка, как всегда, оказался прав. Обрыдло все ему с его Ленкой. И физиономия ее без улыбок. И молчание за обеденным столом. И коклюшки эти, стучащие в ее проворных руках. Так ее перетак и разэдак!
— Так что, Федор Иванович, ученого учить — только портить…
Они уставились друг на друга, думая каждый о своем, и через пару минут одновременно выдохнули:
— Да-а, жи-изнь…
Николаев засмеялся. Встал из-за стола. Протянул Федьке руку и попросил:
— Ты не попадайся больше на таких дурацких косяках. А сейчас ступай. Я все равно тебе благодарен. Ваша возня помогла мне какой-никакой, да свет пролить на некоторые темные места. Ступай, Федька.
Друг встал, пожал протянутую ему руку и совсем уже было двинулся к двери, как почти тут же резко затормозил.
— Вот идиот, а! — Он с шумом шлепнул себя ладонью по высокому лбу. — Ром, дай нож.
Мало что понимая, Роман взял из стола перочинный ножик и протянул разволновавшемуся другу. Тот сел на стул. Снял с себя левый ботинок и, ковырнув слегка каблук, отворотил толстый слой каучуковой подошвы.
— Ты чего там, Джеймс Бонд? — заинтересованно вытянул шею Николаев. — Не забыл еще эти свои армейские штучки?
— Вот она, мать твою! Чуть было не забыл! Я же ведь ее почти сразу туда спрятал. Как менты не доперли, ума не приложу. Ой, ты прости меня, брат. — Федька покаянно приложил руку к сердцу, удерживая между пальцами что-то маленькое и наполовину сплющенное.
— Ну и?!. — Сердце у Николаева подпрыгнуло, препротивно затрепыхалось и ухнуло куда-то в область желудка. — Что это?!
— Пуля, брат! Та самая, что выпустила в меня эта сучка злобная! Пока она пушкой махала, а я на земле корчился, рука как-то сама собой ее и нашарила. Чудо ли, нет, не мне судить. Я ее и взял…
— Пуля, брат! Та самая, что выпустила в меня эта сучка злобная! Пока она пушкой махала, а я на земле корчился, рука как-то сама собой ее и нашарила. Чудо ли, нет, не мне судить. Я ее и взял…
— Молодец, — Роман протянул руку и шевельнул пальцами. — Давай сюда. И иди домой. Ты и так мне помог больше, чем мог.
Особого приглашения Федору не требовалось. Взяв под несуществующий козырек, он слегка шлепнул каблуком о каблук и растаял за дверью, словно его и не было.
А Николаев уселся за свой стол с совершенно ошалевшим видом. И когда вошедший Леня Усачев попытался узнать причину столь необычного состояния своего друга и начальника, тот лишь поднял указательный палец, приложил его к губам и скомандовал:
— Тихо!..
Глава 20
Одурманенная неистовством Нинкиных эмоций, Ксюша провалилась в сон мгновенно. Поэтому, когда утром в дверь к ней начал кто-то ломиться, она проснулась не вдруг и не сразу.
Четвертый удар по тонюсенькой двери оказался более чем ощутимым, и она наконец подскочила с места.
— Иду, — просипела она спросонья. — Уже иду! Какого черта?!
Последние слова застряли у нее где-то в горле, потому как, открыв дверь, она мгновенно была схвачена чьими-то сильными руками за плечи и отброшена через всю комнату на диван.
— Эй! — плаксиво пискнула Ксюша, больно стукнувшись о стену. — Ты с ума сошел, да?!
Звучная пощечина отпечаталась на ее левой щеке, да так, что опрокинула ее навзничь. Ошалев от такого натиска и прижав к пылающей щеке подрагивающие руки, она попыталась приподняться. Но все ее попытки были неудачными и имели несколько необычный эффект, задрав ее футболку, в которой она обычно спала, до самых ключиц.
— Сука, — прошипел непрошеный гость и сделал два резких шага по направлению к ней. — Что же ты делаешь, сука?!
Окинув быстрым взглядом свою обнаженную плоть, призывно торчащую вверх сосками, Ксюша решила, что сейчас не до ложной стыдливости, и, быстро среагировав, прорычала:
— Какого хрена тебе здесь надо, ментяра ты долбаный?! Кто дал тебе право врываться ко мне без ордера?! Кто дал тебе право руки свои ментовские распускать?! Отведи глаза от меня, быстро!!!
Уличенный и пристыженный, Николаев нехотя отвернулся. Изо всех сил сжимая руки в карманах пиджака, он попытался вновь пробудить в себе ту злобу, что подстегивала его, подгоняя сюда. Но эта злоба, ехидно похихикав над распластанным обнаженным женским телом, вылетела вон, словно воздух из надувного шарика.
Он, конечно же, предполагал, что Ксения красива, но чтобы до такой степени!.. Куда там голливудским порнозвездам, накачивающим себя снизу доверху студенистым силиконом! Откуда мог взяться у этих заезженных рабочих лошадок, день и ночь плетущих интриги и копающих под более удачливую соседку по съемочной площадке, такой цвет кожи! Самый удачный колер цвета топленых сливок не мо — жет быть получен ни под солнечными, ни под многими другими лучами.
— Эй ты! — вклинился в его поплывшие мысли грубый Ксюшин окрик. — Может, объяснишь наконец, какого хрена тебе понадобилось бить мне морду?!
Роман обернулся и едва устоял на ногах. Эта сучка!.. Эта похотливая сучка мало того что завалилась полуобнаженной перед ним на диван, так теперь вообще разделась. Он судорожно сглотнул, совершенно потерявшись в ее до одури идеальных изгибах и выпуклостях, и на мгновение прикрыл глаза.
— Смотри! — рыкнула она, бешено сверкая глазищами, и пнула его ногой в колено. — Я приказываю тебе — смотри! Иначе мне никогда не избавиться от твоего присутствия в моей жизни! Если ты потерял от меня голову, как ты мне гнул тут в прошлый раз, то смотри!
Николаев открыл глаза и прокашлялся. Зачем он, черт возьми, пришел к ней? Что-то было такое… Что-то такое, что заставило его нестись через весь город и скрипеть зубами от ярости. Что-то очень, очень важное… Уж наверняка важнее этих бесстыжих грудей, нацеленных прямо на него. А этот живот!.. О черт!!! Как можно иметь такую фигуру при таком скверном характере?!
— Слушай, — прохрипел он и сделал шаг вперед. — Оденься, я прошу тебя…
— А вот черта с два! — Она выбросила вперед руку с пресловутой комбинацией из трех пальцев. — Ты, скотина, врываешься ко мне! Бьешь меня!..
Нет! Только этого не хватало!
Николаев едва не застонал, увидев, как задрожали ее губы и странно сморщилось лицо. Этого не может быть, не должно быть, она не может плакать! Эта леди из стали, причем такой, что отливает голубоватым холодным блеском, не может плакать как девчонка. Горько, обреченно и обезоруживающе ранимо…
Ксения и сама затруднилась бы ответить, что вызвало такой бурный поток слез. Если ей не изменяла память, то плакала она года три-четыре назад — это точно, и то по поводу сломанного ногтя. А сейчас!..
Сейчас рыдания буквально задушили ее. Все слова, которыми ей хотелось исхлестать этого наглого мента, превратились в жалкое бульканье, вязнущее где-то в гортани. Дыхания не хватало. Как, впрочем, не хватало и сил дышать. Зная, что в подобном слезоточивом состоянии, будучи почти голой, она выглядит глупо, не говоря уж о распухшем, хлюпающем носе и покрасневших глазах, она тем не менее не могла остановиться.
— Эй! — Роман подошел к ней почти вплотную. — Перестань, прошу тебя… Прости. Я не хотел трогать тебя. Это вышло как-то само собой. Тебе больно?
— Мне?! — прорыдала Ксения. — Мне?! Да!!! Мне больно, понимаешь?! Мне очень больно!!! Мне так больно, что, кажется, сердце остановилось!!! Все внутри жжет!!! Понимаешь ли ты это?! Способен ли ты это понять?!
Ну что он мог ей ответить?! Что чувствует ее боль каждым нервом? Так она все равно не поверит. Попытаться утешить, обнять? Наверняка шарахнется от него, как от прокаженного. И какого черта не сдержался и хлестнул ее по щеке?! То ли кровь далеких предков ударила в голову, то ли устал он от этого идиотского противостояния, которое вымотало ему сердце и выворачивает наизнанку его душу.
— Перестань, — еле слышно произнес Николаев и резким движением привлек Ксению к себе. — Перестань плакать, слышишь?! Я приказываю тебе! Такие женщины, как ты, не плачут… Ты сильная… Перестань…
Куда там! Эти его бесхитростные слова утешения вызвали новый взрыв эмоций с ее стороны. Прижав свое лицо к его груди и вцепившись руками в лацканы его пиджака, Ксюша с отчаянием утопающего пыталась в слезах дать выход той горечи, которая усиленно рвалась наружу.
— Я не могу… — сдавленно всхлипывала она. — Мне так пусто… Так больно… Вокруг люди, но я одна… Я все время одна… А ты… Ты… Ты меня ударил!..
Никогда в жизни Роман не испытывал подобной неловкости. Много раз он попадал в критические ситуации, когда чувствуешь затылком холодноватое дыхание смерти. Неоднократно на его глазах разыгрывались жуткие сцены, подчас заканчивавшиеся трагично. И в любой обстановке он умел сохранить невозмутимость и способность хладнокровно оценивать ситуацию. Но попробуй сохранить трезвость мысли, когда к тебе прижимается рыдающая женщина! Причем женщина, из-за которой ты теряешь рассудок. Да к тому же почти полностью обнаженная…
Все ее всхлипывания слились для него в негромкий речитативный гул, которому вторил шум крови, пульсировавшей в его висках. Кончики пальцев покалывало от непреодолимого желания впиться в ее кожу. Тискать, мять ее, прижать к себе всю ее упругую безупречность. Она упиралась в него своей высокой грудью, совершенно позабыв о своей уязвимой наготе и заставляя его судорожно сглатывать от мучительного желания.
— Ксения, — еле слышно выдохнул Роман, — прости меня. Я умоляю тебя — прости!
— Что? — не расслышав, подняла она на него заплаканные глаза.
Продолжить он не смог. Очертания предметов вокруг сделались вдруг неясными и размытыми. Все разом поплыло у него перед глазами: и ее изумленно распахнутые глаза, и приоткрытый в немом крике протеста рот, и бессильно вскинутые руки.
Понимая, что поступает грубо, почти варварски, но не в силах ничего изменить, Николаев отшвырнул ее от себя на диван и, не давая ей опомниться, рухнул на нее всем телом.
— Молчи, молчи!!! — заклинал он, терзая ее своим обезумевшим ртом. — Только молчи!
Нелепейшая ситуация, что и говорить. Это просто садомазохизм какой-то! Сначала избиение, затем истерика и под занавес секс?!
Широко раскрыв глаза, всего лишь минуту назад обильно орошавшиеся слезами, Ксения попыталась встряхнуться, сбросить с себя дурацкое оцепенение, сковавшее ее по рукам и ногам. Но разве это возможно при таком раскладе?! Если этот здоровенный, крепкий мужлан лишился рассудка, слепо следуя зову плоти, то что говорить о ней — слабой, беззащитной женщине?!
Уцепившись за эту спасительную мысль, красной нитью прочертившую весь ее оправдательный немой монолог, Ксения несколько ослабила сопротивление и даже позволила себе запустить пальцы в смоляные жесткие кудри этого дикаря.