Ройд покачал головой, отключил динамик. Полная ясность с этим ничтожеством. Потянувшись к пульту, он включил магнитофон, отмотал к нужному месту. Как-то странно слушать беседу покойника с… будущим покойником.
– Я читал твою статью, Кеша, – о евразийцах, – искаженно вещал Богданович. – Слышал, собираешься заняться бароном Унгерном?
– От к-кого это ты, К-коляша, слышал? – Семигин уже хорошенько поддал и через слово спотыкался.
– Люди говорят, Кеша… Ты всерьез считаешь, что барон Унгерн мог закурковать коллекцию Шалимова?
Долгая пауза, звякнула посуда.
– Не жеманься, Кеша, – гнул свою линию Богданович, – я же знаю про твою Камиллу. У нее подружка. Она и натрещала…
– З-знаешь что? – резко перебил Семигин. – Всерьез я т-только водку пью. И ж-жену безмерно уважаю. А сплетни не надо собирать – я знаю, т-ты крупный по ним с…пециалист. Пришел водку пить – вот и пей…
Ройд раздраженно ударил по кнопке. Не считал он себя изощренным садистом, готовым все это выслушивать. Минут через пятнадцать Богдановича понесет, схватит со стола нож, которым резали колбасу… Неужели Самойлов проинструктировать не мог дегенерата? Или этот дуб газетный даже пить в редакциях не научился?
Он снова переключился на динамик. Главное – не запутаться, где время настоящее, а где прошедшее.
Голос Самойлова из подвала:
– А что было дальше, Коляша?
– Он бросился на меня, – жалобно сказал Богданович. – Пришлось схватить со стола нож…
Совсем заврался горе-лазутчик. Хрястнул обо что-то диктофон, чтобы правду не узнали, и врал, что повредил в драке. Не диктофон надо было портить, дубина! И не пластиковый футляр! А пленку, которую специалисты аккуратно вынули из раздавленной кассеты и вставили в исправный корпус. Семигин вел себя миролюбиво до самого конца, пытался уложить перебравшего собутыльника, а тот буйствовал, крушил посуду, потом под руку попался нож… Он снял трубку внутреннего телефона, надавил клавишу. Самойлов с готовностью отозвался:
– Слушаю, Алексей.
– Достаточно, Глеб, уберите его, – вздохнул Ройд и повесил трубку.
Двое силачей в старомодных мужских «купальниках» бодались лбами. Руки сцеплены за спиной, ноги на ширине плеч, корпусы поданы вперед, потные, рычащие. Каждый стремился вытолкнуть противника за пределы обрисованного мелом круга. Хмельные завсегдатаи «Шагреневой кожи», собравшиеся у ярко освещенного «панкратиона», подбадривали спортсменов выкриками и хлопками. Пищали разнаряженные дамы. В дальнем углу в полумраке за столиком сидели двое. Алексей Ройд, сменивший жилетку на двубортный костюм, и представительный плотный господин основательно за сорок, лощеный, моложавый, с внимательными глазами и неглупым лицом. Происходящее на сцене господину было в диковинку. Он неодобрительно покачивал головой.
– Такие вот нехитрые народные развлечения, Александр Витальевич, – равнодушно заметил Ройд. – Но не самый худший вариант, согласитесь? В Финляндии поедают на скорость дождевых червей, в Северо-Американских Штатах плюются на дальность сверчками, в Канаде швыряют на меткость карликов.
– Никогда не был в этих странах, – проворчал господин.
– Понимаю, – с улыбочкой ехидны откликнулся Ройд. – Вы же у нас гражданин, извиняюсь за выражение, Гондураса…
– Гватемалы, – поправил господин. – Хотя по-русски говорю, как видите, свободно – с легким, назовем его прибалтийским, акцентом. Не обижайтесь, Алексей, но в вас успешно совмещается сермяжная, прошу прощения, простодырость с амбициями на мировую значимость. Я не имею в виду лично вас…
– Вы правы, Александр Витальевич. Только монархия спасет нашего зарвавшегося монстра от краха на международной арене. Чего изволите отведать, уважаемый временный попутчик? Жареную на гриле рыбу-меч? Перепелов под имбирным соусом? Супца из морских гадов? Или вам по нраву фьюжн? Скажем, кошерная китайская кухня?
– Что-нибудь полегче, – сглотнул собеседник. – Мы заключили джентльменское соглашение, если помните. «Случайно» встретились, вы представились историком-бессребреником, хотели вытянуть из меня горячую информацию, потерпели фиаско, но в итоге мы друг друга нашли. Поэтому большая просьба – не заниматься самодеятельностью и постараться поменьше крысятничать.
– Я совсем не обидчив, – пожал плечами Ройд, хотя в глубине глаз заблестели льдинки, – я ведь не спорю с вами, когда вы отдаете противоречивые указания. Стараюсь даже не думать – почему я, собственно, обязан вас слушаться? На прошлой неделе вам понадобилось избавиться от гражданки Канады Катрин Варден. Два часа назад вы распорядились оставить ее в покое и проследить предстоящий маршрут означенной гражданки с компанией студентов-оболтусов… Кстати, вы уверены, что поездка в компании состоится?
– Не сомневайтесь. Она уговорит этого парня.
– Парень не прост и не тянет на оболтуса. При нужде он даст отпор.
– Перестаньте, – отмахнулся господин. – Небольшое усилие – и никакого отпора не будет. Я ценю ваши способности и умение расставлять людей в нужных местах – особенно меня порадовала работница архива Художественного музея, через которую проходят все посетители. Но очень вас прошу, Алексей, побольше осторожности. Вы уже совершили одну ошибку, убив журналиста, имеющего отношение к компании того самого Казаченко. Я слышал, полиция в Сибири имеет вредное свойство – работать, пока во что-нибудь не упрется.
– Ошибка не моя, – поморщился Ройд, – Казаченко проболтался Семигину о коллекции, последний начал трещать на каждом углу – хотели выяснить, что ему известно. Подчиненные не разобрались, послали к журналисту законченного кретина и пропойцу… Не волнуйтесь, Александр Витальевич, этот бормоглот уже никому ничего не расскажет.
– Меня волнует другое, Алексей. Полиция должна найти убийцу и успокоиться. Настоящего убийцу – понимаете?
– Настоящий убийца уже жарится на сковородке в геенне огненной, – пожал плечами Ройд. – А то, что осталось от тела, слили в канализацию – не к столу будет сказано.
– Тем лучше, – кивнул господин. – От человека осталась память, не надо упрятывать ее слишком далеко. Как говорится, дальше положишь – можно и не найти. Устройте так, чтобы у полиции не возникло сомнения, что истинный и никем не засланный убийца – этот ваш алкоголик. Обычная пьяная ссора.
– Но так и было. Хорошо, Александр Витальевич, сделаем. Вы уверены, что проще проследить за компанией молодых недотеп, нежели потрясти Катрин Варден в городе?
Господин снисходительно улыбнулся:
– Ее слова – пусть даже полученные методом угроз – всего лишь теория. Эта женщина знает то, чего не знаем мы. Зачем нам эти сложности – брать на себя ответственность по поиску коллекции? Пусть ищут – вдруг обрящут? Неужели нет способа перекрыть им обратную дорогу?
– Нормальная практика, – ухмыльнулся Ройд. – Загребать жар чужими руками. Вы где-то правы, Александр Витальевич. Плохо другое – что эта идея посетила вас так поздно. Не возражаете против графинчика водочки, а то официант уже замаялся торчать по стойке смирно? И обсудим некоторые технические вопросы…
5 июня, 1918 год
Засаду делали грамотно: с одной стороны щетинился ельник, с другой – скалы – с юга обрывались почти отвесно, на севере имели ступенчатую конфигурацию, позволяющую без сложностей покидать укрытие. Впрочем, Хламову это не грозило: со сломанной ногой он с трудом вскарабкался на гребень, а слезть самостоятельно уже бы не смог – лежал, отставив травмированную конечность, хрипло дышал. Сумерки ложились на тайгу – холодные, серые. Субботин подтянулся, влез на ровную площадку, опоясанную зубчатым бруствером, принял у Петрухи пулемет в ободранном кожухе. Станок с бронещитком сняли, а все равно тяжело. Уперся коленями, водрузил «максимку» меж надломанных глыб – на размытую дождями полосу между ельником и скалами, на которой отпечатались колеса обоза. Принял у Петрухи матерчатую ленту с патронами, начал вставлять в гнездо. Чувствовал Субботин, что погоня уже не за горами…
– Эх… – бухтел блестящий от пота Петруха, влезая вслед за Субботиным. – Заберемся втихомолочку, как мышь на полочку… А славное местечко, Яков Михайлович. Как вы думаете, долго нам тут жить?
Субботин пожал плечами, приложил палец к губам. Петруха понятливо кивнул, уполз за соседний камень, волоча карабины – свой и командирский. Разложился там со всеми удобствами. Метрах в трех левее мостился калечный Хламов. Угрюмый сорокалетний молчун – упертый большевик, презирающий буржуев и разных соглашателей вроде меньшевиков и эсеров – идейный на сто рядов… и так некстати сломавший голень. Понимал, что, в отличие от Петрухи с Субботиным, шансов выбраться у него немного, и относился к этому философски. Положил перед собой гранату, извлек «маузер», две запасные обоймы, из-за пазухи выудил «наган», горстку патронов. Разложил хозяйство, вынул тряпочный кисет, стал сворачивать цигарку из огрызка папиросной бумаги.
Поблизости, похоже, находилось болото. Кваканье лягушек перемежалось странными звуками: заупокойными, воющими. Жутковато делалось от этих звуков.
– Водяной выпью кричит… – хрипло убеждал Петруха. – С лешим перекликается… Смотрите, Яков Михайлович, – вздрогнул боец, – что-то полосатое пробежало…
– Зебра, что ли? – очнулся Субботин.
– Это в Африке зебра, – хмыкнул Хламов, старательно слюнявя цигарку. – А у нас бурундук… Тихо, товарищи… – он внезапно сделался серым. – Будь я проклят – копыта стучат!
Субботин затаил дыхание. А ведь точно! Не эскадрон, конечно… Откуда у беляков конница в тайге? Раздобудь они запряженных лошадей, давно бы уже догнали и в капусту порубили. И тут он понял. Словно ведро с кипятком на голову вылили!
– К бою! – он вцепился в обе рукоятки, большой палец на гашетку, ствол поворотил в узкую расщелину между хвойником и камнями. Забились в голове изящные строчки Саши Черного: «Проклятые вопросы, как дым от папиросы, рассеялись во мгле…»
Он понял, творится что-то неладное, когда три часа назад, бросив Канторского с подводой, вгрызались в тайгу, и вдруг за спиной загрохотали выстрелы. Канторский погиб, и золото убрать с дороги не успели. Но в оружейной какофонии явственно прослушивались десятимиллиметровые «берданки» – оружие Турецкой войны. Совсем обеднели беляки? Или кто это? Потом все стихло, и вскоре застучали пулеметы, залпами забились трехлинейки – добрались, родимые, до «посторонней» банды, заставшей врасплох людей Канторского… Он приказал прибавить ходу, понимая, что прямого столкновения не избежать. Люди лязгали оружием, озирались – нервы шалили. Уж лучше явная угроза, чем изматывающее ожидание. Колеса вязли в грязи, буксовали, застревали в корнях, лошади обливались пеной, люди сбивались в кучи, выталкивая подводы. Федька Ковригин, комбедовец из Старой Девы, оказался полнейшим ничтожеством – при первой же оказии оттолкнул зазевавшегося Алциса и прыгнул в глухой терновник, за которым пролегал обрывистый овраг! Двое кинулись в погоню, догнали на дне – доволокли с матюгами, награждая тумаками. Трус дрожал от страха, икал, тужился что-то сказать.
– Сво-олочь, – протяжно прокомментировал рыжий соратник, взвел курок и приставил «наган» Ковригину к макушке. Парень окончательно позеленел, испустил нечеловеческий вопль. Алцис вопросительно глянул на Субботина. Тот поморщился:
– Отставить, не пройдем без этой портянки. Привяжите его к подводе – пусть бежит, как за баржой…
И снова стегали лошадей, выжимая из них последние соки. Кто бы знал, куда идет обоз? Ковригин спотыкался, твердил, как заевший граммофон: «Туда идти… на север идти… только не убивайте…» Взвесив все «за» и «против», Субботин принял непростое решение: часть груза сбросить с подвод, зарыть в лесу по ориентиру и облегченными двигаться дальше. Иначе лошади не выдержат – уж больно сложный рельеф. Восемь ящиков стащили с подвод – по четыре с каждой. Местность лесисто-скалистая, метрах в сорока от тропы – вереница известковых изваяний, мохнатые островки можжевельника, груды камней. Почва рыхлая, ноги вязнут во мху, разломы, трещины, в одну из которых под скалу и стаскивали ящики, чтобы потом завалить камнями.
– Шевелитесь, ребята, шевелитесь, – торопил Субботин. – Двое на ящик – живенько управимся…
В этой давке и не подфартило Хламову. Напарник не удержал ящик, и острая грань рубанула по голяшке. Вопить от боли большевик со стажем постеснялся – уселся на колено, закусив губу, поднял на Субботина мутные глаза.
– Беда, Яков Михайлович… Не уйти мне с вами… пришел в частичную негодность, мать его…
– Не глупи, – поморщился Субботин. – В подводе поедешь.
– Да нет, тяжеловато будет, – с натугой усмехнулся Хламов. – Не для того лошадок облегчали. Увы, Яков Михайлович, груз дороже жизни одного большевика…
– Ты что удумал, Николай? – растерялся Субботин.
Чекисты старательно отводили глаза.
– Пулемет давай, – процедил пострадавший. – Не уйти вам далеко, догонят. А я прикрою… пока смогу. Позиция удобная – до скалы докондыляю, подпущу поближе… Мужики, торопиться надо, чует сердце, догонят нас скоро…
Прав был потенциальный покойник. Позицию для засады лучше не придумаешь. Но куда калеке провернуть все правильно?..
Войди противник в просвет между лесом и скалами, он не стал бы пороть горячку, впустил бы всех и измолотил в мелкую капусту. Спаслись бы единицы. Но стук копыт не предвещал добра – маленький отряд, по количеству стыренных лошадей. Передовой дозор, призванный посеять панику. Лес наполнился лязгом, ржанием. Пятеро всадников, пригнувшись к лукам седел, гуськом скакали по узкой тропе. Молодые казачата с наглыми рожами, по воле случая оказавшиеся в пехоте и не упустившие возможности проявить кавалерийскую прыть. Он подпустил их метров на сорок, надавил гашетку. Шквал свинца смел людей с седел! Первые двое кувыркнулись через гривы. Гнедая рухнула поперек дороги, об нее споткнулась третья, всадник с воплем совершил кульбит, переломав конечности и обретя большую дырку в голове. Четвертый затормозил, взвил коня на дыбы… и выпал из седла. Последний выдернул из стремян обе ноги, как-то по-цирковому, теряя фуражку, вывалился на землю, покатился под защиту камней.
– Черт! – ругнулся Петруха, передергивая затвор карабина. – Промазал…
– Бывает, – ухмыльнулся ошалевший от тряски Субботин. – Без промаха, Петруха, только радикулит стреляет… Ну и рожа у тебя, боец, ты чего такой чумазый? Трубочистом работаешь?
Он нервно засмеялся. Петруха утерся грязным рукавом, растянул физиономию до ушей. Живой беляк меж тем выкатился из-за камня, полагая перескочить за соседний и удрать. Хлопнул выстрел из «нагана». Несчастный схватился за плечо, но поднялся, сделал шаг и снова упал – фонтанчик брызнул из спины.
Субботин скосил глаза. Гордо улыбаясь (мол, даже плохое надо делать хорошо), Хламов выколупывал из барабанных гнезд стреляные гильзы.
– Тикать надо, – как-то неуверенно сообщил Петруха. – Или не будем?
– Посидим еще.
Обоз ушел версты на четыре, что, с одной стороны, и неплохо, а с другой… Через час стемнеет окончательно, обеим партиям придется тормозить, да и люди измотаны, а Субботину с Петрухой еще своих догонять. Вопрос с Хламовым, кажется, решен…
– Не рискуй, Яков Михайлович… – Хламов передвинул больную ногу, улегся на живот. – Скоро беляки всей массой попрут – хрен тогда уйдете. Обложат скалы, переделают, как цыплят.
– Тебе-то какая забота? – зло откликнулся Субботин. – Знай лежи, а мы уж о себе позаботимся. И о тебе попробуем.
– Не надо обо мне заботиться, – вспыхнул Хламов. – Сам понимаю, где хана, а где солнышко. Уйду в тайгу – все равно подохну. А тебе еще груз для Питера в укромное место сховать надо…
Петруха многозначительно засопел, намекая, что в словах товарища сокрыта истина. Субботин предпочел помалкивать. Не любил он оставлять товарищей в беде. Много гадостей в жизни совершил – и с дурными компаниями якшался, и купцов на байкальских трактах грабил (когда надоедали идейные споры и хотелось кровь погонять, а заодно партийную кассу пополнить), и стрелял идейных врагов – в массовых количествах, вместе с женами, детьми и дальней родней. Но это идейных. Имел он свой кодекс и не любил его нарушать.
Передовой дозор ненамного опередил основные силы. Уже скрипели подводы, ржали измученные кони. К бою враги готовились заблаговременно – не сунулись в капкан толпой и с подводами. Несколько белопогонников мелькнули в конце гряды, перебежали, попадали в густую траву. Шевельнулись лапы елей. Субботин запустил по дуге длинную очередь. Того и ждали – засечь огневую точку. Застрочил ручной пулемет – свинцовый ливень пронесся над головой.
– Ух, е… – Петруха клацнул челюстью, захлопал широко испуганными глазами. «Хорошо, что боится, – подумал Субботин. – Только дурак не боится». Он тоже засек пулеметчика – в ямке засел, на краю ельника. Выпустил прерывистую очередь, стал дожидаться, пока Петруха, не выходя из положения «плашмя», сменит ленту. Пулеметчика, похоже, зацепил: тряслись ветки, кто-то за пятки оттаскивал раненого. Но враги уже подбирались: трое или четверо охватом крались по лесу, остальные осваивали скалы – перебегали, прикрывая шальными выстрелами товарищей. Кто-то предпринял попытку вскарабкаться на скалу, но попытка не прошла – скалолаз свалился на руки товарищей. Другому повезло больше – зацепился за край, подтянулся, залег на верхотуре.
– Все, Субботин, порезвились! – прорычал Хламов. – Гони «максимку» и кыш отсюда – оба! Как дети малые…
Действительно, хватит играть в благородство. Чай, не офицеры с их архаичным понятием долга и совести. Смерти Субботин не боялся, но задавался резонным вопросом: а нужна ли она сейчас?
– Держи… – он перекатился, таща за рукоятку дымящийся от перегрева пулемет. Спрыгнул с камня, стараясь не смотреть в глаза товарищу. За Субботиным слетел Петруха, побежали в лес, до которого рукой было подать…