Алексей был прав. Но с того момента, как я посмотрела в глаза этой правде, она перестала быть реальной. Я отказалась от нее, повернув с перекрестка на другую тропинку.
– О чем думаете?
– Я приняла решение, что больше такого в моей жизни не будет.
– Отлично, – он кивнул, – вполне достойный результат. А теперь давайте вернемся к теме прощения. Почему, как вы думаете, вам не удается простить мужа?
– Потому что слишком много боли и злости накопилось. Какое может быть прощение, когда внутри все клокочет?
– Да, пока ваши эмоции не найдут выхода наружу, до прощения дело не дойдет. Ваша злость будет перекрывать все. Вы же не позволяли себе ее чувствовать, подавляли. Верно?
Я кивнула.
– Если вы не освободитесь от своих обид полностью, ничего не выйдет.
– Это я понимаю. Другой вопрос – как?! Писать не помогает, говорить – тоже…
– Потому что стадия уже не та. В вашем случае такие консервативные методы уже не срабатывают. Значит, пойдем другим путем.
Алексей достал лист белой бумаги.
– Представьте вашего мужа…
А здесь я, пользуясь правом Ангела, все-таки опущу театральный занавес, расшитый теми самыми искрами, которые сыпались у меня из глаз.
Вы когда-нибудь пробовали прорвать кулаком листок бумаги, подвешенный в воздухе? Кто пробовал – тот поймет, каким путем уходила моя обида.
Выбор Анечки
Той весной все шло не так, как мы планировали, – верный признак благосклонности Вселенной. Она, как известно, особенно любит зарвавшихся Ангелов и заблудившихся Инопланетянок.
Единственной из нас, кто верно шел по курсу своих желаний, была Анечка. После того как она ясно поняла, что, несмотря на шесть прожитых вместе лет, обоюдную страсть к котам и активные старания Вадима, все равно хочет развестись, ее жизнь покатилась стремительно, словно шар для кегельбана.
Окончательное решение она приняла в день рождения Вадима, когда вручала ему тщательно укутанный в оберточную бумагу подарок. Вадим был одержим немногими страстями в жизни, но музыка была одной из самых давних, которая укрепилась в его жизни куда раньше журналистики. Помимо покупки новых записей, многие из которых прослушивались только один раз и заносились в каталог под пометкой «ерунда», Вадим также собирал виниловые диски. Те самые грампластинки, на вращении которых когда-то росла и взрослела его страсть. Достать их не всегда было легко, и порой это стоило довольно больших денег. Анечке, с присущей ей энергией, удалось в недрах Интернета откопать несколько предметов мечты Вадима и выкроить деньги из семейного бюджета на их покупку.
В тот день, в противовес их традициям, она встала раньше Вадима, чтобы приготовить завтрак – испечь оладьи с яблоками. Они удавались особенно хорошо в те дни, когда лето стучалось в дверь. Анечка жарила оладьи и думала о том, что надо бы помыть окна, иначе весна выглядит совершенно бесцветной.
Когда они закончили завтракать, и Вадим, благодушно мурлыкая под нос, подчищал оладьей сметану с тарелки, Анечка вышла из кухни. Подарок оказался удачным предлогом, чтобы не наблюдать в очередной раз привычку, которая стала раздражать ее в последнее время не меньше, чем скрип по стеклу.
Получив диски, Вадим, как и предугадала Анечка, был счастлив как сто слонов. Он бережно гладил пластинки пухлыми пальцами, словно пытаясь лаской добраться до их сокровенной глубины, прячущей музыку.
А Анечка смотрела на него, и в голове у нее пульсировала одна-единственная мысль: «Какая же это чушь, ну как можно так радоваться этой ерунде!» В тот момент ей стало окончательно ясно, что надо расставаться. Ведь когда не можешь разделить с человеком радость – это конец близости.
Теперь главной проблемой, которая висела над ней как срок предзащиты, оставался вопрос «как?» в его многочисленных вариациях. Как затеять разговор с мужем? Как сказать ему о своем желании и при этом пощадить его самолюбие? Как решить вопрос безболезненно? Как отреагируют мать и теща?
– Делай, что должно, и будь что будет, – озвучила я мой любимый девиз.
– Хорошо бы еще знать – что должно? – хмыкала Анечка. – А то меня время от времени этот вопрос до мигрени доводит.
Головные боли на почве сомнений – типичная болезнь девушек-интеллектуалок. Мы слишком много думаем там, где надо просто чувствовать. Но Анечкины сомнения усиливались влиянием матушкиного мировоззрения. Для женщины с тридцатилетним стажем матери-одиночки разрыв с мужем, который жену на руках носит, казался верхом сумасбродства.
Хорошо, что в разгар паники Анечка вспоминала положения нашего манифеста и хваталась за телефонную трубку:
– Как ты думаешь, может, матушка все-таки права, и у меня просто гормоны взыграли? Вадим же действительно хороший человек…
Я ей в ответ цитировала Довлатова:
– Зато он человек хороший, – говорят про жениха, который выглядит полным ничтожеством.
Анечка хихикала, но затем снова окуналась в пучину сомнений.
Неделю она жила, вынашивая в себе сценарий решительного разговора с Вадимом. А субботним вечером после тихого ужина он сам заговорил с ней про будущее их отношений.
– Я тут посчитал, сколько нам надо откладывать, чтобы ты смогла через год пойти в декрет. Если не роскошествовать, то это вполне подъемно…
В ответ Анечка заплакала.
Ей не потребовались долгие слова, которые она составляла, как сложную мозаику. Не возникло даже необходимости что-то объяснять. Похоже, Вадим был уже готов к этому разговору.
– Как же ты плохо будешь питаться без меня! – сказал он, глядя в ее тарелку.
Они проговорили почти всю ночь. Анечка плакала, вслух винила себя и просила у Вадима прощения. Он в ответ успокаивал ее, гладил по голове и обещал помогать деньгами по мере возможности.
Наверное, кому-то покажется, что это слишком сладкий финал для правды. Что такие расставания по редкости можно приравнять к чуду. Возможно, кто-то даже наморщит нос и скажет, что эта сцена – не более чем фантазия утомленного Ангела, который хочет замазать розовой краской все трещины в картине реальности. Но девушки-в-чулках знают, что любое чудо – это не больше, чем следствие того, что ты сделал нужный шаг в нужное время.
Словом, в это можно не верить, но случившиеся события от этого не перестанут быть частью реальности.
Анечка и ее муж провели эту ночь в одной постели, а утром вместе выпили кофе. Она помогла ему собрать сумку и проводила его до такси.
После того как Вадим отбыл в холостую жизнь, Анечка забралась на диван, где они спали в обнимку почти шесть лет, и стала ждать. Разумеется, не второго пришествия и не звонка от Вадима. Она ждала, когда нагрянут саблезубые мстители – чувство вины и страх одиночества. Она ведь очень хорошо успела познакомиться с ними за предыдущие месяцы. Стоило только забрезжить мысли о разводе, как появлялись эти два создания и приступали к допросу с пристрастием. Чувство вины как червяк въедалось в мозг и испускало миазмы самоуничижения, и Анечка кляла себя как жестокую эгоистку, которая воротит нос в ответ на любовь и заботу. А страх одиночества садился на плечо и как занудный попугай начинал долдонить: «Здравомыслящие женщины в твоем возрасте уже вырастают из мечты о прекрасных принцах! И вообще – с твоими нынешними размерами! – тебе эта мечта явно не по карману! Вот лет десять назад – да, ты еще могла любого поманить пальцем, сверкнуть своими восточными глазами, и он был у твоих ног! Но женщина за тридцать не котируется на ярмарке невест. Хочешь быть матерью-одиночкой?!»
Но тогда это были лишь робкие попытки представить себе жизнь после брака.
А теперь, когда эта жизнь действительно началась и Рубикон был перейден, Анечка ждала нового неизбежного визита Вины и Страха.
Она сидела, вооружившись томиком аффирмаций Луизы Хей, и ждала, когда придет необходимость открыть страницу и начать искать спасительные слова – противоядие Вине и Страху. Луиза всегда укрепляет нас в том, чтобы следовать мечтам – вопреки тому, что наши родители называют благоразумием.
Анечка ждала, когда в ее голове начнутся привычные вихри из многочисленных «если», «как», «да, но», «стоит ли?» и «может». Эти слова, сталкиваясь, как мельчайшие частицы в коллайдере, обычно вызывали взрыв.
Но на сей раз ее мысли почему-то все время расплывались в разные стороны. Анечка думала о том, что надо выбросить этот уродливый скрипучий, как сама старость, диван и купить нормальную кровать с ортопедическим матрасом, которая давно была на примете. Она листала книгу Луизы и подсчитывала, сколько нужно откладывать денег, чтобы к осени скопить на сафари в Африке. Она задавалась вопросом – где бы найти партнера для занятий танго, не пойти ли на курсы мыловарения, о чем давно мечтала, не записаться ли вслед за нами на йогу? Потом мысли закрутились вокруг новой фотоохоты и старых желаний, которые, как детская коллекция марок, оказывается, никуда не исчезли, а ждали в шкафу своего часа.
Не было ни страха, ни вины.
Только чувство колоссального облегчения.
Как обычно, неизвестность оказалась куда менее страшной, чем мысли о ней.
Через несколько дней Вадим, сняв квартиру, приехал за оставшимися вещами и привез Анечке огромный букет ее любимых темно-алых роз.
– Я редко дарил тебе цветы, – почти виновато сказал он, протискиваясь вслед за букетом в крошечную прихожую. – Пусть хоть на прощание…
Звонок Инки
Я еще не спала: за последние месяцы перешла на полуночной образ жизни, убивая сон скверными мыслями и работой. Ночь затекала в окна и холодила мне пятки. Но это было приятное щекочущее ощущение, отвлекавшее от унылой реальности. Ночь, щекочущая пятки, – какая компания может быть лучше, чтобы скоротать время на полустанке между «вчера» и «сегодня»? Буквы текут сквозь пальцы не хуже минут: еще полстраницы – и до утра останется совсем немного. Что может быть лучше, чем сыпать буквы в ангельскую ночь? В постели слишком много пространства: прямо не постель, а пустыня – куда мне одной столько места? Лучше уж тут, клубком у монитора, на виртуальном островке жизни. Для влюбленного Ангела нет ничего хуже пустых ночей, которые не с кем разделить. Поэтому я почти обрадовалась звонку от Инопланетянки.
– Ангел, дорогая, прости, что среди ночи, но мне так нужно поделиться! Мне тут пришли мысли в голову – как обычно, несуразные и не ко времени… Но как бы мы жили с тобой без несуразности и нелепости? Ты согласна, я полагаю?
Знаешь, я много раз читала в книжках психологов, где гештальт громоздится на гештальте, что все мы родом из детства. Сколько бы ни было у нас наградных значков от жизни, сколько бы званий и статусов мы ни вписали в свою табель – мы остается детьми. И сегодня, узнав про развод Анечки, я поняла это так четко, словно прочла огненную надпись в воздухе. Мы – дети. Мы остаемся детьми до конца жизни. Мы всю жизнь несем с собой свои детские страхи!
Например, страх темной комнаты. Можно сто раз объяснять, что под кроватью нет никаких чудовищ и достаточно нажать выключатель, чтобы в этом убедиться, – мы не верим. Наши страхи куда реальнее самой реальности. И даже если включить свет и показать, что все не так ужасно, оказавшись в темноте, мы снова боимся.
Неизвестность, в которую мы боимся сделать шаг, – та же темная комната. И туда так страшно входить из светлого, пусть и провонявшего луком коридора. Нам хочется спать или взять игрушку, которая дожидается нас там, за дверью. Но для того, чтобы взять ее, нужно сделать шаг в темноту. Хотя бы один шаг, чтобы дотянуться до выключателя. Но нам страшно. Мы оглядываемся в поисках взрослых, которых можно попросить сделать этот шаг за нас. Но… засада в том, что это в детстве мы их могли найти. А сейчас – перед темной комнатой в коридоре – нет никого, кроме нас.
Я поняла, что стою здесь одна. Хотя… разве одна?
Я – ребенок. Но я же – и взрослая женщина. Немалых лет, надо сказать. С десятком любовников позади, с окладом и премиями, с первыми морщинками у глаз. Достаточно посмотреть в зеркало, чтобы убедиться в своем возрасте. И я, как взрослая, могу взять своего ребенка под защиту. Сама понимаешь? Знаю, что звучит это очень странно. Но разве можно говорить о своей душе не странными словами?
Понимаешь, к чему это я?
Анечка рассказывала мне о своем разводе, а я понимала, что мой ребенок до икоты боится идти в эту чертову темную комнату под названием «будущее».
Настоящее – в нем все понятно и просто. Есть Костя – не лучший мужчина в моей жизни, но кто сказал, что я заслуживаю лучшего? Есть работа – не лучшая, но разве я способна на что-то большее? Настоящее знакомо и безопасно: кухня в электрическом свете, недовязанный шарф, брошенный под стол, остатки ужина и немытые тарелки в раковине. Такая картинка незамысловатого бытового уюта. Ничего, что будоражит воображение и зажигает кровь. Но и ничего, что вгоняет в депрессию. Уютный середнячковый мир – без темноты и без яркого света…
Вот тогда я и поняла, насколько тонка и почти незаметна грань между уверенностью и неуверенностью в себе. Вот она – на этой самой кухне – как линия, проведенная мелом по линолеуму.
Я-то думала, что уверенность – это блаженное состояние без страха. Когда ты не думаешь о том, кто живет в темной комнате. Когда ты просто делаешь шаг внутрь, не задумываясь о последствиях. Когда силы в тебе бурлят, как вода в закипающем чайнике.
Нет, это не так. Вся разница в том, что уверенный человек входит в темную комнату, а неуверенный – нет. А чувствовать себя при этом они могут совершенно одинаково.
Уверенность – просто вовремя вспомнить, что ты не только ребенок, который боится буки, живущей под кроватью. Что ты еще и взрослый, и тебе не нужны другие люди, чтобы дотянуться до выключателя.
И чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю. Чтобы танцевать – нужно просто танцевать. И ничего больше. Чтобы быть уверенной – нужно быть, а не ждать.
А разговор у нас вышел очень простой. Я спросила Костю:
– Ты пойдешь со мной на танцы?
Он на секунду поднял глаза от монитора:
– Ты же знаешь, что я не любитель.
– Но ради меня!
– Ради тебя я переехал в этот чертов город.
– Но мне хочется танцевать.
– Хочется – иди. Я ведь не запрещаю тебе делать то, что тебе хочется.
И тут я поняла – да. Моя уверенность лежит под моей подушкой. Я сама придумала себе хороший повод не танцевать.
Мы разговаривали с ним, и я увидела, что завтра не будет. Что я могу бесконечно долго стоять в очереди за уверенностью в себе и ждать, пока ее мне выдадут в Небесной Канцелярии. Но тебя-то там хотя бы знают. А я – кто я? Безвестная девочка с неизвестной планеты?
Я могу сколько угодно ждать, пока в награду за хорошее поведение мне пришлют уверенность в подарочной коробке, перевязанной лентой. Не пришлют. Не будет.
Может, это Золотая тетрадь начала чистить мне мозги, а может, Костя, а может, ты, Ангел…
В ту ночь у меня написалась сказка. Про очередь за дарами в Небесную Канцелярию.
Мы стояли так долго, что ноги уже немели. Я подошла, когда птицы закончили петь.
Кто последний?
Никто не захотел быть последним, и мне пришлось взять на себя эту роль.
Так я и стояла – последней. Утешая себя тем, что каждый последний, рано или поздно, становится первым.
Когда долго ждешь – приходится развлекаться, вспоминая чужую мудрость. Свою, как правило, съедаешь на первой минуте ожидания. А потом остается только кормить нетерпеливую душу чужими цитатами. «Тише едешь – дальше будешь».
Я долго ждала, пытаясь выдумать хотя бы одну причину, по которой следовало остаться в очереди и не уходить. Причин не было, но зато здесь мне не приходилось думать о том, где и как делать те самые шаги по сцене, которые давались с таким трудом. Здесь у меня было более важное и значимое дело – ждать.
О, я знала, что попросить, когда придет моя очередь! Нет, не мудрости, не таланта. Конечно, у меня есть талант – как можно сомневаться? – иначе бы я и не встала в эту очередь.
Я попрошу уверенности в себе. Уверенности, от которой мое тело станет крепким и сможет танцевать. Уверенности, от которой моя душа окрепнет, и ее разрозненные кирпичики – сомнения, страхи, радости – наконец станут одним целым. Уверенность в себе скрепит их как цемент.
Я стану цельной. А значит – сильной. И тогда… тогда смогу танцевать.
Ради этого можно было и подождать. Я выковыривала чужую мудрость из мерзлой земли прошлого: там накопилось столько, что незачем было засорять эту землю еще и своими мыслями. Там можно найти мудрость на любой вкус. Я повторяла вслух, что времени нет, и его действительно не было. Ни на что, кроме ожидания.
Люди проходили мимо, иногда расталкивая очередь, иногда просто обгоняя ее и насмешливо кося глазом. Я тихо возмущалась – нельзя же так, поперек толпы, да кем они себя воображают, заносчивые негодяи!
– Кто это? – спрашивала соседей по очереди.
– Выскочки. Мечтатели без планок, вон один только что с дельтаплана свалился.
Нет, это не про меня. Я подожду.
Ноги примерзали к земле и теряли гибкость. Но холод закаляет, не правда ли?
Руки от бездействия ленились и полнели. Но разве леность не сродни буддийской расслабленности?
Терпи, еще немного осталось.
Я представляла, как мне ее вручат. Внутри коробочки или в виде напитка, или сделают операцию и впаяют в мое тело крепкий стержень?
Наконец пришла моя очередь.
Я зашла. Кто-то хмурый глянул на меня из-под бровей:
– Имя?
Я назвалась.
– Гм. – Он почесал подбородок. – И какого дьявола ты стояла в очереди, детка?
– Ну а как же?..
– Ты ошиблась, детка. Уверенность тебе уже была выдана.
– Как?.. Но я ее не чувствую!
– Ты просто ни разу не пробовала ее использовать…
Есть время танцевать парные танцы, есть время солировать. Я пойду, да, дорогая. Я пойду танцевать в эту субботу.