– Запрещаю творить Зло! Отныне и вовек!
Хранитель охнул и мешком осунулся на пол. Не совсем понимая, что произошло, я наклонился и крепко сжал ему ноздри. Вышемир застонал, возвращаясь к памяти.
– Это тебе за сегодняшний фокус с вином, братишка. И запомни: в следующий раз, если станешь на моей дороге, тебя похоронят! Я понятно объяснил?!
Вышемир молча кивнул. На мгновение в его глазах вспыхнул панический ужас, тотчас сменившийся покорностью.
– Вот и славно. А еще, я бы советовал тебе задуматься над следующим моим советом. Поддерживая друг друга, Зеленые Вепри могут достичь значительно больше успехов, чем поодиночке. Надеюсь, тебя не только из-за одежды величают мудрецом и Ищущим истину? И еще – второй раз дружбу предлагать не буду, а захватить себя врасплох больше не позволю. Так что подумай, на досуге: в чем твой прибыток…
'Судьба недвусмысленно указала свой выбор… – подумал мрачно Вышемир. – А я не безумец, чтобы ложиться ей поперек дороги, коль уж не сумел оседлать!'.
А я между тем, весело улыбаясь, вернулся в свадебный зал и сел на свое кресло.
– Вышемир передумал. Обычай соблюден. Веселье продолжается…
Понимающе кивнув, графиня подала условный знак, и Любомир с Ставром сильно покачиваясь, с глуповатыми улыбками, побрели к нам, чтоб сопроводить сестру в опочивальню. И когда только нарезаться успели? Но, поскольку на их, даже символическую, помощь нечего было рассчитывать, я, под разухабистые выкрики разошедшихся гостей, подхватил на руки нареченную и понес ее наверх. В специально приготовленную комнату. И уже не выпускал из объятий аж до утра. Неожиданно осознав, что стать счастливым так просто… Надо всего лишь не бояться заплатить за него свободой и жизнью.
Глава двадцать пятая
Если кто-то представляет себе степь сплошной, похожей на громадную ярмарочную площадь, равниной, от края до края устланной ковром из трав, то заблуждается почти так же, как если бы назвал город одним большим домом. Человеку, в силу своей незначительности, в этом огромном мире, вообще свойственно все увеличивать. Если степь – то бескрайняя, если море – то безбрежное, если вершина горы – то недосягаемая, если леса – то бесконечные и обязательно непроходимые. Пустыня и та – безграничная и необозримая. А стоит только перестать бояться и сдвинуться с места, глянь – уже и показался противоположный край.
Но, даже не это главное… То что издали кажется сплошным и одинаковым, вблизи выглядит совершенно по-иному. Густые деревья расступятся достаточно широко, чтобы между ними можно было не только пройти, но и проехать. Безбрежный океан подсунет усталому моряку великолепный остров, с пресной родниковой водой и сладкими плодами. А уж степь, если ты терпелив и хоть чуточку удачлив, приветит путника всем, что душе угодно. От небольшой вишневой рощицы или малинника возле крохотного ручейка, до изумительного озерца – в тенистом и незаметном даже вблизи, густо поросшем казацким можжевельником, буераке – изобилующего рыбой и раками.
Несмотря на то, что Владивой никогда не видел Кара-Кермена, место, куда привел его Медведь никак не могло быть харцызким городом-призраком. Поскольку больше всего напоминало взращенный человеческими руками парк. Раскинувшийся на нескольких гектарах, вспоротый широкой, в двадцать шагов, просекой и с огромной поляной в самом центре. Деревья здесь произрастали разных видов и возрастов. От известных Владивою – до ранее им невиданных. От годовалых саженцев – до настоящих исполинов. И высажены деревья были с таким расчетом, что даже крона неохватного дуба не слишком загораживала солнце более молодым соседям.
И хоть витязю было непонятно, кому и зачем понадобилось разбивать посреди дикой степи такой парк – а в том, что жилья поблизости нет, он готов был поклясться чем угодно: в воздухе не пахло дымом!.. А ведь человек и огонь неразделимы. Где бы не остановились люди, пусть даже всего лишь на несколько часов, они обязательно разжигают костер. Обогреться, приготовить пищу, отогнать хищников или гнус. Просто, посмотреть в пламя и испепелить в нем тревогу и усталость.
– Что это за место, атаман? И как скоро мы будем в Кара-Кермене?
Медведь направил своего коня по просеке к поляне и полуобернувшись, степенно ответил:
– В Кара-Кермен, Ханджар, нам ехать без надобности. Да и не пустят тебя в город, пока Испытание не пройдешь… А прибыли мы в Круг. С того времени, как обосновались в Степи свободные воины именно на этом месте мы сходимся в поединке, когда ни словом, ни увещеванием спор разрешить нельзя. И все деревья, которые ты видишь вокруг – это Роща Смирения. Все они, в разное время, были привезены и посажены бойцами, проигравшими схватку. В назидание иным, слишком самоуверенным, воинам. Вот мы с тобой, посидим в тени их крон, поужинаем, потолкуем о том и об этом… А на рассвете, коль не передумаешь, милости прошу – в Круг. Вот он, – Медведь обвел рукой обширную поляну, в центре. – Арена правды, вытоптанная ногами спорщиков и политая их кровью. Подсобит тебе Перун-Громовержец, признает достойным – значит, вскоре Роща увеличиться еще на несколько десятков деревьев. А нет – сам поскачешь саженец искать… Кстати, тебе же придется высаживать деревья и за тех, кого ненароком убьешь. Так, что будь повнимательнее. Казаку, если на ногах устоял, пока не очиститься в Роще Смирения, несмотря на раны, ни пить, ни есть не разрешается. А ближайшего леса отсюда не видать. Два-три дня, в поисках провести случается. Бывало и умирали в пути… – атаман чуть помолчал, а после добавил. – Правда, говорят, что подобное происходит только с теми, кто убил своего соперника умышленно, и Перун посчитал победу лживой.
– Сурово, – оценил дополнительное условие Владивой. – Не боись, атаман, обойдемся без торжественных похорон, но раздвинем границы Рощи Смирения до горизонта.
– Ох и длиннющий у тебя язык, Ханджар, – буркнул Медведь. – И колючий, как шило. Ты б спрятал его подальше, пока не укоротил кто…
– И рад бы, – усмехнулся тот. – Да, как известно, шило в мешке, то бишь, во рту – не утаишь…
– Слазь, – махнул безнадежно рукой харцыз, понимая, что переговорить витязя ему не удастся. – Коней достаточно расседлать и стреножить, никуда они отсюда не денутся. А огонь, – ткнул перед собой пальцем, – вона, возле того дубка разожжем. Его много лет тому я сам высадил. Ишь, какой красавец вымахал. Хвала справедливому Перуну – в том поединке я и жив остался, и поумнел изрядно… – Медведь усмехнулся в усы. – Хоть это, судя по моему виду, не слишком заметно…
– Слышь, атаман, – дернул его за рукав Владивой. – Спросить-то тебя, что хочу, все время…
– Так спрашивай, – пожимая плечами ответил тот. – До утра далеко. И поговорить успеем, и выспаться.
– Ты только не обижайся, если не так скажу…
– Да не мнись ты, будто красна девица на базаре, – подбодрил витязя харцыз. – Говори смело, пойму…
– Добро… Интересно мне, отчего вы, харцызы, не самого Создателя чтите, а оружие его привечаете? Как-то странно… Или просто так решили, чтоб даже и верой от других жителей Зелен-Лога отличаться?
– Вот еще, было бы ради кого стараться. Будто нам не плевать, что хранители и венценосные бабы о настоящих воинах думают. И ничего в этом странного нет, – степенно ответил харцыз. – Солнечный диск, который с утра и до заката доступен всем любопытным взглядам, рекомый Ярилой, больше приличествует детворе. Самого Рода, почитаемого повитухами, никто и никогда не видел, значит, он не хочет, чтоб его зря беспокоили – в нужную минуту, на вопли роженицы и плач новорожденного, сам объявится. А Перун – оружие божественное, попусту клинок не обнажает. И уж коль вонзаются молнии в землю, значит не шуточная битва на небесах идет. Жаль, только мы ничем подсобить не можем. Что б там Островид не говорил. У небожителей свои беды да радости, у нас – свои. Присаживайся, чего застыл? В ногах правды нет…
– Можно подумать, что в том месте, на котором сидим, ее больше, – отшутился Владивой, опускаясь рядом с разгорающимся и уютно потрескивающим костром.
Медведь разостлал между них на травке чистый рушник, выставил полкаравая хлеба, пару ломтей хорошо прожаренного мяса, пол головки сыра и двухлитровый куманек, плотно заткнутый деревянной пробкой.
– Не боишься, Ханджар? – спросил будто невзначай.
– Ты о чем? – витязь сразу даже не понял вопроса. А когда сообразил, искренне рассмеялся.
– Атаман, я же не сопливый пацан, впервые взявший в руки крицу. Да и обычаи ваши, хоть и суровы, но жизнь берегут. Чего мне опасаться? Что удача отвернется или толкнет под локоток в самый неподходящий момент? Плевать!.. Отлежусь и вновь на своем праве настаивать буду. Вот в нем, я, честно говоря, немного сомневаюсь. Слепой отшельник говорил убедительно, спору нет, но…
– Могу тебя успокоить, Ханджар, – вставил словечко Медведь, с усилием вытаскивая пробку. – Батька Островид еще ни разу не ошибся в своих предсказаниях. И коль пророчит он тебе такую судьбу, значит…
Пробка уступила его настойчивости и… оторвалась вместе с горлышком керамической посудины.
– Тьфу, ты, напасть, – буркнул харцыз, вытирая с лица капли плеснувшего вина. – Молотком ее заколачивали, что ли? Ну, Ханджар, за твою удачу. Чтоб она тебе завтра не оставляла…
– Угу, – промолвил Владивой. – Говорят, удача – как зеркало. Ты ей улыбнешься, и она ухмыльнется, а усмехнешься шире – зубы оскалит. Давай лучше выпьем, за то, чтоб всегда и во всем нам хватало своих силенок и не приходилось тревожить небеса. А то так и под горячую руку угодить недолго.
– Вот слушаю я тебя, Ханджар, – задумчиво проговорил харцыз, – и не пойму. Что в тебе сильнее говорит – дворянский глупый гонор, или этим бахвальством, ты себя успокаиваешь? Спору нет – нельзя Перуна по пустякам беспокоить, но и самоуверенных воинов он не любит. Это твое дело, но я бы, вместо того, чтоб разные глупости языком молоть, лучше попросил бы у него помощи в завтрашнем поединке. Ведь ты не просто на ристалище повеселиться выйдешь, удаль молодецкую потешить, а Испытание Ханджара проходить будешь. И оно – от людских рук и желаний не так уж и зависит. Подумай над этим, вокруг погляди. Видишь, скольким удальцов после горечь смирения отведать пришлось… Желаешь к их числу присоединиться?
– Верно, атаман, – повинился Владивой. – Что-то я и в самом деле распетушился, словно юнец перед барышней. Давай лучше еще вина глотнем, да и спать ляжем. Солнышко-то ждать не будет.
– А и то верно, Ханджар. Успеем еще поболтать. Верю я, что батька Островид не зря слово молвил. Но, проверю обязательно. Как и обещал. Пощады не жди.
– Лучше б тебе, Медведушка, было заранее саженец припасти, – похлопал харцыза по плечу Владивой. – Все меньше хлопот…
– Вот же наградил Перун язычком… – дернулся немного раздраженно тот. – Не дразнись, а то Испытание твое раньше рассвета начнется. Истинное шило, так и норовишь ткнуть… Все, решено! – воскликнул довольно хлопнув ладонями. – Правом казацкого атамана, нарекаю тебя Шилом! А то Ханджар, да Ханджар. Будешь теперь – Ханджар Шило!
– Да хоть горшком называй, только в печь не запихивай, – легкомысленно отозвался тот, намереваясь улечься набок.
– Э нет, так не годиться, Шило! – придержал его харцыз. – За новое имя надобно еще по глоточку сделать. А уж потом, спи…
– Да, – понял вдруг витязь, то что его подспудно тревожило все это время. – А где все остальные соперники?
– Будут, – отмахнулся Медведь. – Проси у Громовержца, чтоб поменьше их наехало… А что не видишь никого, так по обычаю всем, кроме зачинщика, въезжать в Рощу Смирения до рассвета, примета плохая. Спи, Ханджар, этой ночью тебя никто и ничто не потревожит. Спи… Хотя, что же это я говорю, – вдруг спохватился атаман. – Совсем с ума выжил старый пень. Погодь…
– Ну, – недовольно приподнялся тот, опираясь на локти. – Что удумал? Еще одна степная примета?
– Это не примета. Традиция. Настолько давняя и всем воинам известная, что мне даже в голову не пришло, что ты ее можешь не знать. Очиститься тебе, Ханджар, надо перед Испытанием.
– Помыться что ли? – удивился тот. – Так утром, когда роса выпадет, и умоюсь…
– Нет, – покачал головой атаман. – Тело значения не имеет. Духом очиститься надобно.
– А это как? До утра успеем?
– Успеешь… Видишь тот дуб.
– Самый высокий и огромный?
– Да, это первое дерево высаженное в Роще Смирения.
– Это ж сколько ему лет, – присвистнул Ханджар.
– Много… Подойди, прижмись к стволу грудью и подумай о тех, перед кем повиниться хочешь.
– И что? Мне сразу проститься все содеянное прежде зло? – хмыкнул насмешливо витязь.
– А это зависит как ты сам свои проступки оцениваешь. Раскаялся и упорствуешь?.. Иди, Ханджар, без искреннего покаяния не выстоять тебе в Испытании. Не примет Перун под свое покровительство. Поверь, я знаю…
– Так ведь не признаю я ни Перуна, ни всех остальных ваших небожителей. Напрасно время потрачу.
– Заглянуть к себе в душу никогда не лишне, – наставительно ответил Медведь. – А что до Богов, то важнее, чтоб они на тебя внимание обратили. Ты для них сейчас, как дитя новорожденное. Поэтому тебе и прощается многое, но и шалостям детским придел положен. Не упусти свой шанс… Потом спохватишься, да уж поздно будет.
– Добро, – Владивой сделал вид, что его убедили слова харцыза. – До сего дня ты мне ничего плохого не советовал, послушаю и теперь. Поможет, не поможет – хуже точно не станет. Да и каяться, мне не в чем… Кроме как в одном. Но тут я уже получил сполна. А просить прощения у жертвы, что после палачом обернулась – глупо. Возмездие свершилось.
– А ты, Ханджар, крепко подумай. Может, не у того прощения просить хочешь? Ты тех вспомни, что сами за себя отомстить уже не могут, ибо нет их больше с нами. Вот с кем говорить надобно…
– Ждислав… – промолвил витязь едва слышно, приближаясь к исполинскому дереву, под огромным шатром раскидистых ветвей которого ночь уже полностью вступила в свои права. – Прости, брат… Мнилось мне, так всем лучше будет, а дальше и сам не знаю. Словно затмение нашло… – донеслось еще до Медведя, а после слова Ханджара слились в неразборчивый шепот.
* * *
Молодой харцыз широко замахнулся, будто собирался колоть дрова, и прыгнул на истоптанную сотнями ног площадку.
Владивой станцевал влево, под руку, одновременно приседая, и с нижнего уровня быстро провел острым лезвием по бедру выставленной ноги противника. Легонько, почти нежно… Но на, выбеленной солнцем, полотняной штанине ярко заалело и стало стремительно набухать кровавое пятно. Незадачливый соперник охнул, недоуменно поглядел на свою раненую ногу, потом добродушно выругался и, даже не зажимая раны, поковылял к пасущимся невдалеке лошадям…
Если б кто спросил Владивоя, скольких харцызов он уже отправил, таким манером, за новыми саженцами, в течении последних полутора суток, витязь не смог бы ответить. Сначала он пробовал считать всех этих безусых юнцов, что один за другим выходили в круг, но после второго десятка сбился и перестал отвлекаться. Потому что понял – его хотят взять измором. Значит, надо беречь силы… Ведь это только кажется, что мысли вертятся в голове сами по себе, без каких либо усилий… На самом деле, они и силы расходуют, и внимание рассеивают…
Пока что Испытание проходило без неожиданностей и не требовало от Владивоя чрезмерного напряжения. Все эти юноши умели довольно сносно владеть оружием, но, как только они осознавали: что это не обычный тренировочный бой, и противник имеет право не только ранить, а и убивать – парни тотчас теряли всю удаль, забывали науку и начинали почти вслепую размахивать саблей. Обучение – обучением, а умение видеть чужую кровь, и не отводить взгляд от пустых глазниц собственной смерти, появляется у воина только с опытом…
Закаленные в боях и умудренные жизнью, харцызы не торопились. Давали безусой молодежи испытать себя, а сами присматривались к манере боя витязя, дерзнувшего бросить вызов всему Кошу. Крутили на пальцах седые вислые усы и выжидали того часа, когда у воина устанет рука, а ноги увязнут на сухой земле, словно в трясине. Глаза потеряют зоркость, а во взгляде промелькнет равнодушие – предвестник запредельной усталости, которую не снимает кратковременный отдых, а наоборот, только притупляет сознание, ввергая человека в сомнамбулическое состояние. Когда уже на все наплевать и хочется одного – чтобы мучения поскорее закончились. Пусть, даже, вместе с жизнью… Но не было в их действиях ни коварности, ни подлого умысла. Просто, старых мастеров не удивить умением ловко размахивать оружием, им надо видеть, как витязь покажет себя на пределе человеческих возможностей, а то и за ними. И коль устоит, если сдюжит – вот тогда они вверят ему свои головы и судьбы… Для того Испытание и придумано. Чтоб во главе Кара-Кермена стоял воин, умеющий превозмочь себя.
Первые сутки промелькнули достаточно быстро, не оставив каких-либо особых впечатлений.
Владивой помнил только жару и то, как один новик – с виду совершеннейший увалень, показной нерасторопностью, сумел притупить его бдительность и дотянулся до левого плеча кончиком сабли. Рана пустяшная, но соленый пот, затекающий в порез, вызывал неприятный зуд и отвлекал.
Ночь принесла витязю долгожданную прохладу и – коварные, расплывчатые полутени… В обманчивом свете отбрасываемом, разожженными вокруг кострами, приходилось больше полагаться на чутье и опыт, чем на зрение. Ночью Владивоя зацепили еще несколько раз… Теперь о себе напоминали правая нога и, опять, левое плечо. Правую руку и опорную ногу витязь тщательно оберегал. От предложения перевязать раны, Владивой отказался. Они почти не кровоточили, а тугая повязка могла стеснить движения.