Теперь пехотинцы преследуют около пятнадцати русских красноармейцев, которые пытаются убежать. Возможно ли, чтобы такая смехотворно малая группа людей могла вызвать такой хаос? Подсчитывая убитых, я прикидываю, что в целом их, должно быть, около тридцати.
С места, где нахожусь, вижу, как русские далеко забросили свои винтовки и, сдаваясь, подняли руки вверх. Несколько умело разнесенных очередей посылают их ничком на землю. Двое пытаются скрыться, но пули быстрее, чем они.
Я останавливаюсь как вкопанный. Они же пленные?
Танкисты вскоре возвращаются. У каждого свешивается с плеча захваченное оружие. Они довольны и возбуждены, как школьники, которые только что подшутили над кем-то.
Увидев меня, они кричат:
– Ты вел себя отлично, юнкер!
Все это хорошо, но у меня дрожат ноги, когда я снова взбираюсь на бронетранспортер.
Так вот, значит, как выглядит испытание огнем. Убить человека так просто. Довольно странно, что я не чувствую никаких угрызений совести. Здесь либо ты его, либо он тебя. И если бы не я, его убили бы другие. Боже мой, вот для чего мы здесь.
Мой первый русский. И первый человек, которого я убил.
Полк «Нордланд» снова в движении, теперь чуть осторожнее, и рядом с водителями грузовиков посажены вооруженные солдаты.
Лейтенант, который ранее утром говорил со мной, сообщает мне то, что узнал от корреспондента отдела пропаганды. Менее чем через неделю после начала Русской кампании небольшие группы партизан стали появляться повсюду, обстреливая наши колонны.
Пока никаких серьезных боев, за исключением сражений у Белостока и в Брест-Литовске (Бресте. – Ред.), где женский батальон НКВД обороняет крепость и еще не сдается (Брестскую крепость защищали подразделения 6-й и 42-й стрелковых дивизий, 17-го погранотряда и 132-го отдельного батальона войск НКВД – всего в начале обороны 3,5 тыс. человек. – Ред.). Красные, видимо, не хотят задерживаться на равнинах, которые трудно оборонять. Они, вероятно, отступают к другому краю Пинских болот, которые образуют естественный оборонительный рубеж, прикрывающий с севера пшеничные поля Украины.
Колонна снова останавливается. Через минуту я спрыгиваю и стараюсь выяснить, что происходит. Впереди колонны замечаю нашего полковника, занятого беседой с группой офицеров. Он замечает меня и подзывает ближе.
– Сюда, юнкер. Ты, кажется, хорошо показал себя в первой стычке. Или это только слухи. Продолжай хорошо служить, может, мы сделаем из тебя что-нибудь путное. Пока же стой здесь и слушай, это лучший способ чему-то научиться.
В этот момент замечаю бригадефюрера (генерал-майора), которого прежде не видел. Я не отдал чести, но он, кажется, слишком озабочен другим, чтобы обращать внимание на вещи такого рода. Куда-то тычет на карте, которую я не вижу. Прислушиваюсь к тому, что он говорит.
– Львов здесь юго-восточнее. 3-я дивизия наступает по дороге на Кременец. 2-я и 4-я идут в обход по дороге на Яворов. Через два дня мы будем в Львове. – Он поворачивается к полковнику. – На некоторое время уберите свои транспортные средства с дороги. Пусть они движутся в поле по обеим сторонам. Тогда смогут пройти танки полка «Вестланд».
Этот приказ немедленно рассылается посредством курьеров. С громко завывающими моторами грузовики и бронетранспортеры съезжают один за другим в поле. Им будет непросто вернуться снова на дорогу.
Смотрю на часы. Почти два часа дня.
С утра мы прошли не очень много. Полагая, что мы на некоторое время задержимся здесь, я иду искать Франца.
Люди быстро поняли, что происходит, и выглядят так, будто их ничего не заботит. Сидят у дороги, играя в карты. Некоторые загорают, раздевшись до пояса. Удачи! Лично я одно время долго жарился на солнце, просто ради удовольствия видеть свою кожу менее белой.
Вскоре замечаю двух неразлучных приятелей, спокойно сидящих на гусеницах танка T-II и болтающих, словно на пикнике. Вспомнив о пикнике, начинаю ощущать в животе муки голода. Подхожу к ним.
– Хайль Гитлер! Бывалые воины. На войне хорошо, но вы не знаете, случаем, где можно пожевать?
– Пожевать? Мы тоже голодны. Но умеем терпеть.
Франц начинает смеяться:
– Должно быть, бой пробудил в нем аппетит. Разыгрывает героя, несется во весь опор, подставляя голову под пули, при первых звуках стрельбы. Ради бога, приятель, будь сдержанней. Тебе не надо гоняться за русскими, как гончая собака, – добавляет он более серьезно.
Киваю в знак согласия.
– Кажется, я был немного не в себе. Увидел, как спрыгивают с грузовиков, и подумал, что красные начали массированную атаку.
– Бедняга Петер! Посмотри, как он жалеет, что не принял участие в большом сражении, – продолжил Франц, дразня меня.
Глухой рокот, который начинается вдали на дороге, превращается в оглушительный рев двигателей, работающих на низкой передаче, и ужасный скрежет гусениц, разрывающих асфальтовое покрытие. Во все стороны разлетаются куски асфальта и гравия. Думаю, раз весь «Викинг» пришел в движение, дорога приобретет не очень презентабельный вид.
Почти все командиры танков высунулись из башен и, проезжая мимо, весело кричат нам:
– Эй, это «Викинг»? Бьете баклуши? Ждете, что вам поднесут Львов на блюдечке с голубой каемочкой? Не нервничайте, парни, раз мы едем туда, для вас не останется ни одного мужика, ни подходящей женщины. Эх вы, бездельники.
Танки катят мимо нас добрых полчаса, поднимая клубы пыли и вгрызаясь в дорогу все глубже.
Между колоннами стремятся вклиниться грузовики с солдатами. Видимо, эти люди отстали от 1-й дивизии.
Сейчас почти три часа дня, полевые кухни еще не появились.
Наконец, к нашему успокоению, раздают ломти хлеба и мясной паштет в тюбиках. Ветераны называют это «паштет из задницы обезьяны». Его вид явно не способствует аппетиту. Темно-коричневый, с белыми прожилками весьма отвратного вкуса. Но мы с шести утра ничего не ели и выдавливаем весь его без остатка. Должен признаться, я поступаю так же.
Затем появляется полковник.
– Ну, ребята, – говорит он, – кажется, нам придется позаботиться о проведении здесь ночи. Командирам взводов следовало бы организовать караульную службу и хозяйственные работы. Два эсэсовца на взвод, смена – каждые два часа. Хочу также, чтобы организовали дежурство на зенитках. На всякий случай.
Он быстро шагает, чтобы догнать группу офицеров.
– Вакер! Легкую роту «Йена» вперед, к дороге на Сокаль. Дивизион тяжелой артиллерии «Герцог» – в арьергард. Кто-нибудь видел ван Колдена?
Лейтенант, захваченный врасплох, высовывает голову из танка.
– Слушаю, герр полковник.
Это – голландец, которого я уже видел несколько раз. Ему лет тридцать. Очень славный парень. Говорят, он заслужил Рыцарский крест, поблескивающий на привязи вокруг его шеи, когда участвовал в кампании в Фессалии под командованием Листа.
В дивизии «Викинг» много голландцев, а также фламандцев, валлонов, финнов, датчан и норвежцев. «Викинг» – первая дивизия из европейских добровольцев.
Когда мы прогуливаемся, Карл вдруг говорит:
– Давайте осмотрим окрестности, раз уж придется заночевать здесь. У нас много времени.
Я – за, но Франц говорит, что устал. От чего устал, не могу себе представить. Однако на прогулку в поле мы отправляемся вдвоем. Возможно, это несколько опасное занятие. Хотя окрестности выглядят мирными, утренняя стычка показала, что красные, избегая встречи с нами с открытым забралом, стреляют нам в спину, если могут. Очевидно, они вынуждены так действовать, но все равно это нечестная игра, по нашему мнению.
Нам говорили, что первые бои за Бугом и перед Ковно (Каунасом) были довольно неприятными и в любом случае неожиданными.
Очевидно, русские знали все о наших планах, вероятно, за месяцы. Точно так же, как мы знали все об их планах. Тем не менее стремительность нашего наступления явно застала их врасплох. Похоже, что прогнозы Верховного главнокомандования – как и во Франции – не поспеют за скоростью нашего продвижения в восточном направлении.
Согласно информации, переданной вчера вечером германским радио, Верховное главнокомандование надеется достичь Москвы в течение предстоящих двух недель.
Оказывается, некоторые «Дорнье-215» – разведывательные самолеты – сообщили о необычной активности вокруг Кремля. Пилоты сообщили, что на некоторых улицах русской столицы уже сооружаются баррикады.
Однако на данный момент мы пока еще не в Москве. Мы бродим по полям Польши, и это чертовски глупая идея.
– Должен сказать, меня интересует, что мы здесь ищем, – ворчит Карл, с трудом вытаскивая ботинки из глубокой грязи.
Я поворачиваюсь к нему.
– Неужто ты начинаешь жаловаться? Это ведь твоя идея. Кроме того, нельзя же сидеть в крытом кузове грузовика без еды до утра!
Мы выходим на узкую полевую дорогу с глубокой колеей. Очевидно, по ней часто ездят телеги. А если ездят, то с какой-то целью.
Мы выходим на узкую полевую дорогу с глубокой колеей. Очевидно, по ней часто ездят телеги. А если ездят, то с какой-то целью.
Вскоре в поле зрения попадает небольшой сельский домик. Его скрывает высокий забор.
Молча подходим к нему. Начинают лаять собаки. Возможно, здесь еще живут люди.
Осторожно входим.
Когда заворачиваем за угол, появляется невысокий, морщинистый, белобородый мужик, помахивая ружьем. Я хватаюсь за свой маузер. Очевидно, этого достаточно, чтобы он бросил свое ружье и поднял руки вверх.
Кто это? Он что-то быстро и невнятно бормочет и зовет нас в дом.
Карл тоже держит наготове свою длинноствольную «пушку», пока мы следуем за мужиком внутрь дома.
В доме сумрак, вонь и дым.
В сумраке мы различаем наконец двух женщин и курносого мальчишку лет десяти, робко прячущегося за юбку более молодой женщины.
Я спрашиваю:
– Кто говорит по-немецки?
– Nie zrazumiee pan niemisk, – отвечает мужик.
Мне кажется, это означает «Я не говорю по-немецки».
Это не способствует нашему разговору. Мое знание польского по меньшей мере весьма поверхностно.
Еда, сосиски, масло. Как это по-польски?
Спрашиваю:
– Сосиски, масло?
Киваю в сторону буфета.
Женщины ужасно пугаются, мужик все более придуривается. Нам начинает сильно надоедать их тупость.
Карл начинает кричать и тоже указывает на буфет.
– Heilige Sakrament vom Teufel! У вас есть еда, черт возьми? – орет он, раскрасневшись от гнева.
Поляк вдруг понимает, кажется, этот очаровательный язык. Он подходит к более молодой женщине и начинает поглаживать ее плечи.
– Piekny Kobieta, dobry Kobieta… Czy Masz. (Разве она не хороша? Хорошая девушка, можете воспользоваться ею, если хотите.)
Я изумлен до крайности, требуется время, чтобы я осознал это.
Неожиданно до меня дошло. Мы четверть часа указываем ему на буфет. Но перед буфетом женщина. Его жена.
Ублюдок! Очевидно, у русских (в данном случае поляков из Западной Украины. – Ред.), попавших под оккупацию, принято обеспечивать себе комфорт за счет своих женщин.
Мужик одаривает нас вялой поощрительной улыбкой, которая обнажает его почерневший беззубый рот. Какая досада! Возможно, в ином случае мы бы не отказались.
Наконец несчастный догадывается. И нам не нужно тратить оставшееся для кампании в России время на попытки заставить его понимать.
В три шага я оказываюсь у буфета.
Так яростно распахиваю дверцу, что она чуть не слетает с петель.
Внутри хлеб и бутылки. Негусто.
Нюхаю квадратную бутылку, которая обещает какое-то количество приемлемой водки. Конфискую эту мизерную добычу и даю Карлу понять, что пора возвращаться в лагерь.
Мы с гордостью выходим из дома под неописуемый гомон польских крестьян, которые, вероятно, часами будут выяснять друг у друга, что, в конце концов, произошло. И кто были эти двое вооруженных до зубов эсэсовцев, которые угрожали им с единственной целью очистить их кухонный буфет? Через полчаса мы были в лагере, когда уже наступила ночь. Таков был наш первый день на фронте, весьма необычный.
30 июня. В этот раз все серьезно. Бронетранспортер везет нас на полной скорости к небольшой деревне близ Львова, где, как нам сообщают, располагается важный очаг сопротивления.
Полковник решил передать меня на день в подчинение лейтенанту Шольцбергу, который командует ротой легкой пехоты, приданной танкам. В ожидании назначения я должен ознакомиться с различными видами боя. Так рекомендовано нашим полковым командованием.
Перед нами около пятнадцати танков. Видим, как они движутся вперед тяжелым ходом в нескольких сотнях метров от нас. Неожиданно они поворачивают под прямым углом и направляются в поле. Деревня находится очень близко. Вскоре мы слышим грохот выстрелов их 50-мм (T-III) и 75-мм (T-IV) орудий, вслед за которым сразу же сердито бахают русские противотанковые пушки.
Бронетранспортеры останавливаются в двух сотнях метров от танков. Мы немедленно спрыгиваем на землю.
Танки развертываются веером по местности и ведут огонь из всех орудий по домам.
Лейтенант смотрит на часы. Как раз перед атакой командир дивизиона определил точное время прекращения танками огня. Только после этого можно начать атаку мотопехоты.
С автоматами наизготовку мы прячемся за грузовиками.
Пальцы нервно поглаживают курки.
Внезапно обстрел со стороны красных усилился.
Танки прекращают огонь.
Теперь дело за нами.
С неистовым ором мы выскакиваем из прикрытия и мчимся к ближайшим домам.
Под моей командой два отделения – отделения шарфюрера Дикенера и роттенфюрера Либезиса.
Они знают, что я из Бад-Тёльца. Не пощадят мои чувства, если я допущу малейшую оплошность.
Мои двадцать подчиненных бегут вперед, бросаются наземь между перебежками, используя любое прикрытие, какое попадется – участки разрушенной стены, груды строительного мусора и металлолома.
Теперь русские стреляют в нас в упор.
Несколько их противотанковых пушек установлены в середине главной улицы. Возможно, они полагали, что наши танки будут проходить через деревню.
Та-та-та-та. Это бьет тяжелый ворошиловский 12,7-миллиметровый пулемет. (Пулемет ДШК («Дегтярев, Шпагин, крупнокалиберный») образца 1938 г. – Ред.) Вместе с производимым пугающим грохотом он очень опасен.
В Бад-Тёльце и Зонтхофене мы изучали почти все виды оружия. Была возможность даже пользоваться ими на маневрах.
Солдаты пробиваются вперед через двери домов, открывая их пинками ног или прикладами своих автоматов. Русские быстро выбиты. Те, кто еще в деревне, поднимают вверх руки. Слишком поздно.
Я иду в большой деревянный дом, из которого стреляли полдесятка русских. Эти дикари (защитники своей земли! – Ред.) либо погибли от наших гранат и карабинов, либо сбежали. Я счел все же целесообразным самому убедиться в том, что в доме никого не осталось.
У порога два мертвых тела.
Разбитые черепа, зияющие раны, остекленевшие глаза. Эти двое получили свое.
Я поднимаюсь на второй этаж по шаткой лестнице, сбитой из грубо обструганных досок. За мной следует молодой эсэсовец, которого я встречал прежде. Поворачиваюсь и улыбаюсь ему. Он пришел, очевидно, потому, что увидел, как я один вхожу в дом.
С пальцем на курке своего автомата МР-40 медленно двигаюсь к закрытой двери.
Замок поддается удару ногой.
Из темноты вдруг выступает кричащий человек. Стреляю, повинуясь простому рефлексу. Перемещая ствол по дуге слева направо. В этот раз я напуган, стиснув зубы, в страхе продолжаю опустошать магазин.
Черная дымка, окутавшая меня подобно свинцовому облаку, мгновенно рассеялась, как только я начал стрелять. У моих ног лежит русский, буквально разорванный на куски.
Ощущаю вдруг нервную дрожь и сознаю, что находился в реальной опасности. Это отучит меня думать о себе как о бывалом воине! Очень опасно заходить в одиночку или даже парами в здание, где может скрываться большое число врагов.
Снаружи продолжается артиллерийская стрельба. Кажется, что она грохочет с возрастающей силой. В результате своей авантюры я потерял связь с подчиненными мне двумя отделениями, которые без меня, несомненно, хуже себя не ощущают. Но все равно они, должно быть, думают, что я паршивый командир взвода.
Наступление продолжается. Очищена почти половина деревни. Много трупов русских, но есть и некоторое количество убитых немцев. Противотанковые пушки русских выведены из строя ручными гранатами. Особенно преуспел в этом деле шарфюрер Дикенер.
Он зубами резким движением вырывал чеку, секунду-две ждал, а затем бросал смертоносный снаряд более чем на тридцать метров.
Некоторые дома горят. Зажигательные гранаты тоже вносят свой вклад.
Из-за угла улицы появляется группа русских, которые тащат за собой 7,2-миллиметровую пушку. Они несколько самоуверенны. Четыре или пять дружных залпов встречают их так, как они того заслуживают.
Один из них, схватившись за живот, идет вперед, пошатываясь. Даем ему подойти ближе, не понимая его маневра. Вдруг видим, что он падает и катается по земле, воя, как раненое животное.
Пуля из маузера в голову кладет конец его страданиям. В данном случае акт милосердия помог ему уйти из жизни.
Та-та-та-та… Та-та-та-та…
Ворошиловский пулемет все еще выплевывает свой смертельный яд.
Никто даже не может понять, откуда исходит угроза. Это подлое устройство уже уничтожило дюжину наших солдат. Прикидываю, что если установить угол обстрела и точки попадания, то появится шанс выяснения хотя бы направления, с которого ведется огонь. Вот оно – я заметил его! Окно на втором этаже высокого квадратного здания. Явно административного здания.
– Четыре человека за мной! Пошли!
Подобно индейцам, мы крадемся, один за другим, от стены к стене, от дерева к дереву. Пользуясь в основном естественными укрытиями и заграждениями, мы выходим к цели.