Ушедшая в декрет молодая преподавательница благополучно родила сына и начала рваться на работу. Счастливый случай – у нее были и понимающий муж, и две бабушки в полном распоряжении.
Семен Львович был совершенно счастлив. Оксану он предупредил заранее, пообещал написать хорошую характеристику и даже посодействовать в дальнейшем трудоустройстве.
Никто не мог даже представить себе того, что произойдет дальше. Оксана стала намекать коллегам по кафедре, что Семен Львович берет взятки от студентов. Мол, сама своими глазами видела. Конечно, никто, ни единая душа, в этот бред не поверил, потому что все слишком хорошо знали Семена Львовича – неподкупного, кристально честного и порядочного человека в исконном смысле этого слова. Но сплетню, пущенную Оксаной, в институте обсуждали, мусолили, по воде пошли круги от брошенного камня. И все – студенты, преподаватели – дружно крутили у виска и говорил, что Оксана всегда была такой: странноватой, непонятной, с червоточинкой. Семен Львович был прав на ее счет.
Кто пересказал ему сплетню, никто уже не помнил. Но кто бы это ни был, руководствовался он самыми благими намерениями – поставить вопрос о немедленном увольнении Оксаны. Семен Львович пошел в курилку, вернулся на кафедру, где и упал с инсультом. Потом были больница, реабилитация и тяжелое возвращение в стены института. Оксану к тому моменту уволили. Семен Львович отработал три дня. Говорили, что он шел к метро от остановки и то ли увидел Оксану на улице, то ли ему показалось, что это была она. Он умер.
На похоронах были почти все его ученики, бывшие, нынешние – кроме Оксаны, о которой много говорили, но никто не знал, где она теперь. И винили ее в смерти учителя. Зачем она это сделала? На этот счет было много домыслов. Одни считали, что от глупости и злости – банальная месть. Но за что? Другие были уверены, что она таким страшным способом, наведя поклеп на преподавателя, рассчитывала сохранить место. Третьи пожимали плечами и говорили, что всякое бывает – и возраст у Семена Львовича был солидный, и нагрузки непосильные, вот сердце и не выдержало.
Славик, который работой жены никогда не интересовался, считая, что все равно ничего не поймет, мог бы и не узнать обо всей этой истории, если бы в его собственной работе не случился перерыв. Он только закончил один заказ, в последний раз проведя рукой по роскошному полу, и ждал новый. Но ремонт затягивался, бригада никак не могла перенести стену, и Славик сидел дома один. Зазвонил телефон.
– Да? – взял трубку Славик.
– Можно попросить Оксану?
– Она на работе.
На том конце провода девушка то ли всхлипнула, то ли усмехнулась.
– Может, ей передать что-то? – предложил Славик.
– Передайте, что это она во всем виновата! И ей это так не пройдет! – выкрикнула девушка и бросила трубку.
Славик пожал плечами. Еще подумал, что ошиблись номером – Оксане вообще никто никогда не звонил. Но поскольку речь шла о его жене, он решил, что не может оставаться в стороне. На телефоне мигал определитель номера. Славик набрал его и услышал голос девушки. Та плакала. Она и рассказала Славику про Семена Львовича и пригласила его на похороны.
– Приходите, сами все услышите и увидите.
Славик поехал на кладбище и стоял, смешавшись с толпой студентов. Слушал разговоры, смотрел на лица людей. И там, на кладбище, понял, что ничего, ничегошеньки не знает о своей жене. Вспомнил он и свадьбу, и рассказ матери о погибшем братике Оксаны – тетя Галя не выдержала, выложила все сыну.
Домой он не вернулся – жил у моей мамы, пока Оксана вывозила вещи. Развелись они быстро, и о том, куда потом делась Оксана, никто не знал и знать не хотел.
Тетя Галя не была счастлива. Она была совсем несчастлива, потому что Славику было плохо. Очень плохо. Она заходила к нам домой, где Славик ел суп, приготовленный моей мамой, садилась и смотрела, как он ест.
– Ничего, ничего, все образуется, – говорила она то ли сыну, то ли себе. – Вот чувствовала я, что все плохо будет. И оливье тогда на свадьбе пересолила.
– При чем тут оливье? – удивилась мама.
– Ни при чем, конечно, просто вспомнила… – Тетя Галя смотрела на сына и не знала, как ему помочь.
История с Оксаной отразилась на всех – и на Славике, и на тете Гале, и на мне. Я до сих пор ее помню, хотя мы со Славиком много лет не виделись и не разговаривали.
Мама живет за городом, но встречается с тетей Галей, когда приезжает в Москву.
Мне нужно было заехать домой за старым фотоальбомом – почему-то хотелось его найти.
С тетей Галей я столкнулась в лифте и даже не сразу ее узнала. Она всегда была худой, но не до такой степени, как теперь. Она была в старом платье, без лифчика, грудь лежала мятыми тряпочками.
– Здрасьте, теть Галь, – обрадовалась я.
– Машка? – удивилась она. – Ты чего здесь?
– За фотографиями заехала.
– Пойдем чайку попьем, – предложила она.
Я, конечно же, согласилась.
Тетя Галя, как только вошла в квартиру, кинулась к телефону. Судя по разговору, принимала заказы – пирожные, торт.
– Вот, пеку на заказ, – объяснила она.
– Как печете? – удивилась я.
Я не умею печь торты и пирожные, и женщины, которые владеют такой премудростью, меня восхищают. Но меньше всего я ожидала этого от тети Гали. Я же помню вкус ее котлет и оливье – незабываемо отвратительный.
– На, попробуй! – Она достала из холодильника два крошечных фруктовых пирожных и один эклер. – Нравится? – улыбнулась тетя Галя, глядя, как я заглатываю пирожное целиком.
– Угу! – ответила я. – Но вы же…
– Да, да, я знаю, это Ольга всегда была кулинаркой, а я нет. Но вот оказалось, что умею печь, мне нравится. Увлеклась тогда после всей этой истории, чтобы Славика порадовать, а теперь пеку на заказ. Немного, но нормально, на жизнь хватает. Даже торты свадебные пеку, представляешь? Трехъярусные. Смотри, я тебе фото покажу.
Тетя Галя достала альбом с фотографиями, как портфолио. На фото были запечатлены детские тортики со смешными рисунками, разнообразные пирожные и два свадебных торта с фигурками жениха и невесты.
– Здорово! – искренне восхитилась я.
– Может, и ты мне чего-нибудь закажешь? – предложила тетя Галя.
– Обязательно, – пообещала я.
– И если кому-нибудь нужно будет, пусть звонят. У меня дороговато, но вкусно. Все съедают.
Если честно, то если бы не пирожные из холодильника, я бы тете Гале не поверила. На кухне у нее была кристальная чистота, какой никогда в жизни не наблюдалось. И никаких следов готовки – ни грязных противней, ни засохшего крема, ни разбитых яиц.
– Галчонок, я дома и голодный! – раздался из комнаты, бывшей детской Славика, мужской голос.
– Муж! – почему-то шепотом сказала тетя Галя.
– Какой муж? – обалдела я.
– Обычный. Я замуж вышла. Ничего, живем хорошо.
Тетя Галя металась по кухне, ставила на огромный поднос чай, пирожные, кусок холодного мяса.
– Сейчас я его покормлю. – Она испарилась с подносом в комнате. – Вот такие дела, – сказала она, вернувшись.
– А где Славик?
– Переехал, квартиру снимает, – ответила тетя Галя. – Ты ему позвони, он рад будет. Работает. Редко приезжает сюда. Как и ты. Кофе будешь? Я сварю. Всю ночь готовила. Надо заказ отнести в соседний дом.
– Вы по ночам печете?
– Ну да. Спокойно. И свеженькое.
Когда тетя Галя наливала мне кофе, из комнаты вышел мужчина. Тети-Галин муж лоснился и был широк в талии. Явно выспавшийся, со здоровым цветом лица, он производил впечатление человека, который регулярно сытно ест хорошую еду.
– Ты мне не сказала, что у нас гости, – обиженно проговорил он.
– Это Машка, дочка Ольги, соседки, – представила меня тетя Галя. – Может, ты отнесешь поднос? Тут недалеко, в соседний дом. А я пока остальное упакую.
Тетя Галя изменилась не только внешне. У нее даже голос стал другой. Она никогда никого ни о чем не просила.
– Не могу, – опять обиделся мужчина. – Как я дверь открою с подносом?
– А я тебе в коробку положу.
– И что я, как дурак, с коробкой пойду?
– В соседний дом. Недалеко…
– Нет. Одеваться надо… Я не собирался сегодня выходить. А куда нести надо?
– Помнишь Снежану? Она мне торт заказывала…
– Не помню…
– Вот, пирожные заказала. Детский стол у нее.
– Она мне не нравится. Не понесу. Пусть сама приходит или мужа пришлет.
– Ладно-ладно, я сама. Иди отдыхай.
Мужчина ушел в комнату, коротко кивнув мне на прощание.
– Вот, – сказала тетя Галя. – Так и живем.
Она была усталая, худая и грустная. Со мной разговаривала, но думала о своем – то ли об очередном заказе, то ли о том, как отнести две большие коробки.
– Вы похудели, – сказала я тете Гале, когда мы с ней несли коробки в соседний дом.
– Когда готовлю, не могу есть, – улыбнулась она, – а потом уже и не хочется. От усталости. Он хороший, – тетя Галя имела в виду своего мужа, – меня поддерживает, понимает. К Славику хорошо относится. Славик мне очень помогает.
Мужчина ушел в комнату, коротко кивнув мне на прощание.
– Вот, – сказала тетя Галя. – Так и живем.
Она была усталая, худая и грустная. Со мной разговаривала, но думала о своем – то ли об очередном заказе, то ли о том, как отнести две большие коробки.
– Вы похудели, – сказала я тете Гале, когда мы с ней несли коробки в соседний дом.
– Когда готовлю, не могу есть, – улыбнулась она, – а потом уже и не хочется. От усталости. Он хороший, – тетя Галя имела в виду своего мужа, – меня поддерживает, понимает. К Славику хорошо относится. Славик мне очень помогает.
Тетю Галю я знала почти так же хорошо, как свою маму. Она говорила одно, а я слышала совсем другое – муж у нее не зарабатывает. Славик приезжает и привозит деньги, остальное тетя Галя зарабатывает на заказах. Везет все на себе, потому что муж даже коробку в соседний подъезд отнести не может.
– Никогда бы не подумала, что вы такие вкусности готовите.
– И я бы не подумала. Видимо, у меня такой талант. Ограниченный. А салат до сих пор пересаливаю.
– Мама бы вас не поняла, – сказала я.
– Поняла бы. Славик уехал, одной мне плохо было. А так есть муж, мужчина. Это важно.
– Ерунда какая-то.
– Может, и ерунда… – легко согласилась тетя Галя.
Вкус детства
Мама стала бабушкой. Я родила сына Васю – худосочного, тонкокостного мальчика, с ножками-прутиками, длинными ручками и торчащими, как крылышки, лопатками.
Вася всегда ел плохо.
– Все, поедешь к бабушке на два месяца, пусть она тебя кормит, – сказала я решительно, когда Васе было лет шесть.
– Васечка, ты как там? – спрашивала я, когда звонила.
– Хорошо, – отвечал сын.
– Что делаешь?
– Обедаю.
В какое бы время я ни позвонила, Вася все время ел – то обедал, то полдничал, то завтракал. Я счастливо улыбалась, радуясь хорошему аппетиту сына.
– Ты книжку читаешь? – спрашивала я.
– Сейчас доем и пойду читать, – отвечал ребенок.
Судя по разговорам и моим домыслам, Васины трапезы плавно перетекали одна в другую без перерыва.
Через два месяца мы с мужем приехали Васю забирать. Все-таки в жизни все повторяется.
Мы ехали по проселочной дороге, уже подъезжали к участку, когда один из мальчиков, проезжавших мимо на велосипедах, помахал нам рукой. Я помахала в ответ, хотя и подумала, что мальчик какой-то странный – машет незнакомым людям.
– Привет! – крикнул мальчик.
– Здравствуй! – вежливо крикнула я в ответ.
– Это Вася? – спросил меня муж, показывая на мальчика.
– Вася? ЭТО – ВАСЯ? – Я чуть не свернула в канаву.
Бабушка раскормила Василия до неузнаваемости.
– Вы чего? Я же вам махал! – обиженно сказал ребенок, когда заехал на участок.
– Верните мне сына, – тихо попросил муж.
Да, узнать сына в толстом парнише со щеками, попой и животом, на котором трещали шорты, было практически невозможно.
– Да ну вас, – обиделась бабушка, – приехали и все испортили.
Бабушка взяла Васю за руку, и они пошли в дом.
– Машенька, мне кажется, у Васи фигура твоей мамы, – проговорил муж, глядя на их спины.
– Да ну тебя, – обиделась я и пошла следом за мамой и сыном.
На кухонном столе лежали колода карт и бельевые веревки.
– Это у вас что? – спросила я.
– Это мы с бабушкой играем в дурака. На котлеты. Если я проигрываю, то съедаю две котлеты, – пояснил Вася.
– А если бабушка проигрывает? – уточнила я.
– Тогда я съедаю пышку с медом, – радостно ответил Вася.
– А веревки зачем?
– Это бабушка меня привязывает к стулу. Чтобы я все съел.
– И как?
– Весело. Знаешь, как смешно! – радостно воскликнул сын, цапнул пышку и побежал на улицу. Я его догнала и отобрала пышку.
– Хватит, – сказала я.
– Бабушка! – закричал Вася. – А мама мне есть не дает!
– Иди ко мне, мой хороший, я тебе печенье дам.
– Нет! – закричала я. – Никакого печенья!
– Оставь ребенка в покое! – закричала бабушка. – Он только на человека начал походить. Вы его каким ко мне привезли?
– Мама! У него живот висит! – кричала в ответ я.
В Москве я посадила Васю на строгую диету. Мальчик сидел над тарелкой с пустым бульоном и ронял слезы.
После вторых родов я тоже сидела на диете. Нужно было сбросить двадцать килограммов. Я ходила злая и нервная. Приехала наша доктор Анна Николаевна делать прививку дочери. Посмотрела на меня и рассказала историю из собственной практики.
Вызвали ее в семью – большую, шумную, многодетную и многородственную. Главой семьи была дородная теща из-под Ростова. Теща была великолепная – высокая, необъятная. На плите булькал борщ, на столе стояли пампушки с чесночком. За столом сидел мальчик лет шести и уминал пряничек вприкуску с булкой. Собственно, Анну Николаевну вызвали к этому мальчику, который начинал задыхаться и жаловался на боли в боку, если нужно было дойти до метро – семь минут пешком, или подняться по лестнице на третий этаж. Ребенок был раскормленный, и никакой астмы и панкреатита, как считала мама мальчика.
– Диета, – сказала Анна Николаевна, – строгая. Утром натощак нужно выпить теплую воду с медом, чтобы прочистить кишечник.
– Что она говорит? – спросила теща, хотя стояла рядом с Анной Николаевной, сложив на груди руки. – Какая вода с медом? Это завтрак? А на обед тогда что?
– Вода без меда, – строго ответила Анна Николаевна.
На самом деле она так пошутила, но теща успела схватиться за сердце, а мальчик запихнул в рот пряник, пока не отобрали.
Так вот, про диеты. У меня есть знакомый. Ему сорок пять. Леня. Он звонит и поздравляет со всеми праздниками – советскими, церковными, российскими.
– Как ты? – спрашиваю я.
Леня мне рассказывает про одышку, лишний вес, диабет, больное сердце, сосуды, головокружения и пятна перед глазами. Говорит, что врачи за него не берутся, сначала требуют, чтобы он похудел килограммов на тридцать, а Леня не может.
Мы ждали его в гости. Он позвонил и сказал, что не приедет – сломался лифт, и он не мог спуститься с девятого этажа на первый. Просто физически не мог. Извинялся, злился на себя и обещал завтра же начать худеть и ходить пешком.
У Лени две жены – бывшая и настоящая. Он счастлив в настоящем браке, безумно любит дочь и сохранил хорошие отношения с бывшей женой, потому что от первого брака есть сын. Но никому – ни нынешней жене, ни бывшей – он не рассказывает про свои болячки. Про то, что ходил на обследование, что боится сдавать анализы – для него спокойнее оставаться в неведении относительно уровня холестерина, – что забывает выпить таблетку, что ему прописана строгая диета.
– Почему?! – кричу я каждый раз.
Мама моего знакомого была художницей. Точнее, женой художника, которая решила, что тоже «так может», бросила мужа и сына и занялась творчеством.
– Знаешь, когда я вырос и заново пересмотрел ее работы, я понял, что она бездарность, – однажды сказал мне Леня. – Когда я говорил ей, что мне плохо и у меня болит что-то, она отвечала, что я не знаю, что такое по-настоящему плохо и по-настоящему больно. Поэтому я молчал. И до сих пор молчу.
Мама-художница приезжала к мужу и сыну в один из выходных дней. В гости. Проверяла дневник сына, пыталась его воспитывать. Но сын ей не нравился – упитанный мальчик, раскормленный сердобольной соседкой, оскорблял эстетический вкус матери. Однажды она даже сказала сыну-подростку:
– Пока ты не похудеешь, я не буду к тебе приезжать.
И Леня честно висел на турнике и совершал утренние пробежки вокруг дома. Толку от этих нерегулярных, истеричных занятий было чуть – он не худел и, соответственно, не рассчитывал понравиться маме.
– Господи, как ты похож на своего отца! – воскликнула явившаяся спустя месяц мать.
Тучностью Леня действительно пошел в папу – маленького, веселого, кругленького мужчину, который принимал все происходящее как должное. Жена ушла? Ну что поделаешь? Жизнь такая. Он не вмешивался в сложные взаимоотношения сына и матери из лучших побуждений. Даже уходил, когда жена приходила. Но Леня считал, что папа его бросал и предавал.
– Тогда зачем ты меня родила? – однажды воскликнул Леня.
– Это случайно получилось, я не планировала, – совершенно искренне ответила мать-художница.
В тот день Леня перестал хотеть понравиться матери, стал есть булки, на радость соседке, и толстел.
Его отец рано умер от диабета. Он знал, что ему нельзя есть сладкое, но ничего не мог с собой поделать.
У Лени тоже диабет, и ему нельзя есть сладкое, но он ничего не может с собой поделать. Он боится умереть, пока не вырастут и не встанут на ноги дети.
– Я должен кормить их до пенсии, – говорит Леня, – причем до их пенсии.
– Тогда сходи к врачу, – отвечаю я.
– Знаешь, я все еще ощущаю себя на тридцать пять максимум. Позвонил старый друг и сказал, что ему исполняется пятьдесят. Я не поверил. Отказываюсь верить. Так странно… А вчера умер один знакомый. Не близкий. Несколько раз сталкивались, к взаимному удовольствию, на мероприятиях. Он веселый, адекватный человек. На прошлой неделе видел его на веранде ресторана. Махнули друг другу рукой. Вот взял и умер. Жалко человека. Всего пятьдесят шесть лет мужику было. Мне папа говорил, что по-настоящему хорошие люди долго не живут. Он был прав. Все жалею, что я тогда к нему не подошел, не посидел, не поговорил. Спешил куда-то. А человека больше нет.