И меня понесло… Зачем вашей еврейской армии мой русский гуманитарный мальчик? Отпустите его на волю, он будет учиться в университете. В университете от него будет больше толка, чем в каптерке танковой базы. А то как бы он с собой чего не натворил, психика у него неустойчивая. Тем более у нас в роду наследственный алкоголизм…
Мы с Димой.
Красавица вопросительно взглянула на меня, потом на переводчицу. — Да-да, — оживленно закивала та. — И папа, и дедушка, и бабушка…
Оттолкнувшись от алкоголизма бабушки, моя спутница актриса-режиссерша стала переводить страстно, в голос, со слезой, заламывая руки. Посетители кафе замерли — не каждый день спектакль на халяву. Я давно уже смолк, но она еще долго проникновенно переводила вперед, как бы авансом. Лейтенантша заскучала, лениво помешивая ложечкой растаявшее мороженое, я чувствовал, что словоговорение ей до фонаря. Наконец она перебила переводчицу:
— Здоров ли Дима в настоящий момент?
Я уловил ее профессиональный служебный интерес.
Когда-то я безуспешно пытался пробиться на личную встречу с главным военным цензором генералом Филимоновым, запретившим публикацию «Стройбата». Отчаявшись, я заявил, что, если мне откажут в свидании, я самоубьюсь прямо в телефонной будке. Шантаж удался — свидание состоялось.
— Дима здоров, но склонен к су-и-ци-ду… — по складам произнес я. — В его медицинской карте есть об этом запись…
Переводчица напряглась, но незаметно кивнула: мели дальше. Ни про какую медицинскую карту я, конечно, и понятия не имел, но след любви на запястье сына вспомнил.
— Шрам на правой руке, — добавил я мрачно.
Лейтенантша встала, поправила пилотку под погоном.
— Я буду писать отчет о нашей встрече, — сказала она. — Но Диме лучше вернуться на базу. Иначе он дезертир. Израильская военная тюрьма гуманизирована, но все-таки не мюзик-холл.
Я перевел дух: кажется, что-то получается.
— Не хотите чего-нибудь выпить? — спросил я.
— Я не пью с водкой, — неожиданно по-русски с улыбкой сказала она. — Мой русский дедушка на обед всегда брал биру… пиво. Я понимаю русскому, говорить не делаю.
Через три недели Димку отпустили из армии. Не комиссовали, как психорахита, а просто отпустили на все четыре стороны, предупредив, что о любой государственной службе он может позабыть.
Победу мы праздновали в Гефсиманском саду. Точнее — за оградой сада, во всяком случае — на Масличной горе. До нас здесь тоже, видать, праздновали: в колючей траве были разбросаны пивные банки, окурки…
Я вел беседу о трусости. Ибо она источник всех пороков, в первую голову — лжи. Общение же с трусом невозможно и опасно из-за непредсказуемости… Димка зевал: все это он слышал от меня не в первый раз.
— Достал, отец. Ты прям как еврей. Здесь хоть и святое место, но ведь не хедер. Давай я тебе пивка холодненького пригоню?
Внизу у Яфских ворот Старого города стоял снаряженный к туризму верблюд. В стороне пожилой араб пас коз в оливковой роще, один козел забрался на дерево и драл там лыко. Орал осел, зачаленный за кипарис.
Пока Димка гонял за пивом, я подбивал бабки: кто ж из него получился? Итогом остался доволен. Пацан добрый, не завистливый, остроумный, любит читать, обаятельный, детей любит, зверей любит. Ну, не любит учиться. А кто из молодых любит. Ну, подвирает малек для успокоения родни, а кто без греха!
В Москве я вспомнил про наш с ним гефсиманский уговор: я его извлек из армии, он — поступает в университет. Но на его лицевом счету всего семь классов.
Однако Димка проявил борзость, прилетел в Москву, скоренько «окончил» школу, короче, добыл аттестат.
Благодаря отчиму, знаменитому математику, профессору Тель-Авивского университета, Димку забесплатно приняли на факультет востоковедения. Я ликовал, гулял и хвастался сыном направо и налево.
Но учиться в университете сложно вообще, на иврите — вдвойне. Университет он бросил. Но это еще полбеды, узнал я об этом только через два года. Я вознегодовал, прекратил было с ним отношения, но для верности снесся с отчимом: как он — профессор, преподаватель — смотрит на картину? А тот смотрел своеобразно: «На лекции ходить вообще вредно, коллективное обучение — профанация…» Легко ему так говорить, когда сам мехмат кончил за четыре года, а вместо диплома защищал кандидатскую. Я бесновался, орал, что вычеркну Димку из списка!.. Жена урезонила: не стучи лысиной по паркету, он с тебя пример берет, вспомни. Я вспомнил. Верно, было дело: в девятом классе меня оставили на второй год, исключили из школы, аттестат я получил экстерном, поступил в технический вуз, который на втором курсе бросил.
Пока я пережевывал ситуацию, Димка заделался корреспондентом «Московского комсомольца» в Израиле. Вот тебе на-а!.. Рахитом был, а ходит. Я притих. А он творил угары, да какие!.. Одной рукой взял интервью у премьера Натаньяху, а другой — у легендарного террориста, параличного слепца шейха Ясина, которого вскоре взорвали. И тот его не только не зарезал, наоборот, приветил — угощал сластями и чаем. Димке неведомым образом удалось сокрыть от убивца, что он израильтянин, при себе у него был русский паспорт.
Димку в «Комсомольце» я читал регулярно. Сначала нравилось, потом сквозь текст проступила лень. Он перебрался в «Общую», но нерадивость скакнула за ним следом. Я сказал ему, что так дело не пойдет: не можешь, не хочешь — брось, к буквам надо относиться с трепетом. Он и бросил, не сильно кручинясь. А в противовес опубликовал несколько рассказов в московских журналах, и они понравились не только мне, но и серьезным людям. Конечно, я ему помогал, редактировал. Но добил он меня окончательно, когда стал вести еженедельную часовую передачу на израильском радио в прямом эфире «Солдатский перекресток». Видит бог, я к этому не причастен. Тут уже к нему потихохоньку, на цырлах, стала подбираться слава. Его узнавали по голосу на улицах. Я раскатил губу: зрил сына ведущим на ТВ. И, разумеется, зарекся советовать: ученого учить — только портить.
В эти годы я много ездил с «Гаудеамусом», спектаклем Льва Додина по «Стройбату». Благословенная пора! Как соберусь куда, звоню Димке. Он, вольная птица, летит ко мне в Париж, Милан, Берлин… В Париж тогда заплыл на своей кругосветной яхте «Патриция» мой товарищ, диссидент и авантюрист Саша Берман. Берман путешествовал по земному шару морским автостопом. Когда кончался бензин и провиант, подплывал в море-океане к любому судну, и его с восторгом отоваривали необходимым. А когда кончались деньги, подрабатывал на берегу — учил желающих ходить по канату. Нам с Димкой Берман устроил райское наслаждение — катал на яхте. Ночью по Сене плавала «Муха» — музыкальный речной трамвайчик с мощными зенитными прожекторами на Эйфелеву башню и прочий парижский пейзаж, а мы сбоку, как прилипалы. Конечно, не под парусами (на узкой Сене не разгуляешься) — на моторчике. В сопровождении Ива Монтана, Ги Беара, Шарля Азнавура… Короче, за рубежом мы общались с сыном на полную катушку, наверстывая упущенное в его детстве. На серьезные темы не говорили, всю дорогу ржали. Один раз нас даже чуть не выставили из автобуса в Неаполе. Проезжая мимо церкви, весь автобус стал креститься. Рядом с нами неистово целовались парень с девушкой. Барышня держала руку на яйцах товарища, но тоже повернулась к собору и стала креститься. Вторая ее рука осталась на месте. Димка не сдержался и стал заваливаться на меня от хохота.
Димка очень дорожил «Солдатским перекрестком». Однажды в Иерусалим спустился с небес Питер Брук и устроил труппе Льва Додина мастер-класс на свежем воздухе под платаном; рассказывал, как жил со своими артистами в Индии, прежде чем приступить к постановке «Камасутры». Про свое понимание сексов вообще, индийских в частности. Ничего подобного я не слышал, не читал. Затихли даже нереальные стрекозоподобные колибри, перестали месить зной молниеносными крылышками, расселись на ветках вблизи головы Питера Брука и внимали мэтру А у Димки эфир в Тель-Авиве. Я ляпнул: плюнь на эфир — свали на Брука. Поймут — простят: не повторяется такое никогда. Не послушался сынок глупого батю. Завыл, зарыдал и помчался на «Солдатский перекресток». А бежать далече, ибо вокруг шабат, в такси не содют.
Однако недолго музыка играла — бросил он свое любимое радио. Подался в бизнес. Мне доходчиво пояснил: на радио славы много, денег мало.
— Пойми, чучело! — орал я. — Не твоего ума бизнес крутить: ты еврей-то недоделанный — всего на пять восьмых, а для бизнеса как минимум — восемь восьмых требуется! Прогоришь! Кроме того, бизнес по сути — гнусь: конкурент дуба дал — живому праздник! Хочешь так жить?!
Димка отмахивался от меня, как от недоумка:
— Отец, достал! Во-первых, бизнес космополитичен, а во-вторых, может быть и очень милосердным. И вообще, через год я подарю тебе «Мерседес».
Димка отмахивался от меня, как от недоумка:
— Отец, достал! Во-первых, бизнес космополитичен, а во-вторых, может быть и очень милосердным. И вообще, через год я подарю тебе «Мерседес».
— Пулю себе в лобешник не подари! — вопил я, бросая телефонную трубку.
В ответ он прислал мне кассету с «Конкурсом красоты», который организовал в Израиле. Мало того, сам бродил на подиуме. Красивый, элегантный, томный, в голубом пуловере. Я сна лишился: не иначе сынок в пидоры записался?
Дальше — круче. Он прибыл в Москву, приглаженный бриолином, как сицилийский мафиози, под ручку с дамой средних лет. У дамы был сиплый голос и настороженный взгляд. Вкушать в неизвестном дому она спервоначалу отказалась. В сумочке носила ножик, не исключено, что там был и пистолет. Выяснилось: дама — бизнес-вумен, а Димка — ее подручный, секретарь и в скором будущем, вероятно, муж. Она торгует по миру пшеницей, металлом, породистыми щенками. Она мастер спорта по коням, хочет завести конюшню в России. Убитым голосом позвонила Ляля из Израиля: «Спаси нашего сына!..»
Дама рассказывала лихие истории из своей жизни и замечательно играла на гитаре. Я алчно слушал. Показала свой питомник под Москвой — образцовый порядок, все на зарубежный лад. Я пустил слезу зависти, глядя на племенных среднеазиатских овчаров. Через неделю на мой день рождения дама преподнесла мне месячного ангела с голубыми глазами, лапами толщиной в мою руку, обрезанными ушами и обрубленным хвостом. Ангел произвел фурор на застолье и сонно зевал, из пасти его пахло жареными семечками. Я взял его на руки — с внутренней стороны бедра на нежной розовой коже был татуирован элитный номер. Я потерял голову: такой щен — мечта всей жизни. Слава богу, жена была при мозгах и песика вернула дарительнице, несмотря на мои стоны. Что бы я делал при своей нережимной жизни с волкодавом-чудищем, в которое несомненно преобразовалось бы голубоглазое чудо? На прощание дитя грустно, забыв поднять ножку, написало на ковер.
После отъезда сладкой парочки в мою квартиру стали прорываться истошные вопли из Израиля: «Это квартира Каледина?! Верните деньги!..»
Слава богу, с бизнес-леди Димка расстался безболезненно, без ножа и яда, но идея быстрого обогащения его не отпускала. Подсел на его резоны и московский богатый дядюшка: подкинул племяннику деньжат. Димка открыл в Тель-Авиве зоомагазинчик: кошачьи-собачьи принадлежности, миски-плошки, сухой корм, ошейники от блох. В подсобке знакомый ветеринар кастрировал агрессивных еврейских котов…
Дмитрий Каледин — ведущий программы «Солдатский перекресток» на израильском радио.
Отношения наши стали сникать. От чужих людей я узнал, что Димка женился, родил девочку. Вскоре привез мне на погляд Настеньку-Агнессу: слов нет — херувим белокурый, яичко глазированное, на щечке родинка, на другой ямочка. Внучка растрогала меня вконец. Ловила на даче комаров, приговаривая: «Вот летает комарок, его зовут муха». На прощание помахала мне лапкой: «Шолом».
А бизнес Димкин по-прежнему не задавался, слишком уж получался бескорыстный. Димка недоумевал, в чем причина, и для утешения родил мальчика. И снова — херувима, только темненького. Деторождение ему понравилось еще больше, он погрузился в книги по детской психологии, начал поговаривать о третьем, четвертом, пятом… Я негодовал, топал ногами: делом надо заниматься, а «чтоб иметь детей, кому ума не доставало». Димка неожиданно прислушался. И… вдогонку за матерью и отчимом спешно сорвался из Израиля, улетел в Монреаль на второе ПМЖ. А его магазинчик ушел за копейку по весеннему бризу, по утренней росе.
— Отец! — восторженно орал мне Димка из Канады. — Здесь рай земной! Давай возьмем в кредит сто гектар, дом по-над озером, я буду щенков разводить! Питомник на двадцать собак и детей пяток, скажи плохо! Ты будешь приезжать, рыбу удить, здесь карпы пудовые!.. Лодку тебе с алым парусом справим…
Врать не стану, я завелся. Поднял информацию. Все реально, в Канаде это запросто и не очень накладно, но… какого-то звена явно не хватало. Какой-то малости, чепухи.
А-а, жену-то его, Наташеньку, спросить впопыхах на радостях забыли. Кстати, и познакомиться с ней не мешало бы. Димка привез жену на запоздалые смотрины. Красивая, спокойная, ровная, первое образование — психолог, сейчас поступила на курсы таможенников. По окончании работать будет в центре Монреаля на государевой службе. Жить на пленэре не рвется, щенками сыта по уши с израильских времен, деток порожать еще — не прочь, но не сразу, погодя, сначала надо вработаться. Короче, уплыла моя лодка под алым парусом.
Димка работал в супермаркете, развозил коробки с харчами. Разумеется, радоваться тут было нечему. Сообразно недовольству в его письмах и разговоре появились покровительственные ноты, прям не Димка, а Дмитрий Сергеевич. Намекнул мне прозрачно, что я выстарился и поляну не секу, что больше я не начальник жизни, а начальник он и т. д.
Я не стал препираться, напомнил ему, что Иисус Иосифович в его с ним тридцать три года лавочку уже закрыл, а ты, мол, еще и не открывал, а прикрываться живым щитом из детей от жизни, как ты вознамерился, безнравственно. Вот если бы ты был девочкой, другой расклад.
— …Заявляю тебе это со всем апломбом, как знаменитый писатель, — закончил я родительское наставление.
— Да никакой ты не знаменитый.
— А кто же я по-твоему?
— …Пьяница, — не очень уверенно буркнул Димка.
Ну, дела-а!.. Наш ответ лорду Керзону. Однако обижаться я не стал, чтобы не зарулить в сторону от темы, талдычил свое. Не про меня, мол, сыне, базар, про тебя. Вижу, как у тебя формируется комплекс неудачника, как бы ты окончательно не поссорился сам с собой, страшнее этого нет ничего. И предложил Димке во избежание глубокой ссоры необщение до весны, тайм-аут. Без мата предложил, уважительно, проще говоря, толерантно.
А сам тем часом, чтоб не бодаться с сыном через океан, намылился в Канаду своим глазом оценить обстановку. Но не тут-то было: консул объяснил мне доходчиво, что не педагогировать сына я вознамерился, а тормознуться в Канаде навечно, типа на доживку, хитрость мою он разгадал и, стало быть, визу мне не даст.
Пока я препирался с посольством, до меня дошел слух, что Димка пишет что-то крупногабаритное. А раз так, и Канада мне не очень нужна; я там был, пиво пил. Закончит Димка писанину — поговорим. Главное — не забыть наперед, что он из моего семечка. Кроха.
P. S. Заканчиваю я рассказ про своего сыночка многоточием. Идут годы. И вот однажды ко мне на Самотеку нагрянул здоровый дядя-купец со щедрыми дарами — Димка. Из Канады он временно перебрался в Испанию, чтобы сподручнее было знакомить подросших деток с европейской культурой. Дела у Димки пошли в гору, и его бизнес в Канаде уже могла крутиться без его непосредственного участия. А детям нужен багаж, которого Димке — перелетной птице — так не хватало в его кочевой жизни. Тем более что на подходе намечалась еще одна дочка — Ева-Марта. И я решил: хватит бодаться. От добра добра… Ну, и так далее.
Маки на Монте-Кассино
Завела меня Ванесса Редгрейв.
Решил я опробовать баню после реконструкции. На разжигу, как водится, старые журналы. Пожелтевшее интервью с Ванессой Редгрейв (намедни как раз по ТВ знаменитый «Blow-up» Антониони повторяли). Интересно рассказывает: про жизнь, про судьбу… И вдруг! — про евреев, пострадавших от фашизма: жертвы, мол, преувеличены. То есть Холокост в принципе-то был, актриса не возражает, но как бы не очень, не весьма. Чувствую: не въезжаю. Перечитал. Все правильно, она, Ванесса, и фотка ее. С какого ж, интересно, бодуна культурная дама нагородила за себя и за того парня? Ведь при мозгах и ведет себя достойно. В Чечню на старости лет поехала, не побоялась, фильм сделала. Стал справки про нее наводить. Оказывается, в молодые годы занесло ее по собственной воле в компартию, стало быть, барышня была нездорова, типа — в памроках. А в болести и не такое нагородить можно. Простим звезду. Другое я припомнил…
Давным-давно возил я маму в Германию на презентацию своей книги. Мама настаивала, чтобы я непременно купил себе белый плащ, двубортный, на синем подбое, осанистый. Помочь вызвался сын моей переводчицы. По дороге в магазин шустрый пацан сблатовал меня завернуть на пустырь, где он приторговывал подержанными автомобилями, предварительно вызнав, что в Москве я имею ветхие «Жигули». Через час, забыв про плащ, я выехал на белоснежном дизельном «Мерседесе».
— Купил? — счастливо улыбнулась мама, закручивая на ночь волосы на бигуди. — Белый, как я хотела? Покажи.
Я подозвал ее к окну, за которым стоял «мерс».
— Вон он.
Утром мама в гневе сорвалась в Москву, я же по программе поплелся в Мюнхен.