7. Харрисон Форд
Заметно посвежевший Сергей сидит на подоконнике и курит в форточку, коротко поглядывая в окно, где уже смеркается и горят фонари. В комнате включен телевизор, идет старый американский фильм. Слышен стук в дверь. Сергей шаркающей походкой идет открывать. Возвращается в комнату. За ним, веселая, но слегка как будто напуганная, заходит Ирина. Сергей, демонстративно не обращая на нее внимания, садится на диван.
— Что смотришь? — спрашивает она.
— Что-то с Харрисоном Фордом.
— Это он? Не видела раньше.
— Я тут Зиновьева читал. Пишет про самого популярного актера планеты. А популярным он стал потому, что был уникально безлик. Полностью стертая физиономия. Вот Харрисон Форд как раз такой.
Пока он разглагольствует, она изучает его. Как двигаются его губы, как жестикулируют руки. Капризная складка у рта.
— Ты злишься?
— Нет, на что мне злиться.
— Сереж, — она садится рядом с ним на диван, — мне сейчас непросто.
— А кому сейчас просто? В стране бардак, работы нет…
— Сереж, — она запускает пальцы в его волосы. Он поворачивается к ней. Выключает телевизор.
За окном стремительно темнеет.
8. Детки
— Снимай, снимай! — гогот. На экране смартфона расплывается вид за окном — там темно, фонари, медленно двигаются расплывчатые фигуры. Резкость наводится — за окном между кое-как припаркованных автомобилей дерутся два зомби. Оператор увеличивает картинку до максимума — зомби рассыпаются на пикселя, но все-таки заметно, что у одного кое-как висит рука, а второй где-то потерял щеку. Дерутся они довольно неуклюже.
— Вы че тут забыли! — раздается с улицы грубый голос. Новый взрыв веселья в квартире. Местный скандальный пенсионер замахивается на зомби палкой.
— Мочи их, отец! — орет в окно прыщавый паренек. — По харе бей!
Подбодренный пенсионер подступает ближе и лупит палкой по голове одного из зомби. Голова с тихим треском отрывается и падает, чмокнув, на асфальт. У туловища без головы подламываются колени, оно рушится и замирает комом. Второго зомби вошедший в раж пенсионер начинает избивать кулаками и ногами. Из окон слышны одобрительные окрики и свист.
В квартире девочка лет 15, сидящая на полу, угрюмо говорит остальным:
— Че вы этого дурака заводите, он сейчас сам заразится и всех перезаражает!
— Сама ты дура, Семенова, как можно заразиться, если он тебя не укусил?
— Откуда я знаю! У нас в школе вообще директор зазомбил!
— Зазомбил! Гыгыгы.
— Так его тоже укусили наверное.
— Ага, завуч, когда минет делала.
— Гыгыгы!
— Вы идиоты, у нас директор женщина!
— Смотрите, смотрите!
На улице пенсионер, покончив со вторым зомби, расстегивает ширинку и начинает мочиться на трупы.
— Фу-у!
— Фу-у-у!
— Семенова, иди посмотри, какой у пенса хер!
— Отвяньте, а?!
— БЛЯ!
В автомобиль рядом с пенсионером впивается огненная голова. Гремит взрыв. Осколки шелестят в воздухе. Когда дым оседает, внизу на асфальте кровавое месиво.
— Сука! Сука! Как вы заебали! — начинает истерично орать пацан в футболке на три размера больше.
— Свет гасим, пацаны… Быстрей…
В темноте рвутся вспышки.
9. Визит к даме
Тяжелое сопение. Пятнистые спины. Звон амуниции. Тусклые лампы дневного света. Грохот шагов по узким коридорам с низкими потолками. Распахивается дверь, сразу делается светло — много ламп, из-за стола встает девочка в рваных джинсовых шортах поверх колготок, девочку отодвигают в сторону, комната заполняется вооруженными людьми. Вторая дверь — гримерная, перед зеркалом во всю стену сидит и нежно бьет себя по лицу пуховым шариком Алена Ахматова. На ней розовая блузка и багровая юбка в пол.
— Алена Викторовна! — пищит девочка из приемной.
Вошедшие в гримерку, их пятеро, один постарше, выстраиваются вокруг Ахматовой полукольцом и выжидательно наблюдают, картинно сложив руки на автоматы. У некоторых на лицах играют кривые ухмылки.
— Что хотели? — не глядя на гостей, интересуется Ахматова, подкрашивая губы.
— Пойдемте с нами, — кашлянув, говорит старший.
— Можно узнать, — очередной мазок, — зачем?
— Ну ты, сучка, — выступает вперед один из бойцов.
— Тихо, тихо, Артем, — осаживает его командир. — Есть приказ доставить вас по назначению.
— Чей приказ? Комитета зомби?
— Не понял вас, — хмурится командир.
— Да вот Артем ваш… — лениво говорит Ахматова, — он уже превращается. Там в коридоре еще один. Они друзья? Вместе спортом занимаются? Раздевалки, полотенца… Душевая, — смотрит в зеркало, — комната…
Артем, яростно матерясь, вскидывает автомат.
По комнате проносится небольшой розово-багровый смерч, и трое бойцов валятся на пол, схватившись за горло и обливаясь кровью. Алена все в той же позе сидит у зеркала и удрученно смотрит на окровавленный рот:
— Смотрите, что вы наделали. Час времени впустую…
Командир и второй уцелевший боец стоят неподвижно.
— Мы пойдем, — говорит командир.
— Всего вам доброго, — улыбается фирменной улыбкой Ахматова. — До новых встреч в эфире!
И вновь отворачивается к зеркалу.
10. Не отпускай меня
— О Боже… О Боже… О госсподииииии! — белые зубы ее светятся в темноте, губы ее растягиваются в улыбке, подбородок ее масла куском лежит в сумраке постельного белья, ноги ее в золотом сиянии уличного фонаря мерцают, раскинувшись ночными проспектами. Логан садится на постели, гладит ее, еще дрожащую, по спине, нашаривает рядом с постелью джинсы, достает оттуда сигареты и зажигалку, закуривает, разгоняя дым рукой. Смотрит в потолок. Вздрагивает: на колени ему грузно прыгает кот и принимается урчать как трактор.
— Матрос, пошел, пошел вон! — машет она рукой.
— Да пусть, мне не мешает, — улыбается Олег.
— Ты опять грустный, — она обнимает его сзади.
— Дела, заботы… Сама понимаешь…
— В стране бардак, работы нет, — передразнивает она кого-то.
— Что-что? — улыбается он.
— Ничего. Пойду кофе сварю.
Она встает с постели, сверкнув роскошной задницей, накидывает халатик, с пульта включает музыку:
Он провожает ее собачьими глазами. Переворачивает кота на спину, щекочет ему брюхо. Кот жмурится в истоме. Тихонько подпевает Земфире: «Не отпускай меня… не отпускай меня… вдруг увидишь… в списке не значится… значит, не молится…»
Музыка становится все громче, на улице идет перестрелка, камера поднимается выше — бои идут по всему городу, где-то люди отстреливаются от зомби, где-то люди убивают людей.
11. Госпиталь для ветеранов информационных войн
Серое дождливое утро. Автомобиль с немытым стеклом тихонько пробирается через пробку в какой-то промзоне. Сворачивает направо мимо серого недостроенного здания, выглядящего как руина. На здании щит с указателем «НИИ оленеводства. Амбулатория».
Она идет по дорожке, поеживаясь от карканья ворон и редкого дождя. Он стоит на крылечке, потерянный, жалкий, убитый.
— Приве-ет! — говорит она, растягивая губы в широчайшей улыбке. — Это и есть твоя больница?
— Это госпиталь, — глухо говорит он, — для ветеранов информационных войн. Шучу. С тобой доктор хотел поговорить. Я сказал, что ты мой самый близкий родственник. Если ты не против.
* * *— Ну что, Ирина Викторовна, дела плохи, — говорит врач. — Можете его забрать. Если есть куда. Я не вижу смысла держать его у нас, тем более что это становится просто опасно.
— А что с ним вообще такое? — помертвевшая Ирина держит платок у лица, огромные глаза смотрят на врача с болью. — Он же никогда ничем не болел!
— Что такое, что такое… Вы в окошки-то смотрите? Эпидемия. Люди заживо гниют…
— Зомби?
— Да какие зомби… Сказки это все. Мертвые не ходят.
— И что с ним… будет?
— Судя по тому, что я уже видел. Постепенно замедляются все жизненные процессы. Отказывают речевые центры. Мочеполовая система. Нарушение координации. Обмен веществ становится патогенным. При этом постоянное чувство голода. Грубо говоря, человек может только передвигаться и есть. В таком состоянии существовать до полугода. Это насколько мне известно. Более длительный период наблюдения просто отсутствует. Потом распад, смерть.
— А они страдают?
— Не знаю. Честно. На поздней стадии уже не у кого выяснять, там жизнь еле теплится. Ваш этот…
— Сергей.
— Довольно долго продержался еще. Обычно от недели до трех дней.
— Довольно долго продержался еще. Обычно от недели до трех дней.
* * *— Садись, Сереж. Нет, не сюда, вот сюда — она усаживает его на заднее сиденье. Закусив губу.
— Куда мы?
— Ко мне. Куда же еще…
12. Утро полена
Белое. Белое. Много белого. Слепящего. Что-то синее, еще пронзительнее белого. На синем колышется снова белое. Цветы. Она любит цветы. Лилии, кажется. Ужасный одуряющий запах. Но вот тянет свежестью. Взлетают занавески. Склоняется бледно-оранжевое пятно — ее лицо.
— Сережа! Сергей! Ты спишь, Сереж?
Он садится, он лежал на полу, теперь садится у стены, ползет вверх. Глаза пусты и безразличны. Она садится рядом на корточки. В руках — закопченная кастрюлька и длинная ложка.
— Открой рот. Ну открой рот пожалуйста.
Тычет ложкой с гречневой кашей, пытаясь попасть в полуоткрытый рот. Получается плохо, комки каши падают на его рубашку. Каша горячая, он вздрагивает.
— Прости, прости. Я сейчас уберу. Поешь, пожалуйста.
Ей удается протолкнуть ему в глотку ложку каши. Его кадык начинает двигаться. Рука подползает к кастрюле. Гладит кастрюлю. Он как будто хочет что-то сказать:
— Тепло… тепло.
— Может, ты все-таки ляжешь на диванчик, а, Сережа?
— Может, ты.
— Пойдем, — она поднимает его, подтаскивает к дивану. Ложится рядом с ним.
— Вот так, милый, вот так, — гладит его по лицу. — Мы еще с тобой поживем, да же ведь?
— Д-да… — он обнимает ее. — Мне холодно. Я люблю тебя.
— Поспи, милый. Поспи.
* * *Олег, стоя в дверях спальни, смотрит на спящих. Лицо Ирины безмятежно. Он отворачивается. Смотрит на себя в зеркало, висящее в темном коридоре. Отражение начинает таять. Он протягивает к зеркалу руку. Его ногти оставляют царапины на пустом темном стекле.
* * *Несколько часов спустя в той же комнате. На диване один Сергей. Он посапывает. Его лицо порозовело. Олег садится рядом с ним, наклоняется к его лицу. Сергей открывает глаза.
— Ты… кто?
— Нет. Это ты — кто?
— Я здесь живу.
— Тебя раньше не было.
— Я уезжал.
— Ты знаешь, что с тобой происходит?
— Догадываюсь.
— Твои провалы в пустоту будут все чаще. Пока не провалишься совсем. Но ты и потом будешь ходить, двигаться, жрать. Уже не помня себя.
— Ты кто такой?!
— Тебе не надо знать.
— Хочешь убить меня?
— Зачем мне тебя убивать. Ты сам развалишься.
— Где Ирина?
— Не говори ей, что я приходил. Хотя ты и не вспомнишь. Я совсем забыл.
Олег улыбается. Прикладывает Сергею указательный палец к губам.
Исчезает.
* * *Поздний вечер. Ирина, в плаще, наклоняется над диваном. В темноте блестят глаза Сергея.
— Сережа! Ты спишь? Сережа…
Он пытается ударить ее по лицу, но только вяло шлепает тяжелой рукой по щеке.
Она садится рядом с диваном и начинает громко, по-детски рыдать.
13. Вы покидаете…
Опустевший супермаркет с пустыми прилавками. По отделам бродят зомби. Между стендами с дисками ДВД как воробьи снуют подростки. Иногда сталкиваются с зомби, и те недовольно скалятся и шипят, как кошки.
— О, порнуха, порнуха! Смотрите, порнуху нашел.
— А может, «Ходячих мертвецов» возьмем?
Все смеются.
— А пошлите потом к Веронике, у нее плэйер есть.
— Плэйер можно и тут взять, ты дебил.
— Сам дебил.
— Бухла надо найти.
— Ты че дурак, мы же несовершеннолетние!
Гогот.
— Вера! — в дверях магазина мужик в пятнистой форме с автоматом наперевес. — Вера, ты здесь?!
— Семенова, это батя твой. Вроде живой пока.
— ВЕРА!
— Я здесь, пап.
Семенов — тот самый, который был в гримерке у Ахматовой — хватает дочь за руку и тащит за собой.
— Пап. Ну что ты творишь.
— Вера, нету времени. Садись в машину, мы уезжаем.
Машина — казенный УАЗик — под завязку забита консервами, ящиками, канистрами. Свободны только передние два сиденья.
— Куда?
— Куда подальше. Здесь больше нельзя.
— Я не хочу! — она вырывает руку.
— Садись в машину!
Перед уазиком, блокируя выезд, тормозит полицейский «Форд». Из него неспешно выбираются коллеги Семенова.
— Ты куда собрался, Леха?
— Не подходи.
— Брось автомат.
— Сам брось. И ты брось. Я стреляю быстрее вас.
— ПАПА! — Семенов оборачивается. Приклад автомата вместо головы бьет его по плечу. Он вскидывает свой автомат, стреляет короткой очередью. Нападавшего отбрасывает к стене. Двое других начинают суетиться — солнце, выскочившее из-за супермаркета, ослепляет их. К стеклам супермаркета прилипли любопытные физиономии подростков.
— В машину, — коротко командует Семенов. Поворачивает ключ зажигания. Резко сдает назад, таранит «Форд». Вера вцепилась в его руку. Сзади стучат выстрелы.
Вера смотрит на бронзовую шею отца, по которой стекают капли пота. Он моргает. Снова.
— Папа, — говорит она вопросительно.
Он открывает рот, изо рта стекает струйка крови. Вера перехватывает руль.
Теперь она за рулем. Отец на пассажирском сиденье. Навстречу пролетает знак «Конец населенного пункта».
14. Пролегомены
Полуразрушенная станция метро. На столе лежит оружие и патроны. Истошно стучит автомат, рядом бухает дробовик. Волны зомби разбиваются в кровавые клочья. Уже почти стихает, как вдруг издалека доносится утробный рев. Это Танк. Огромный зомби-мутант с гипетрофированной мускулатурой, с легкостью расшвыривающий вагоны и каменные глыбы. Палец жмет гашетку, но бесполезно — Танк все ближе, он наклоняется, смотрит маленькими красными глазками и обрушивает на тебя свои чудовищные кулаки. И все меркнет.
По инерции палец Сергея еще теребит кнопку мыши.
— Ты ел? — Ирина смотрит на него, сидящего за компьютером, судя по всему, довольно давно. Она постарела, у рта складка, волосы растрепаны.
— Я ел помои, — ровным голосом отвечает Сергей.
— Это не помои, Сереж, это… еда.
— А давай я тебя ими накормлю. Давай? — он встает из-за компьютера, его покачивает. Замахивается. Она привычно вздрагивает. В комнате так холодно, что у нее идет пар изо рта.
— Закрой окно, — говорит он, — сука.
— Сережа, пусть немного проветрится, а? Здесь ужасно пахнет…
— Ира. Ты не поняла. Закрой окно. Мне холодно. И я хочу есть. Я жрать хочу.
— Ты не был на улице сегодня?
— Хочешь, чтобы меня убили. Ты этого хочешь.
— Нет!
— Тогда не задавай идиотских вопросов.
* * *Кабинет в старом советском стиле — тяжелый длинный стол, темные деревянные панели, стены в рейках, полное ощущение, что ты в гробу. За столом суровые мужчины в пиджаках и несколько женщин, в том числе Ахматова, цветущая на общем темно-сером фоне как майская роза.
— Давайте, товарищи, обсудим, с чем мы столкнулись и что нам с этим делать, — говорит председательствующий, судя по фирменной стрижке — человек из органов. — Ситуация на сегодня такова, что поддерживать жизнедеятельность всего города мы больше не можем. Возможны голодные бунты. Уже наблюдаются эпидемии. Их механизм до сих пор неясен, за что отдельное спасибо нашему министерству здравоохранения…
— Вадим Прокофьич, спасибо вам за вашу помощь! — язвительно отвечает министр. — Не напомните, что вы мне сказали, когда мы впервые к вам обратились? «Не суй свой нос в чужой вопрос»?
— Так, ладно! — Вадим Прокофьич стучит по столу ладонью. — Устроили тут базар. Мы с вами еще отдельно поговорим.
— А вы не запугивайте. Не то время, — неожиданно вмешивается министр образования.
— Мальчики, — ласково говорит Ахматова, — может, мы все-таки о деле поговорим?
— Спасибо, Алена Викторовна. Кхм. Итак, есть проблема, и ее нужно решать. Насколько я понимаю, с семьями уже все разобрались. Кто нет, транспорт выделим. Есть приказ — оставаться в городе до дальнейших распоряжений. Пытаться контролировать ситуацию.
— Но это глупо! Это же идиотизм! — вскипает министр образования. — Что тут можно контролировать? Банки не работают, магазины не работают, заводы стоят. Не сегодня-завтра начнутся техногенные аварии, мы на это повлиять не можем. На улицах разбой и мародерство. А впереди зима…
— Что вы предлагаете? Конструктивно?
— Я предлагаю валить, пока не поздно.
— А вас никто не держит… — протяжно говорит председатель молодежного правительства Изяслав Станкевич, — только потом не жалуйтесь.
— Ой, Изя. Я вас умоляю. Не будет никакого «потом».
— А если все-таки будет? — снова вмешивается Ахматова. — Только не такое, как вы думаете?
— Алена Викторовна?
— Давайте поговорим о будущей жизни, — предлагает Алена Викторовна, злорадно наблюдая, как у присутствующих отпадывают челюсти и выкатываются глаза, — в каком-то смысле о жизни вечной…