— В общем-то, да. А что… очень важно, чтобы я задержалась?
— Да, очень важно. Я был бы вам крайне благодарен, леди Шарлотта, если бы вы смогли выкроить сегодня время. — Глаза его, более темные, чем обычно, смотрели на нее враждебно.
Шарлотта вздохнула:
— Ну ладно. Отменю свои планы. Разреши мне только сделать один звонок.
Гейб повернулся и молча вышел из кабинета; он даже не поблагодарил ее.
Она позвонила Джереми на работу, но того уже не было на месте. Домой ему, скорее всего, звонить не стоило. Ну что ж, придется спуститься вниз и все объяснить, когда он приедет за ней к банку. Видимо, само Провидение решило вмешаться и не дать ей провести этот вечер с Джереми, и ей следует быть благодарной за это.
Она занялась стенограммой. Гейб опять вернулся в кабинет и стучал по клавиатуре компьютера так, словно хотел убить его. Шарлотта была расстроена, злилась; а еще она нервничала из-за предстоящего появления Джереми. Ей было трудно сосредоточиться. Она сидела не поднимая головы, в животе у нее все сильнее урчало, она чашку за чашкой пила кофе, чувствуя, что Гейб наблюдает за ней и понимает, что ей не по себе. Ровно в восемь зазвонил ее телефон.
— Шарлотта, за вами машина. — Это был Дик, ночной вахтер.
— Спасибо, Дик. Сейчас спущусь. Извини, пожалуйста, — обратилась она к Гейбу с нотками сарказма в голосе, — я только схожу вниз и скажу бедняге приятелю, чтобы он ехал без меня.
— Я думал, ты ему позвонила.
— Позвонила. Но не застала.
— Ну хорошо. Только недолго.
Она сбежала вниз по лестнице. На улице, перед дверью банка, стоял длиннющий лимузин. Через окно на заднем сиденье видна была какая-то фигура. Шарлотта подошла к машине, постучала по стеклу и отскочила назад, когда оно плавно поехало вниз: на нее смотрела какая-то одетая в тряпье старуха, голова ее была повязана платком.
— Ой, извините, — проговорила Шарлотта. — Я думала…
— Нечего извиняться, — раздался откуда-то из-под тряпья театральный шепот, в котором тем не менее можно было узнать голос Джереми. — Забирайся в машину и поедем в спокойное укромное местечко. У меня есть тут для тебя приклеивающаяся борода… куда я только ее подевал…
— Ой, Джереми, — захохотала Шарлотта, — вы невозможны!
— Ничего подобного, — обиженно ответил он. — Не так-то просто было раздобыть весь этот маскарад. Я думал, тебе понравится. Давай, дорогая, забирайся в машину.
Водитель стоял у нее за спиной с ничего не выражающим лицом.
— Джереми, я не могу. Простите меня. Но я правда не могу.
— Почему?
— Ну… мне надо работать. Гейб хочет, чтобы я кое-что подготовила к завтрашнему утру.
— Чтоб он провалился! Скажи ему, что ты не можешь. Что у тебя есть более важные дела.
— У младшего персонала не может быть более важных дел.
— Черт возьми, Шарлотта, в один прекрасный день весь этот банк будет твой!
— Тогда тем более я не могу сейчас отказываться.
— Ну ладно, я тебя подожду, — немного помолчав, беззаботно заявил Джереми. Он улыбался, взгляд его скользил по Шарлотте. — Посижу здесь и подожду, пока ты освободишься. У меня тоже с собой много работы. И шампанское со мной. Так что все прекрасно.
— Джереми, но, может быть, вам придется прождать несколько часов. Я могу освободиться уже за полночь.
— Ничего. Я люблю поздно ужинать.
— Но…
— Шарлотта, иди и занимайся своей очень важной работой. А я подожду. Я никуда не денусь. Ты от меня так легко не отделаешься.
Он улыбнулся ей какой-то мальчишеской, располагающей улыбкой. Шарлотта мысленно сравнила ее с мрачной физиономией вечно погруженного в собственные размышления Гейба и улыбнулась Джереми в ответ, подумав: хорошо бы Джереми волновал ее чуть побольше, а Гейб — поменьше.
Когда Шарлотта вернулась в кабинет, Гейба там уже не было; на столе у нее был брошен проект стенограммы, который она перед уходом показала ему, с прикрепленной запиской: «Это надо переделать полностью». Почти каждая страница стенограммы была исчеркана его пометками, сделанными черной ручкой, крупным почерком. Шарлотта уставилась на бумаги, не веря собственным глазам. Она знала, что стенограмма была сделана хорошо и что она в целом была совершенно точной. И к тому же это ведь стенограмма. Подонок. Понимает, что ей хочется побыстрее закончить и освободиться, и нарочно все перечеркал, чтобы ей досадить. Ее вдруг захлестнула волна дикой ярости; ей страстно захотелось оставить ему коротенькую, лаконичную, но весьма многозначительную записку и уйти. Она даже начала уже писать ее, но потом бросила ручку и снова взялась за стенограмму. Плюнуть на нее нельзя, это не выход, можно только сделать как следует. Каждая победа Гейба — это ее поражение; уже хотя бы только поэтому она обязана побеждать. А победить сейчас означало сделать эту стенограмму как следует. И не показать ему, будто ее это как-то задело. Но когда-нибудь, в один прекрасный день… Шарлотта с большим трудом оторвалась от приятных мечтаний об этом прекрасном дне и заставила себя сосредоточиться.
Минут через десять Гейб вернулся, неся с собой коричневый пакет из плотной бумаги. Он положил пакет на свой стол и посмотрел на Шарлотту:
— Я подумал, что, может быть, ты захочешь кофе. И перекусить.
— Нет, спасибо, — отрезала Шарлотта. — Я занята, мне есть некогда.
Она разозлилась, услышав, что голос ее немного дрожит. Гейб пожал плечами и, сняв крышку со стаканчика с кофе, принялся разворачивать бутерброды.
— Как хочешь, — проговорил он с полным ртом.
— Мне довольно трудно здесь чего-нибудь хотеть, — ответила она.
Наступила тишина; потом Гейб вдруг рассмеялся. Шарлотта удивленно посмотрела на него: с ним это случалось нечасто.
— Я что, сказала что-нибудь смешное?
— Нет. Вообще-то, да. Немного.
— Рада, что сумела доставить тебе удовольствие, — процедила она.
Снова наступила тишина. Гейб сидел и рассматривал Шарлотту так, словно она была каким-то совсем новым для него предметом, который только что, в его присутствии внесли в кабинет и здесь оставили.
— Трахать тебя некому, — сказал он совершенно обычным голосом, как бы продолжая начатый раньше разговор.
Шарлотта пораженно уставилась на него. Впервые в жизни она поняла, что означает выражение «не верить собственным ушам».
— Что ты сказал? — выговорила она наконец.
— Я сказал, что трахать тебя некому. Чтобы ты немного успокоилась. А то ты сплошной комок нервов.
На его вызывающей, агрессивной физиономии появилось даже что-то отдаленно напоминавшее улыбку. Шарлотта сидела как каменная; ей хотелось бы испытывать чувства гнева, возмущения, ярости, но вместо всего этого где-то в самой-самой глубине души она лишь ощущала, как нарастает, все сильнее пульсируя, волна неукротимого сексуального возбуждения.
— И ты, как я понимаю, — ледяным тоном произнесла она, — готов предложить свои услуги.
Уже произнеся эти слова, она пожалела, что вовремя не прикусила язык. Она должна была проявить достоинство, притвориться оскорбленной, шокированной — все, что угодно, но только не отвечать ему подобной же грубой шпилькой, да еще такой, которая открывала возможности для продолжения оскорблений в ее адрес. Какой же дурой должна она ему теперь казаться: непроходимо глупой, грубой и неотесанной и, что хуже всего, самонадеянной и самодовольной. Она сама же подставилась для дальнейших насмешек и издевательств. Шарлотта почувствовала, как краска заливает ее шею.
Гейб в ответ минуту или две смотрел на нее, не говоря ни слова; потом сухо произнес:
— Нет, так далеко мои мысли не простирались, — и снова углубился в работу.
Когда она все закончила, была уже половина второго ночи. Гейб отпустил ее домой, а сам еще продолжал лихорадочно работать: сняв часы, как он поступал всегда, когда бывал чем-то всецело захвачен, он заглатывал одну банку диетической колы за другой, не отрывая взгляда от экрана компьютера. Сейчас он трудился над финансовыми разработками для одной из компаний, занимавшихся производством бумаги, курс ее акций на бирже рос, и нельзя было терять время. Шарлотта посмотрела на него, и ей стало даже немного грустно при мысли о том, что он и понятия не имеет, что заявил недавно нечто из ряда вон выходящее, нечто такое, что могло обидеть ее, унизить, оскорбить. Если бы она сказала ему об этом, возможно, в чисто интеллектуальном плане это бы его заинтриговало, даже удивило; но объяснять ему что-либо было бы совершенно бесполезно. Напрасная трата времени и усилий. Слишком уж он самонадеян, преисполнен мужского шовинизма и бесчувствен. Она вдруг ощутила сильнейшее облегчение оттого, что не закатила сцену, не отреагировала на его слова как-то резко, грубо, скандально, а, наоборот, повела себя мягко, что явно должно было оставить у него ощущение своей победы. В сотый, а может быть, даже в тысячный раз подумав о мести, которую она обрушит на него в один прекрасный день, Шарлотта взяла свои вещи и, не сказав ни слова, вышла из кабинета.
Она зашла в туалет, взглянула на себя в зеркало и вздохнула. Лицо бледное, под глазами легли темные круги от усталости, от макияжа почти ничего не осталось. Прическа растрепалась, юбка вся в складках. Ну что ж, по крайней мере, ее внешний вид должен оттолкнуть Джереми.
— Ты потрясающе выглядишь, — проговорил он. — Люблю усталых девушек. У них ослабленная сопротивляемость.
— У меня сопротивляемость высокая, и даже очень, — решительно возразила Шарлотта, опускаясь рядом с ним на заднее сиденье. Он успел избавиться от прежнего тряпья, и теперь на нем были «ливайсы» и бежевый кашемировый свитер. На полу лимузина стояло ведерко со льдом, а в нем бутылка шампанского.
— Какого черта вы там делали? — спросил он, открывая бутылку и наливая ей бокал. В голосе его слышался просто доброжелательный интерес и совсем не чувствовалось раздражения из-за того, что ему пришлось дожидаться так долго.
— Занимались расчетами, готовили проект контракта. Гейб еще остался.
— И часто вы так сидите с ним по ночам?
— Да. Очень часто. К сожалению.
Машина тронулась; Шарлотта отпила немного из бокала, представила себя со стороны, и ей показалось, что она смотрит какое-то скверное кино.
— Он тебе и в самом деле не нравится?
— Я его ненавижу. — Сказанные Гейбом слова снова совершенно отчетливо прозвучали у нее в голове. — Он груб, самонадеян и абсолютно бесчувствен. — Шарлотта услышала, что голос у нее немного задрожал, и вздохнула.
Джереми задумчиво посмотрел на нее:
— Он тебя чем-то расстроил, да?
— Нет! Н-ну… может быть. Джереми, пожалуйста, давайте не будем о нем говорить.
— О'кей. Будем говорить обо всем остальном, кроме него. Шарлотта, а как эта «китайская стена» у вас в банке, действует?
— И очень хорошо, — твердо ответила Шарлотта. — А что?
О существовании «китайской стены» — незаметного устройства для обеспечения безопасности и предотвращения утечек к клиентам той информации, которую банк передает своим дилерам, — она узнала в самый первый день своего пребывания в «Прэгерсе».
— Ну… явно есть очень много протечек. Кто-то мне тут говорил, что в некоторых банках уже разочаровались в этой «стене». Считают ее похожей скорее на занавес из рыбацкой сети.
— Джереми, я уверена, что вы не правы, а кроме того, я не хочу обсуждать дела банка.
— Да, я понимаю. Извини, если я тебя расстроил. Больше не буду.
— А куда все-таки мы едем?
— Ну… в одно приятное местечко, где можно хорошо поужинать.
— Джереми! Надеюсь, это не гостиница?
— Это не гостиница.
Машина тем временем въехала на Манхэттен; улицы, пустые в этот предрассветный час, казались вдвое шире, чем днем. Сразу же за Рокфеллер-центром они свернули вправо, проехали еще несколько кварталов и остановились. Шарлотта оглядела возвышавшееся над ними высоченное здание:
— Господи, где это мы? Здесь что, ваша контора?
— Не совсем.
— Джереми, ответом может быть или «да», или «нет».
— Ну, своего рода. Пойдем, дорогая, сейчас увидишь.
Шофер держал ей дверцу, но лицо его было еще более бесстрастным, чем прежде. Шарлотта вышла, позволила Джереми взять себя под руку и ввести в здание.
— Знаете, лучше бы вы все-таки объяснили, что это такое, — с некоторым беспокойством проговорила она.
— Через минуту все объясню. Пошли, лифт вон там.
Шарлотта подумала, что, если бы она была кем-то другим и если бы Джереми был не тем, кем был на самом деле, она ни в коем случае не согласилась бы войти сюда, опасаясь, что может стать жертвой нападения, изнасилования. Но в данном случае она считала себя (и убеждала себя, что считала правильно) защищенной собственным положением и положением Джереми. Она вошла в лифт, увидела, как Джереми нажал кнопку семьдесят третьего этажа. Лифт рванулся вверх; уши у нее заложило, к горлу подступила тошнота — она так и не сумела привыкнуть к нью-йоркским лифтам. Джереми стоял в противоположном от нее углу кабины и улыбался.
Кабина остановилась, они вышли в какой-то длинный и широкий коридор. Джереми достал ключ и отпер дверь слева от лифта.
— Заходи!
— Но, Джереми, где мы? Это что, ночной клуб?
— Нет, — ответил он с налетом легкого возмущения в голосе. — Это моя рабочая квартира.
Дверь открывалась в небольшую прихожую; оттуда вела еще одна дверь. Джереми легким толчком распахнул ее, не включая свет. Шарлотта пораженно вскрикнула. Ей показалось, что она стоит прямо посреди ночного звездного неба. Она очутилась в большой комнате, две стены которой были сплошными окнами: по-видимому, квартира находилась в угловой части здания, а само здание имело в плане какой-то очень сложный рисунок. И от открывшегося ей вида в полном смысле слова захватывало дух; прямо перед собой она увидела изящный, как будто сотканный из кружев, купол «Крайслера», чуть в стороне огромной острой иглой возвышался Эмпайр-стейт и десятки других небоскребов, сверкавших огнями на фоне темного неба. Пол и стены в комнате были мраморные, мебель практически отсутствовала, только возле окна стояли две большие кушетки. Шарлотта поняла, что где-то в стенах скрыты неяркие лампы: Джереми повернул выключатель у двери, и в комнате стало немного светлее. Откуда-то раздалось тактичное покашливание; Шарлотта обернулась и увидела стоявшего в дверях официанта при полном параде и в белом галстуке.
— Можно подавать шампанское, сэр?
— Да, Доусон, подавайте. Спасибо.
Доусон скрылся; Шарлотта посмотрела на Джереми, глаза у нее были широко раскрыты и сияли.
— Джереми, что происходит?
— Будем ужинать. Буквально через минуту. А пока выпьем. Спасибо, Доусон.
— Но где мы?
— Я же тебе сказал. В моей рабочей квартире. Вот здесь я работаю. Думаю, вынашиваю новые идеи. Если хочешь, можешь считать это своего рода студией. И когда засиживаюсь допоздна, домой уже не еду. Вот почему здесь кухня. Да, и кровать, конечно, тоже.
— Я так и подумала, что она обязательно должна где-нибудь тут быть, — ехидно заметила Шарлотта.
— Ты не о том подумала, — с обиженным видом возразил Джереми. — Кровать односпальная.
— Знаю я, что в Нью-Йорке называют односпальной кроватью, — усмехнулась Шарлотта. — В Англии бы на ней уместилась целая семья. Ну что ж, показывайте мне вашу студию.
Джереми вручил ей бокал шампанского и взял ее за руку.
— Она там, — проговорил он, снова выводя ее в прихожую.
Студия располагалась параллельно первой комнате и была почти такой же величины; в ней стоял огромного размера рабочий стол архитектора, на котором, однако, совершенно не было ни бумаг, ни карандашей, ни красок. Здесь же стояли два шкафа для хранения чертежей, письменный стол с компьютерным терминалом, по стенам было развешено несколько архитектурных планов. Комната не производила впечатления, что ею пользуются слишком часто.
— Очень мило, — сказала Шарлотта. — Как я понимаю, по ночам вы здесь бываете нередко.
— Пойдем поедим, — предложил вместо ответа Джереми, — ты ведь, наверное, умираешь от голода.
Доусон подавал за столом, до мелочей соблюдая все формальности; стол он извлек из кухни и накрыл в той комнате, где были окна во всю стену. Ужин оказался превосходным («Очень легкий, — предупредил Джереми, — потому что уже поздновато») и состоял из спаржи, лососины в тесте и летнего пудинга. «Я знаю, что пока еще только весна, но я люблю всегда смотреть вперед».
Шарлотте на самом-то деле не очень хотелось есть, но Джереми был настолько рад, что ему удалось организовать такой ужин, так удачно подобрать блюда, он так стремился доставить ей удовольствие, что отказываться было бы проявлением сущей неблагодарности. Она старалась пить как можно меньше, сознавая все опасности, которым может подвергнуться, если у нее хотя бы немного начнет кружиться голова; однако бокал шампанского, который она выпила в машине, и второй, выпитый уже здесь, сразу же по приходе, слишком уж быстро ударили ей в кровь. К тому времени, когда они доедали летний пудинг, Шарлотта уже пребывала в состоянии приятной прострации и весьма туманно представляла себе, где именно она находится, почему и зачем оказалась тут, а главное, как она будет добираться отсюда домой.
Если Джереми поставил своей целью лишить ее способности к сопротивлению, подумала она, то действует он правильно. Он не предпринимал никаких попыток соблазнить ее, даже не старался делать ей комплименты; он просто непрерывно говорил, весело и непринужденно рассказывая о себе и побуждая ее с такой же непринужденностью рассказывать о своей жизни; Шарлотта, которой только недавно казалось, что она так устала, что слова не сможет произнести, сама удивлялась тому, как легко и радостно вспомнила она сейчас свое детство, школьные годы, Хартест, свой дом и домашних, отношения с дедом, а потом, уже не столь радостно, заговорила о банке и своем месте в нем, о связанных с ним страхах и надеждах.