Монти, столько времени страдавший без слез, смотрел на рыдающего Дейвида с неожиданной злостью.
— Прекрати это немедленно, слышишь!
— Не сердись, — вмешался Эдгар. — Ему есть о чем поплакать. По-моему, я сейчас тоже заплачу.
— А ты уже упился, посмотри на себя.
— Я? Упился? Нет… еще не совсем. Дейвид, ну пожалуйста, не надо так…
— Простите, — сказал Дейвид, утирая глаза запылившимся рукавом рубашки.
— Представь нас, Монти, — попросил Эдгар.
— О Господи. Дейвид Гавендер — профессор Эдгар Демарней.
— Вообще-то я уже не про…
— Дейвид, ты идешь домой? Твоя мама пригласила Эмили Макхью.
— Нет.
— Может, лучше уж сразу с ней познакомиться — и покончить с этим? Побудешь минут пять — и все, больше от тебя ничего не требуется.
— Нет. Не могу…
— Знаешь что, иди один, — сказал Эдгар. — А мы с Дейвидом останемся… Побеседуем — ик! — немного.
— Ну и… черт с вами, — буркнул Монти, направляясь к двери. Ему вдруг страшно захотелось выгнать Эдгара взашей, только бы не оставлять его наедине с плачущим Дейвидом. Не будь здесь Эдгара, слезы Дейвида, возможно, тронули бы Монти, хотя и в этом случае он бы все равно разозлился. Теперь Эдгар опять начнет всюду лезть, во все ввязываться, везде совать свой нос, ни черта при этом не понимая. Не пойти сейчас к Гавендерам Монти, конечно, не мог, но твердо решил вернуться домой как можно скорее, чтобы выпроводить Эдгара. Пока он шел от калитки к крыльцу Худхауса, Ершик вцепился ему в штанину. Монти пинком отбросил его.
— Вы тот самый профессор Демарней? Это вы написали «Вавилонскую математику и греческую логику»?
— Да.
— И «Поэтику Эмпедокла»? — Да.
— И «Пифагор и его долг перед Скифией»? — Да.
— И последнее издание «Кратила»[18] тоже ваше?
— Да, но хватит об этом, или нам придется перечислять до глубокой ночи. Давай лучше так: вытри-ка свои драгоценные слезы и расскажи мне все, все…
* * *Монти осушил уже несколько рюмок виски. Сидя с Эдгаром на веранде, он почти не пил, теперь же пил много и быстро — как, впрочем, и все присутствующие. На блюде лежали маленькие изысканные бутербродики, но к ним почему-то никто не притрагивался. Это странное сборище напоминало даже настоящую вечеринку. Никто как будто не чувствовал себя скованно, и ничего ужасного пока не произошло. Когда Харриет знакомила Монти с Эмили Макхью, он лишь молча поклонился, она тоже. Констанс Пинн, правда, заговорщицки улыбнулась и, схватив Монти за руку, незаметно, но весьма ощутимо царапнула ногтем его ладонь. Начиная с этого момента она настойчиво пыталась вовлечь Монти в конфиденциальный разговор, от которого он так же настойчиво уклонялся. В своем нарочито простом черном платье с кружевным воротничком (кружево было брюссельское, доставшееся от одной богатенькой ученицы) она была очень хороша. Даже ее слегка приподнятые волосы с медным проволочным отливом сияли здоровьем и самоуверенностью. Эмили наконец-то оделась по-человечески и тоже смотрелась прекрасно. Сегодня на ней была белая блузка с итальянской камеей, бархатный синий жилет и черные брюки. Темные свежевымытые волосы рассыпались, и Эмили приходилось часто их поправлять или отбрасывать назад движением головы, что у нее получалось совсем по-мальчишески. Она поглядывала по сторонам с видом скорее смущенным, чем вызывающим, и чаще задерживала взгляд своих ярко-синих глаз на окружающих предметах, чем на людях. Харриет, в противоположность обеим гостьям, казалась усталой и неряшливой, щеки ее были бледны, шпильки, обычно незаметные, высовывались из прически самым непривлекательным образом. Харриет редко надевала украшения, но сегодня на ней был серебряный золоченый браслет с выгравированными розами, подарок отца. Она без конца щелкала замочком браслета, то расстегивая его, то снова застегивая. Пояс ее вуалевого платья развязался и волочился по полу. «Только, пожалуйста, — шепнула она Монти, встречая его у дверей, — не убегай первым, дождись, пока они уйдут». Значит, ему придется забыть о том, что у него дома, возможно, в этот самый момент зарождается новый неприятный тандем (Дейвид—Эдгар), и остаться. Впрочем, взглянув на сегодняшнюю Харриет — растрепанную, с дрожащими руками и волочащимся поясом, — он и так решил остаться.
«Дейвид, наверное, скоро придет», — сказала Харриет гостям в начале вечера, однако Дейвид так и не появился. Она попыталась выяснить у Монти, будет ли Эдгар, но не услышала в ответ ничего определенного. Итак, ни Дейвида, ни Эдгара, а Эмили с подружкой, обе уже «готовенькие», уходить, судя по всему, не собирались. Раскрасневшийся Блейз улыбался во все стороны и, когда к нему обращались, охотно со всем соглашался. Харриет то и дело касалась его руки, то ли подбадривая мужа, то ли предъявляя свои на него права. Пинн, которую начал разбирать смех, кидала на Блейза многозначительные взгляды и хихикала. Эмили, в отличие от подруги, решительно его игнорировала. Точно так же она игнорировала Монти и Пинн и в разговоре обращалась исключительно к Харриет. Монти, избегавший Пинн, говорил только с Блейзом, который мало что слышал и еще меньше соображал, зато сохранил способность кивать и поддакивать к месту. Под воздействием виски Монти постепенно начал приходить в состояние непонятного, почти радостного возбуждения. Не то чтобы он предвкушал скандал — просто ему было безумно интересно, что будет дальше.
Узкая и длинная, на три окна, гостиная, расположенная в торце Худхауса, выглядела пусто и голо, как необработанная слоновая кость. Кроме четырех бледных акварелей и овального зеркала в белой фарфоровой раме, на белых стенах не было никаких украшений. Когда-то Блейз занялся оформлением комнаты, но закончить так и не дошли руки, тем более что сами хозяева заглядывали сюда нечасто. На полу до сих пор лежал толстый индийский ковер, оставшийся от прежнего владельца (Блейз с Харриет никак не могли договориться между собой, чем его заменить); мебель, которой и в лучшие времена требовалась опора, теперь и вовсе не могла стоять сама по себе и выстроилась строго вдоль стен. Середина комнаты, таким образом, оставалась пустой, и в этой пустой середине кучкой стояли собравшиеся — казалось, вот сейчас раздастся свисток или заиграет музыка, все сорвутся с мест, и начнутся фанты, или шарады, или танцы. Блейз дышал учащенно, по-прежнему улыбался всем жалкой заискивающей улыбкой и, глядя то на Харриет, то на Эмили, то на Пинн, распределял свое внимание, как успел заметить Монти, поровну между всеми тремя.
Разговор, немного напоминающий беседу сумасшедших, но в остальном вполне светский, касался театра.
— Театр — это сплошное притворство, — сказала Харриет.
— Вы разве не любите Шекспира? — спросила Эмили.
— Читать люблю, но на сцене от него мало что остается, одно трюкачество.
— Не понимаю театралов, — заметил Монти. — По-моему, они попусту тратят время, которое можно было бы провести в приятной беседе.
— Вот именно, — согласился Блейз. — Вот именно.
— Монти, вы это серьезно? — спросила Пинн.
— Я обожаю театр, — сказала Эмили. — В театре перестаешь быть собой. И такие яркие, роскошные образы — врезаются в память на всю жизнь. Но куда мне в театр, когда я все время с Люкой, как за ногу привязанная.
— А разве нельзя брать его с собой? — спросила Харриет.
— Он не захочет.
— Откуда вы знаете?
— Знаю, не захочет.
— Но сегодня вы ведь нашли, с кем его оставить. С кем-то договорились, да?
— Это Пинн договорилась — с какой-то девицей из школы. Кто сегодня с Люкой, Пинн?
— Кики Сен-Луа.
— Красивое имя, — сказала Харриет.
— Но ты сказала, будет Дженни! Про Кики ты ни слова не говорила.
— У Дженни не получилось.
— Иногда вы могли бы ходить в театр с Блейзом, — сказала Харриет. — А я бы присмотрела за Люкой.
— Мы с Блейзом? Вы шутите! Хотя — почему нет? Мы уже сто лет никуда не выбирались. Блейз просто обожает театр, правда, Блейз?
— Да, просто обожаю, — закивал Блейз.
— А я-то, я-то хороша! — рассмеялась Харриет. — Столько лет лишала его удовольствия!
— Так вы серьезно? — снова спросила Пинн у Монти.
— Насчет чего?
— Насчет того, что театр — пустая трата времени.
— Все великие пьесы написаны в стихах, и — тут я согласен с Харриет — их интереснее читать, чем смотреть.
— Но неужели нет ни одной приличной пьесы в прозе?
— Понятия не имею. Я ведь не хожу в театр.
— Ну, тогда как вы можете судить о пьесах? Возможно, вы совсем не правы.
— Я не говорю, что я прав. Я только говорю, что говорю серьезно.
— Какой вы циник! А правда, что ваша мама была раньше актрисой?
— Хотела, но у нее не вышло. Пришлось вместо этого заниматься постановкой голоса в школе для девочек.
— Но неужели нет ни одной приличной пьесы в прозе?
— Понятия не имею. Я ведь не хожу в театр.
— Ну, тогда как вы можете судить о пьесах? Возможно, вы совсем не правы.
— Я не говорю, что я прав. Я только говорю, что говорю серьезно.
— Какой вы циник! А правда, что ваша мама была раньше актрисой?
— Хотела, но у нее не вышло. Пришлось вместо этого заниматься постановкой голоса в школе для девочек.
— Кто бы мне поставил голос, — сказала Эмили.
— У вас очень милый голос, — возразила Харриет.
— Я имею в виду свой лондонский прононс. Блейз, впрочем, говорит, что ему нравится.
— Да, очень нравится.
— Ах, значит, он у меня все-таки есть? Вот спасибо тебе!
— Блейз, включи, пожалуйста, свет, что-то вдруг стало темновато, — сказала Харриет.
— Я раньше тоже хотела стать актрисой, — сообщила Пинн, обращаясь к Монти. — Я написала пьесу. Вы не могли бы ее прочитать?
— Харриет, может, тебе лучше присесть? — сказал Монти.
— Нет, спасибо… Стоять как-то… лучше.
— Что там собаки так растявкались? — Эмили обернулась. — Они у вас тут как стая волков, честное слово.
— Можете, если хотите, разгромить ее в пух и прах, только скажите, что вы на самом деле думаете. Для меня это важно.
— Там кто-то пришел, — сказал Монти. — Не с улицы, а со стороны кухни. Это, наверное…
— Дейвид! — воскликнула Харриет. Но вместо того, чтобы спешить вслед за Монти на кухню, лишь отошла в угол комнаты и опустилась на стул. Собаки продолжали надрываться.
Монти решительно направился на кухню, Блейз следовал за ним по пятам. В проеме выходящей на лужайку двери обозначилась грузная фигура Эдгара. Наконец дверь захлопнулась, и заливистый собачий лай оборвался. Монти с удивлением отметил, что на улице уже почти стемнело, туманное предзакатное солнце освещало лужайку приглушенным светом, как на картинах Вермеера.
Эдгар, как-то странно кренясь набок, дошел до стола и обеими руками уперся в красную клетчатую скатерть. Монти, как, впрочем, и Блейзу, сразу стало ясно, что Эдгар пьян.
— Ну, ты тут сам с ним разберешься, да? — сказал Блейз, ретируясь обратно в гостиную.
— Как это ты отсюда явился? — спросил Монти. — А, понятно, через забор. Ну и дурак, пьяный к тому же. Сядь-ка лучше.
— Мне надо видеть Харриет, — сказал Эдгар громко и ясно, старательно выговаривая каждое слово. — Я должен ей… кое-что сказать.
— Садись. Ты весь в грязи. И пиджак порван. Упал? — Карман болтался, открывая для обозрения пиджачную подкладку. Одна штанина была изрядно выпачкана в земле.
Эдгар удивленно уставился на длинную прореху, тянувшуюся от кармана вниз.
— Кажется, упал. Да, точно упал. Мне надо видеть Харриет. Нет, не буду я садиться.
— Дейвид придет?
— Нет. Он так плакал. А теперь… я должен…
Неверной, но неожиданно стремительной походкой Эдгар проследовал мимо Монти прямиком в гостиную, где уже повисла тишина ожидания. Он остановился перед Харриет, которая сидела в углу комнаты у стены.
— А… Эдгар, — как-то обессиленно сказала Харриет и попыталась улыбнуться.
Эмили хмыкнула. Пинн сказала: «Ого!» Блейз, нехорошо улыбаясь, подлил себе еще виски. Эдгар покачнулся.
— Твой сын, — сказал он, обращаясь исключительно к Харриет, — все это время сидел в Локеттсе. Чуть не выплакал себе все глаза.
— Я сейчас же иду к нему, — сказала Харриет, но почему-то никуда не пошла, а продолжала завороженно разглядывать капельку слюны, дрожащую на нижней губе Эдгара, и его налитые кровью глаза.
— Не стоит, — сказал Монти. — Мы с Эдгаром сами сейчас уйдем — Эдгар, пошли.
— Однако, — повысил голос Эдгар, — однако я пришел сюда не за этим. Харриет!.. Я пришел, чтобы предложить тебе мое покровительство.
— Ну, знаете! — пробормотал Блейз.
— У меня есть дом, Монти знает, красивый дом, и я предлагаю его тебе, он к твоим услугам, без меня, меня не будет, только моя экономка, тебе нужно уехать, нужно прибежище, что-нибудь простое и достойное. Нельзя попустительствовать, есть вещи, которые нельзя, иначе новая ложь, и новое зло, я пришел выступить в твою защиту, пришел выступить…
— Думаю, сейчас не самый удачный момент для выступлений, — сказал Монти. — Идем лучше домой.
— Предложить, как я уже говорил, мое покровительство, больше ничего, дом обесчещен, не так просто разобраться, что делать в этой чудовищной ситуации…
— А кто говорит, что это должно быть просто? — изрек Блейз, который, кажется, и сам успел порядком набраться.
— Что это за комик? — спросила Пинн.
— Не надо ему ничего отвечать, — быстро сказал Монти, обращаясь к Блейзу. — Через минуту он выговорится, и я его уведу.
— Милый Эдгар… — начала Харриет.
— Я тебе не милый Эдгар, ты очень добрая, а лучше бы ты была не такая добрая, у меня тоже есть чувства, я не бесчувственный чурбан, я тоже из плоти и крови, я брал тебя за руку, и ты позволяла, я понимаю, ты смеялась надо мной, отчего не смеяться, красивые женщины всегда надо мной смеялись…
— А он забавный, — заметила Эмили.
— Он должен был от них отречься…
— Позвольте, — вмешался Блейз, — я, конечно, ценю ваши тонкие наблюдения, и очень мило с вашей стороны, что вы приходите, берете мою жену за руку и предлагаете свое покровительство — неважно, в каком смысле…
— Эдгар, хватит пороть чушь, — сказал Монти. — Пошли. — Он попытался подхватить Эдгара под локоть, но Эдгар ловко вывернулся, а Харриет тревожно взмахнула рукой: не надо.
— Думаешь, раз ты такая хорошая, то ты сможешь их всех спасти. Не выйдет, ты их не спасешь — зато они тебя осквернят. Что идет вразрез со Святым писанием, на то тебе никак нельзя соглашаться, ты же христианка, ты веришь в христианский брак, вот и живи по-христиански, и не сворачивай с пути истинного. Ты должна уехать, только тогда он увидит, что натворил. А так он ничего не увидит. Все это ложь, этот человек лжец, и пусть он сам теперь расхлебывает всю эту кашу. А ты ставишь их в такие условия, что они просто вынуждены лгать снова и снова. Никто, ни один праведник не сможет исправить содеянное ими, даже ты не сможешь. Ты простила их, но они тебе этого не простят, они еще потом возненавидят тебя за твое великодушное прощение, и будут продолжать, как раньше, строить свои козни, просто не смогут иначе. В конце концов ты поймешь, что никого не спасла, а стала сама соучастницей преступления, — но тогда уже будет поздно. Он должен решить, он должен выбрать, он сам себя поставил перед этим выбором.
Пока что он упорствует во грехе и даже не признает своей вины. Ты навек останешься его жертвой — твое же попустительство толкает его снова на грех. Ради него — ты должна положить конец этому распутству.
— Ну хватит уже, хватит! — сказала Пинн.
— Спасибо за совет, — пробормотала Эмили.
— Эдгар, — сказала Харриет. — Я выслушала тебя очень внимательно. Но ты забываешь, что есть еще ребенок.
— Ты не мог бы увести своего друга? — обернулся Блейз к Монти.
— Я никуда не уйду. Я должен договорить до конца. Я выражаюсь недостаточно ясно, а я должен выразиться ясно. Слушай меня, Харриет. Разве ты не видишь, в какое положение ты его поставила? Он вынужден тебе лгать — что ему остается делать? Ты ведь даже ничего от него не требуешь. А ты потребуй, пусть он выберет, пусть примет наконец решение. Абстрактная терпимость и сочувствие тут ничему не помогут. Истинная доброта не в этом. Ты всего лишь хочешь избавить себя…
— Ну все, хватит с нас этих выступлений! — Блейз со стуком поставил свой стакан на стол и двинулся на Эдгара. — Сыты по горло! Монти, сделай что-нибудь, ради бога, подержи его за другую руку. Или, может, тебя все это забавляет?
— Не надо! — вскрикнула Харриет.
Блейз попытался ухватить Эдгара за руку, однако Эдгар, не желая быть ухваченным, вырвался и, неловко размахнувшись, заехал локтем Блейзу прямо в глаз. Блейз осел на пол. Харриет ахнула. Эмили подбежала к Блейзу. Монти шагнул к Эдгару, который все еще стоял посреди комнаты, бестолково размахивая руками и явно недоумевая (куда это вдруг подевался Блейз?), и нанес ему не слишком умелый, но достаточно точный удар ребром ладони по шее (любимый удар Мило). Эдгар тяжело рухнул на пол.
— Скорее, надо его увести, — сказал Монти. Тут же подскочила Пинн, вдвоем они кое-как подняли Эдгара на ноги и поволокли к выходу.
— Харриет!.. Харриет!.. Мокингем!.. — выкрикивал Эдгар, что уже несколько смахивало на боевой клич.
За дверью оказался другой мир. Солнце окончательно утонуло в облаках, на землю спускались сумерки. Дрозд на старой корявой березе, лаково чернеющий среди оцепенелой листвы, распевал в тишине мирную вечернюю песню. Почтенная миссис Рейнз-Блоксем, неспешно проходившая по другой стороне улицы к своему дому, с любопытством оглядела живописную группу в дверях. Она и раньше подозревала, что от соседа-психиатра можно ожидать чего угодно. Эдгар уже затих и покорно висел на руках у своих конвоиров. Но когда они попытались протащить его через калитку, он на глазах у миссис Рейнз-Блоксем, следившей за странной троицей теперь уже с собственного крыльца, мертвой хваткой вцепился в деревянный столб.