А про себя я загадала – если он споет «Не уходи, побудь со мною», то я выйду за него во что бы то ни стало.
Он пел один романс за другим, но это было не то.
Значит, не судьба, подумала я, и тут же взгляд мой упал на Марата. Он сидел мрачный, постаревший, погруженный в какие-то невеселые мысли, но, поймав мой взгляд, вдруг улыбнулся, приосанился, сверкнул синевой глаз…
– «Как глаза сияют, ласково маня, не меня встречают, ищут не меня…» – пел Котя.
Опять я рвалась на части – восхищение Котей и жалость к Марату.
– Ну, теперь последний романс, мой любимый, и все! «Не уходи, побудь со мною, я так давно тебя люблю…»
Боже мой, как он угадал? Меня опять захлестнуло восторгом.
Едва он допел и вернул гитару Шацу, как Дашка закричала:
– К столу, к столу!
Все с удовольствием вернулись к столу и снова принялись за еду.
– Кирка, и почему я на тебе не женился? – проорал Стае. – Надо же, упустить такую классную бабу! Вавочка, не ревнуй, это так, ностальгические мотивы!
– Чего ж мне ревновать, я ведь вижу, Кире совсем не до тебя, – не без яда заметила Вавочка.
– Кирюшка, выйдем на кухню, – шепнула мне вдруг Люба.
– Пошли.
– Знаешь, кажется, Дашка с Маратом уже объяснились.
– Когда? Они, по-моему, все время были у меня на глазах, а я ничего такого не заметила.
– Да был момент, они сидели рядом, он ей что-то очень горячо объяснял, она была вся красная, а потом вдруг обняла его и поцеловала. Он тоже ее поцеловал, потом они что-то сказали друг другу и разошлись в разные стороны.
Так, папа с дочкой обрели друг друга. Интересно, надолго ли? А как поведет себя Даша в отношении Коти?
И что будет делать Марат? Оба обещали мне молчать и все-таки не выдержали, улучили момент… Боже, как я устала! Мне вдруг страстно захотелось домой, в свою одинокую квартиру, на, диван к Жукентию и Мейсону Кепвеллу.
– Кирка, что с тобой, ты чего так позеленела?
– Ох, Любашка, родненькая, я так чего-то устала.
Ты же знаешь, я совсем не привыкла жить в вихре вальса…
– Кирюшка, соберись, я все понимаю, ты на части рвешься, да? Знаешь что, гони-ка ты в шею всех мужиков, давай мы с тобой вдвоем куда-нибудь закатимся, хоть потреплемся по-человечески, а то вон уж сколько ты здесь, а мы толком и не поговорили.
– Ох, хорошо бы…
– Мама, тетя Люба, вы чего тут шушукаетесь?
Мам, я уже убираю со стола, мы как, сразу все подадим – чай, кофе, сладкое и мороженое? Или нет?
– Я думаю, сразу, чего лишнюю суету разводить.
Поставим все на стол, и пусть каждый берет что хочет.
Я ставлю чайники, а ты там спроси, кому чаю, кому кофе.
– Да Лизке скажи, пусть оторвет задницу от стула! – напутствовала ее Люба.
– Она и так уже тарелки собирает! – доложила Дашка.
И правда, в кухню вплыла Лиза с большой стопкой грязных тарелок. А за нею Вавочка и Маня, Дашина подружка по ульпану.
Они принялись сразу же мыть посуду.
– Вавочка, зачем, мы бы и сами помыли.
– Понимаешь, Мурашка, мне всегда как-то совестно – люди трудились, готовили, накрывали, а мы пришли, сожрали все, разгромили и до свидания. Поэтому я всегда стараюсь хоть часть посуды помыть!
– Ты истинная христианка, Вавочка!
– Да, знаешь, Кира, я тут приняла православие.
Или я сошла с ума, или все кругом с ума посходили?
Надо было уехать из России в Германию, потом перебраться в Израиль, хотя большинство делает как раз наоборот, чтобы принять православие?
Пока христианка Вавочка с Маней мыли посуду, мы с Любкой заварили чай, кофе, приготовили чашки, блюдца и вазочки для мороженого – Кирка, доставай мороженое, а то будет слишком твердым, – деловито распорядилась Любка.
Я достала из морозилки Маратову шляпную картонку, развязала изящный бант, сняла крышку и…
На огромном, ослепительно красивом торте большими кремовыми буквами было выведено: «Она соперниц не имела!»
Мы с Любкой очумело уставились на эту красоту, переглянулись и покатились со смеху. Мы были близки к истерике, мы выли, стонали, держались за животы и чуть не падали с ног.
– Кирка, – рыдала Любка, – какой болван это принес?
– Марат, – еле выговорила я.
В кухню влетела Дашка.
– Что это с вами, тетки? Чего вы ржете?
Любка только тыкала пальцем в торт и хрипло завывала.
Дашка глянула, свела брови, словно что-то припоминая, и рухнула на стул, – Мама, это он принес? Да? – сквозь смех проговорила она.
– Да – Мама, но он же не нарочно!
Тут на кухню заглянул Котя, увидел надпись на торте и сквозь зубы произнес:
– Одно слово – козел!
Дашка хотела было обидеться за новоявленного папочку, но чувство юмора взяло верх, она икнула и залилась хохотом.
– Вот что, девочки, смех смехом, а подавать на стол это нельзя, – заявил разумный Котя – Во-первых, его же все осмеют, хотя понятно, что намерения были самые благие и даже лестные для Кузи Не волнуйтесь, я сейчас вмиг уберу это архитектурное излишество В самом деле, он ловко срезал кружок с надписью, образовавшуюся плоскость взрыхлил ложкой и спросил:
– Шоколад есть?
– Есть.
– Давай сюда. И еще крупную терку.
– Поняла!
Через минуту торт имел вполне приличный вид.
– Теперь можно и подавать!
Котя торжественно внес торт в столовую. Марат сидел с довольным видом. Бедолага! Котя осторожно поставил торт на стол, как бы приглашая присутствующих полюбоваться им. Торт и в самом деле был удивительно красив. И вдруг у Марата удивленно поднялись брови.
– Налетайте! – сказал Котя.
Лиза принялась раскладывать мороженое по вазочкам, и вскоре все уже наслаждались мороженым Семена.
Все, кроме меня. Я была им сыта до гробовой доски.
Когда за столом воцарилась благоговейная тишина, Котя вдруг довольно бесцеремонно взял гитару из рук Шаца и пропел:
Когда она на сцене пела,
Париж в восторге был от ней!
Она соперниц не имела,
Подайте ж милостыню ей!
Подайте ж милостыню ей!
Кровь бросилась в лицо Марата. Он в ужасе взглянул на меня, а я улыбнулась и пожала плечами – мол, ничего, с кем не бывает. Котя, молодец, спел один этот куплет, а потом сказал:
– Нет, это сейчас неуместно, лучше я вот что вам спою:
Две гитары, зазвенев,
Жалобно заныли,
Сердцу памятный напев,
Милый друг мой, ты ли?
Старый друг мой, узнаю,
Ход твой в ре-миноре
И мелодию твою
В частом переборе…
Так хорошо, так прелестно он это пел, что все заслушались, а потом разразились аплодисментами.
История с тортом была забыта.
После мороженого начались танцы. Я танцевала с Котей. Танцевать с ним было необычайно легко, он вел так умело и властно, что оставалось только подчиняться.
– А ты вальс умеешь танцевать? – спросил он вдруг.
– Умею, а что?
– А то, что нынешняя молодежь не умеет!
– С чего ты взял?
– А вот давай проверим. Дамы и юные девы! – сказал он, когда музыка смолкла. – Минутку внимания, кто из вас умеет танцевать вальс?
Котя оказался прав – из женщин вальс умели танцевать только Любка, Вавочка и Етта, которой Котя уже дал кличку Ета Дура. А из мужчин – Котя, Марат и Стае.
– Ну, молодежь, хотите посмотреть, как танцуют самый романтический танец? – вопил Стае. – Люба, позвольте вас пригласить.
– Куда ж приглашать, еще музыки нет, – удивилась Люба.
– Музыка будет, этот Константин надежный мужик.
– Какой Константин?
– Ну, этот, Котя!
– Он не Константин, а Викентий.
– Вот уж никогда бы не подумал!
Котя тем временем перебирал пластинки.
– О, вот то, что надо!, – воскликнул он. – Не слишком быстро, в самый раз для старшего поколения!
Но пока он ставил пластинку, ко мне поспешно подошел Марат и пригласил на вальс.
Коте ничего другого не осталось, как пригласить Вавочку. Етте танцевать уже было не с кем.
Марат тоже хорошо танцевал, а главное, в вальсе он все же не мог прижать меня к себе так, как ему хотелось бы, да что кривить душой, и мне тоже.
– Знаешь, Кира, мы с Дашенькой уже объяснились.
Она сама ко мне обратилась так прямо и спросила: вы мой отец? Что же мне оставалось делать?
«С берез не слышен, не весом слетает желтый лист…» – пела пластинка.
– Я не знаю, я вообще уже ничего не знаю, – отвечала я. – Для меня нет никого важнее Дашки. Если ты ей нужен, ради бога, я мешать не стану. В конце концов, биологически ты ее отец.
– Тебе не кажется, что это разговор не для вальса?
– Кажется.
– Выйдем на балкон…
На балконе никого не было.
– Марат, дай-ка мне сигаретку!
– Но ты же не куришь!..
– Иногда, в особых случаях… Спасибо!
– Так о чем мы говорили? Ах да, о том, что я биологический отец…
– Ну я не знаю, может, это как-то иначе называется, но в самом-то деле разве ты отец?
– Кира, милая, я ведь ничего не знал! Мне и в голову не приходило!
– Опять двадцать пять! А если бы и знал? Да ты бы умер со страху! Это хорошо сейчас, в наше вольное время, говорить… Теперь все можно! Даже тебя, такого засекреченного, пустили в страну израильской военщины… Теперь, конечно, даже приятно узнать, что у тебя тут двадцатилетняя дочка, да еще такая красотка… и ей от тебя ровным счетом ничего не нужно… взрослая, замужняя… Вдобавок ты здесь один и это вряд ли выплывет наружу в Москве, если уж за двадцать лет не выплыло. А тогда… Воображаю! Да ты бы…
– Почем ты знаешь, как я повел бы себя тогда! – возмутился Марат.
– На собственном горьком опыте убедилась. Если ты просто влюбленной женщины испугался, то уж о ребенке и говорить нечего.
На балконе было темно, глаз его я не видела, и все мои обиды вновь взыграли.
– Знаешь, Марат, наверное, я никогда не смогу окончательно тебя простить, не из-за Дашки, нет, Дашка – это мое счастье, и поверь, за эти двадцать лет в нашей жизни было куда больше хорошего, чем плохого, а если и бывало худо, всегда было кому прийти на помощь. Что-что, а друзей выбирать я умею, вот только с любовью маху дала… А за Дашку я даже благодарна тебе…
– Тогда что же ты не можешь мне простить?
– То, что ты так долго морочил мне голову, то, что прошел мимо моей любви… Но все эти наши с тобой разговоры – сказка про белого бычка! Ну так о чем же вы с Дашей говорили?
– Я рассказал ей, что у нее есть сестра и брат…
– Ах, как трогательно! Боюсь только, сестру и брата известие о новоявленной израильской сестрице вряд ли обрадует. Впрочем, ты и не решишься сообщить им об этом интересном факте, не говоря уж о своей супруге!
– Кира, почему ты так горячишься?
– Потому что я ненавижу, ненавижу тебя! И не желаю ничего знать ни о тебе, ни о твоем семействе!
Хочешь поддерживать отношения с Дашей – дело твое, я мешать не стану, но меня, меня оставьте в покое! – уже почти кричала я.
– Кирка, что с тобой? – пришла мне на помощь Люба. Вероятно, она услыхала мои вопли сквозь музыку и гвалт. – Пошли отсюда, неудобно, вы тут уединились, а там Котя волнуется, – шептала она мне на ухо.
– Не могу, не могу больше, что же это за наказание?
Любочка, пойдем на пять минут в кухню!
– Да там бабы толкутся, кажется, все что-то почуяли, особенно Етта. Она просто на ушах стоит. Пойдем к тебе, полежишь немножко, и все пройдет! Помнишь, ты как-то заболела, а мы все перепугались, дежурили возле тебя по очереди, но больше всех перетрусила Лерка, ей казалось, что ты непременно помрешь в ее дежурство.
Вот и хорошо, ты уже улыбаешься! Кирка, мы с тобой четыре года не виделись, а все равно ты своя, родная, а здешние, они почти все чужие…
– А Шац?
– А что Шац? Он хороший малый, любит меня, помогает чем может, но у него и у самого на шее мама, и потом, он такой зануда, ни в сказке сказать, ни пером описать!
– Как же ты это терпишь?
– Ну, во-первых, на бесптичье…
– Да, – он еще тот соловей! Его трели я уже слышала!
Мы расхохотались. Раздался стук в дверь.
– Девочки, вы здесь? – в комнату заглянул Котя. – Что тут у вас делается? Я не помешал? Чему вы смеетесь?
– Да так, вспоминаем кое-что из раньшего времени; – сказала Люба и собралась оставить нас.
– Нет, Любочка, не уходи, – задержал ее Котя. – Если ты уйдешь, я могу закатить Кузе сцену ревности.
– Это по какому же поводу?
– Ну, повод, я полагаю и даже надеюсь, у нас всегда будет только один – Марат Ильич. Гипотетический миллионер не в счет.
– Какой миллионер? – удивилась Любка.
– Ваша, то есть твоя подружка мне тут заявила, что чувствует себя секс-бомбой и ждет, что какой-нибудь американский миллионер швырнет к ее ногам не что-нибудь, а целую корпорацию! Но я взял себя в руки и решил к нему пока не ревновать. А вот Марат…
– Успокойся, Марату я сказала – пусть сколько хочет общается с Дашей, но без меня. Я в этом альянсе участвовать не хочу!
– Так и сказала?
– Так и сказала!
– Умница!
Любка тем временем все же выскочила из комнаты.
– Котенька, я немножко полежу, а ты посиди со мной, ладно?
– Конечно, моя хорошая, полежи, успокойся, столько волнений, моя девочка устала, надо немножко отдохнуть, они там без тебя прекрасно управляются»..
И под его ласковое журчание я уснула.
Когда я проснулась, было темно и тихо. Неужто все гости разошлись? Я вскочила, и тут же ко мне заглянула Дашка в пижаме.
– Мамуля, проснулась?
– Который час? – очумело спросила я.
– Половина четвертого!
– Гости уже все ушли?
– Давно!
– Почему ж ты меня не разбудила?
– Котя твой не велел!
– Господи, стыд какой! А ты почему не спишь, тебе же завтра на работу?
– Нет, завтра не пойду. Шеф отпустил по случаю дня рождения. Давай-ка я помогу тебе раздеться.
Дашка помогла мне раздеться, расстелила постель, принесла лосьон и ваткой осторожненько смыла макияж.
– Чтобы ты завтра тоже была красивая. Папа пригласил нас на обед!
До меня не сразу дошло.
– Папа? Уже и папа?
– А что тут такого, мамочка? Он сам сказал, чтобы я звала его папой. Знаешь, как это приятно!
Бедная моя девочка!
– Данечка, родненькая, умоляю, не надо!
– Почему, мамуля, я как раз хотела тебе сказать, он мне очень-очень понравился, он добрый, красивый, и потом, мне его жалко.
Черт бы его взял!
– Знаешь, он когда уходил, я пошла его немножко проводить, мы с ним сели на лавочку, и он мне столько рассказал… Как он тебя любил, как мучился от этой любви и как меня полюбил прямо с первого взгляда… а еще он сказал, что счастлив, что у него есть я, и потому что я это я, и еще потому что я часть тебя. Вот! А еще он рад, что у вас с ним в этом мире есть что-то общее…
– Час от часу не легче!
– Мама, ты ему не веришь?
– Знаешь, детка, если взять ведро чая и бросить в него ломтик лимона, то вкус чая ничуточки не изменится.
Вот так же и с правдой в словах твоего папочки. Ведро слов и малюсенький ломтик правды.
– Какое странное сравнение. Ты, наверное, хочешь чаю?
– Очень!
– Ну так бы и сказала! Я сейчас тебе принесу.
– Нет, пошли на кухню, мне еще и есть захотелось.
– Вечная история – при гостях ничего не ешь, а ночью нажираешься.
– Скажи уж сразу – как свинья!
В квартире не было заметно никаких следов праздника, только цветы в вазах напоминали о дне рождения.
– Даша, это ты так все убрала?
– Нет, это Вавочка с Маней, и Стае еще помогал.
Здорово, правда?
– А Котя когда ушел?
– Он еще долго охранял твой сон, надеялся, видно, что ты сама проснешься. Но ты так сладко спала, и он взял» с меня слово, что я не стану тебя будить. Мам, а ты правда согласилась выйти за него?
– Да вроде…
– Подумать только, в прошлую субботу мы с ним познакомились, самолет не считается, а в эту ты уже за него замуж собралась…
– Но ведь ты в тот же день от меня этого требовала, что же теперь тебя смущает?
– Папу жалко…
– А при чем тут твой лапа? Он на мне жениться не собирается, да я и не пошла бы за него ни за какие коврижки. А с Котей я за эту неделю так сроднилась…
– Да, он тебя любит, это сразу видно. Мам, а ты папу совсем, ни каплюшечки не любишь?
Как легко она освоила слово «папа», выходит, ей этого все же не хватало, но какой из Марата папа для нее? Своим детям, насколько я знаю, он был неплохим отцом, но для моей девочки… Где ему набраться храбрости?
– Дашенька, милая, понимаешь, Марат такой человек… Ему сейчас кажется, что для него нет ничего важнее тебя, он не врет, он действительно в это верит, но потом он вернется в Москву, к реальной жизни, в которой для тебя нет места, да и быть не может. Он слишком слаб и уже стар, чтобы что-то рушить. Он, конечно, помучается, поугрызается, потоскует, а потом просто отсечет тебя, как в свое время отсек меня. Поверь, когда ты любишь, а тебя отсекают, – боль невыносимая.
Мне просто хотелось бы уберечь тебя от этой боли.
Дашка глубоко задумалась.
– Знаешь, мама, он сказал, «что встреча с тобой в Иерусалиме буквально перевернула его, и он понял, как бездарно прожил жизнь, а уж когда узнал обо мне, то просто переродился, он теперь на все готов, и одно твое слово…
– Ну, это чистой воды бред! Он много выпил?
– Да вроде нет. И еще он сказал, что Ты – лучшее, что было в его жизни.
– Мне он это тоже говорил… Что ж, несчастный человек, его можно только пожалеть – от слабости и трусости отказало» от единственной любви, выпавшей ему в жизни. Да и любви той – всего два дня было.
– Но ведь и у тебя той любви было два дня.
– Нет, у меня было несравненно больше – два дня, девять месяцев и двадцать лет. Есть разница? Когда я иной раз думаю обо всем этом, особенно в день рождения, я всегда говорю себе: все-таки самый лучший подарок на день рождения мне сделал Марат.