– Я пришел не для того, чтобы убить тебя, – сказал он, бросив пакет на кровать. Головы брата и сестры Монсон вывалились на голубые простыни, пялясь в пустоту мертвыми глазами.
– Господи! – прошептала Рада.
– Они хотели убить и тебя, – сказал Гудэхи.
– Я знаю. – Рада пыталась не смотреть в глаза Монсона, но не могла. Они притягивали ее взгляд. Эти горящие глаза на мертвецки бледном лице. Она почему-то вспомнила минуты их близости. Во время кульминации Монсон всегда краснел, наливался кровью, словно спелый помидор. Теперь лишь только мертвецкая бледность. – Я любила его, – прошептала Рада.
– Он был охотником, – тихо сказал Гудэхи.
– Я знаю.
– Есть и другие. – Гудэхи ждал, изучая Раду. Она потеряла много крови. Ее глаза застилала пелена тумана. – Тебе нужна кровь древнего, – сказал Гудэхи, закатывая рукав на правой руке.
– У меня есть Клодиу, – качнула головой Рада. Имя сородича вызвало раздражение у Гудэхи, но он оценил верность.
– Ты должна предупредить остальных слуг об охотниках.
– Эти охотники ничего не знают о древних.
– Но они готовы убивать вас – наших слуг. На востоке, на западе, в Старом Свете…
– Хочешь, чтобы мы начали охоту на них?
– Хочу, чтобы вы были готовы к встрече с ними. – Гудэхи долго и внимательно смотрел Раде в глаза. Она хотела спросить его о Мэйтал, но так и не решилась.
Потом он ушел, оставив отрубленные головы брата и сестры. Рада хотела подняться, избавиться от трофеев, но раненая рука не слушалась, висела плетью вдоль туловища. Да и сил не было. Поэтому Рада снова легла в кровать.
Теперь закрыть глаза, увидеть сон о детстве в Болгарии, где Рада и ее мать окружены тенями в своем шатком, ненадежном доме. И шанса на спасение нет. Тени сожрут их. Сожрут весь мир. Рада пытается кричать, но вместо этого из горла вырывается лишь стон. Тени подбираются к ее ногам. Плоть растворяется в их телах-пастях. Тело вспыхивает острой болью, но уже через мгновение приходит немота. Все заканчивается. Здесь, в этом доме в болгарских горах.
Когда Клодиу пришел несколько дней спустя в квартиру Рады, она уже едва дышала. Рана на предплечье гноилась, началась лихорадка, и в комнате пахло медленной, мучительной смертью. Кровь Клодиу помогла Раде зацепиться за жизнь, но что-то темное и мрачное осталось в ее глазах.
– Зачем тебе это? – спросил Клодиу, показывая на начинавшие разлагаться головы в изножье кровати.
– Их принес Гудэхи.
– Кто?
– Неважно. – Рада поднялась с кровати. – Нужно будет избавиться от них. – Она ушла в ванную, скинула пропитавшуюся потом и кровью одежду, включила горячий душ.
Когда она вернулась в спальню, Клодиу уже ушел. Головы Монсонов остались. Клодиу словно понял, что ей сейчас нужно побыть одной. Сегодня, через неделю, через месяц. Что-то изменилось. Рада не знала, что послужило причиной. Может быть, смерть Монсона. Может быть, его предательство. Может быть, визит Гудэхи. Или убийство Мэйтал. И еще эти чужие мысли, которые она начала читать, глядя в глаза своей смерти. Чувство было такое, что нечто безвозвратно потеряно. Нечто хорошее. Нечто, что позволяло ей оставаться человеком.
Словно в тумане Рада прожила последовавшие несколько месяцев. Не помогло и приглашение Клодиу на балетную постановку, которую организовала на Бродвее Саша Вайнер. Шоу удалось на славу, но Рада не чувствовала ни радости, ни удовлетворения. В груди была пустота. Густая, тягучая.
Она сидела в первых рядах и почти не смотрела на игру актеров. Все это потеряло смысл. Рада не следила за тем, что происходит на сцене – она представляла, как черные тени окружают зрительный зал. Прожектора освещают сцену. Это единственный источник света. Тени избегают его, но в зале защиты нет. И тени, рожденные древними, лакомятся посетителями. Балетная труппа продолжает порхать по сцене, не замечая криков, не замечая пустоты, которая уже прожевала все живое в зале и принялась за стулья, полы. Вот заискрила проводка. Прожектора заморгали. Постановка замерла, но действо продолжилось. Тени добрались до труппы. Белые костюмы утонули в темноте, пустоте…
Рада очнулась, когда услышала аплодисменты. Клодиу стоял рядом с ней и хлопал, казалось, громче всех. Балет всегда увлекал его. Сейчас Рада завидовала ему. Сейчас она завидовала любым чувствам, которые можно испытывать в этом опустевшем мире. Когда они вышли на улицу и Клодиу поймал такси, она сказала, что ей нужно немного пройтись.
Вечер сгущался, медленно перетекая в ночь. Люди, как тараканы, сновали по театральному кварталу. На Таймс-сквер Рада встретила молодую золотоволосую пару. Они были так похожи, что их страстные поцелуи вызывали смущение у прохожих, которые невольно принимали их за брата и сестру. Эта пара напомнила Раде Вильду и Аллана Монсона, головы которых еще недавно лежали в изножье ее кровати.
Золотоволосая пара шла по Седьмой Авеню, и Рада, не особенно понимая почему, шла следом за ними. Шла так близко, что слышала их голоса. Девушка говорила, что мечтает стать актрисой. Парень смеялся и отпускал по этому поводу непристойные шутки. Она притворялась, что обижается, и демонстративно, в знак наказания, убирала его руку со своих ягодиц. Но все это было частью их веселья. На пересечении Седьмой Авеню и Сорок второй стрит они спустились в метро, проехали семь остановок и вышли на Кларк-стрит.
За полчаса, что они провели в метро, Рада насчитала восемнадцать поцелуев, девять анекдотов и четыре попытки блондина пробраться под блейзер своей девушки к ее груди, две из которых увенчались недолгим успехом. Рада не знала, почему считает все это, почему идет за этой парой. На Кларк-стрит она уже хотела поймать такси и вернуться домой, когда вдруг увидела, что пара сворачивает на Генри-стрит – улицу, которая находилась рядом с Пьерпонт-стрит, где стоял старый дом в викторианском стиле, в котором Вильда Монсон отрубила Мэйтал голову, а ее брат воткнул Раде в спину нож.
В груди что-то екнуло. Что-то вздрогнуло в этой заполнившей все тело и мысли пустоте. Рада замерла. Мимо проехало такси. Она махнула рукой, но сделала это уже слишком поздно. Пара, за которой пришла сюда Рада, скрылась за поворотом на Генри-стрит. Рада не слышала их голоса, но ей казалось, что она слышит обрывки их мыслей. Или же это были ее собственные мысли, ее воспоминания? Она словно бы видела все глазами Аллана Монсона и его сестры. Вот они так же, как и эта золотовласая пара, выходят из метро, вот идут по Генри-стрит, сворачивают на Пьерпонт-стрит. Старый викторианский дом продается. Они ждут, когда не будет свидетелей, затем Аллан разбивает окно в подвале, пробирается внутрь. Вильда следует за ним…
Словно во сне, где с трудом понимаешь, что происходит и почему, Рада дошла до Пьерпонт-стрит. Золотоволосая пара, которую она преследовала, стояла в тени разросшихся на тротуарах лиственных деревьев, но Рада смотрела только на дом, где Монсоны убили Мэйтал, а затем Гудэхи убил Монсонов. И все еще кажется, что это сон, что сейчас время повернет вспять, и Аллан приведет ее и Мэйтал не в дом смерти, а на забавную вечеринку, где снова кто-то обнажится и будет цитировать Ницше. Но мечты эти не сбудутся. Сон не останется сном. Это реальность. Чертова реальность.
Рада прижалась спиной к дереву и закрыла глаза. Где-то далеко гудел город, и молодой блондин склонял свою девушку к сексу. Его намеки были настолько прозрачными, что Рада не сразу поняла, о чем он говорит. Потом появились случайные прохожие, заставив парочку отступить в темноту между домами. Сумрак проглотил их тела, оставив едва различимые ореолы светловолосых голов. Мимо проехало еще одно такси, остановилось впереди, возле дома на углу с Хикс-стрит. Рада перешла на другую сторону, чтобы не беспокоить молодую пару, надеясь, что кэб окажется свободным, и она сможет вернуться домой. Но не успела она пройти и десятка шагов, как такси, скрипнув резиной, лихо сорвалось с места и умчалось прочь. Рада остановилась возле лестницы в греческом стиле, которая вела в крошечный, окруженными колоннами портик, в глубине которого таился вход в четырехэтажный дом.
– Правда не можешь больше ждать? – спросила на другой стороне улице в темноте между домами девушка своего парня.
– А ты разве не чувствуешь? – спросил он.
– Чувствую. – Девушка неожиданно обернулась, желая убедиться, что рядом никого нет.
Деревья на тротуаре скрыли от нее Раду, скрыли этого неслучайного свидетеля. Рада слышала, как зажужжала молния на джинсах, видела, как одна из светловолосых голов переместилась вниз. Чувств по-прежнему не было, но Рада неожиданно поняла, что может слышать не только голоса этой пары, но и мысли. Далекие, сбивчивые.
– Считай звезды и не подглядывай, – сказала девушка своему парню таким шутливым и в то же время задорным голосом, что Рада пожалела, что не может подойти ближе.
Мысли этой пары, словно слабая радиоволна, то долетали до нее, становясь четкими, то гасли. Понять что-то из этого было невозможно. Да Рада и не хотела понимать, не хотела находиться здесь. Она подумала, что должна была давно умереть. Подумала, что ее тело давно бы сгнило где-нибудь в болгарской земле, если бы Клодиу не дал ей свою кровь. Но сейчас вечная жизнь не казалась больше подарком, скорее проклятием. Спина заныла как раз в том месте, куда вонзил нож Аллан Монсон. Заныло и плечо. Раны затянулись, не осталось даже шрамов, и Рада знала, что это болят не порезы, а тяжелые, мрачные воспоминания, которых становится слишком много для одной жизни, для одного человека.
Мысли этой пары, словно слабая радиоволна, то долетали до нее, становясь четкими, то гасли. Понять что-то из этого было невозможно. Да Рада и не хотела понимать, не хотела находиться здесь. Она подумала, что должна была давно умереть. Подумала, что ее тело давно бы сгнило где-нибудь в болгарской земле, если бы Клодиу не дал ей свою кровь. Но сейчас вечная жизнь не казалась больше подарком, скорее проклятием. Спина заныла как раз в том месте, куда вонзил нож Аллан Монсон. Заныло и плечо. Раны затянулись, не осталось даже шрамов, и Рада знала, что это болят не порезы, а тяжелые, мрачные воспоминания, которых становится слишком много для одной жизни, для одного человека.
– Не могу больше сдерживаться, – сказал на другой стороне улицы молодой блондин.
– И что ты хочешь, чтобы я сделала? – спросила девушка снизу.
– Не знаю, – растерялся он. – А что ты обычно делаешь?
– А что тут можно сделать?! – хихикнула она.
Обрывки ее мыслей долетели до Рады. Или не ее – блондина. А может кого-то из жителей этих домов.
– Не провожай меня, – сказала девушка парню, когда они вышли из своего убежища. Она чмокнула его в щеку и побежала к перекрестку с Хикс-стрит, скрылась за углом. Походка у нее была легкой. Казалось, что она парит над дорогой. Блондин закурил, сунул руки в карманы джинсов и пошел прочь.
Рада пошла за ним. Ей было все равно, куда он идет. Было все равно, какие у него планы. Она собиралась набраться смелости, выбрать тихую улицу и прокусить ему шею, выпить его кровь. Желание было каким-то странным, словно и не принадлежало ей. Но она не могла с ним бороться, не хотела. Рада пересекла улицу. Блондин заметил ее, но оборачиваться не стал. Они поравнялись. Рада выждала несколько мгновений и толкнула блондина в темноту между домами. Еще совсем недавно в подобной темноте молодая девушка подарила ему оргазм, сейчас другая женщина, такая же молодая телом, но старая духом, собиралась забрать у него жизнь. Блондин словно почувствовал это, выудил из кармана пружинный нож. Рада сдавила ему горло, прижала спиной к кирпичной стене, пытаясь решить, как лучше пустить ему кровь. Блондин дернулся и как-то неуверенно воткнул свой нож ей в бедро. Боль обожгла сознание. Струйка крови потекла по ноге. Рада сильнее сжала блондину горло и отобрала свободной рукой нож. Он что-то пытался сказать, но не мог.
– Заткнись. Просто заткнись! – зашипела на него Рада, вскинула нож к его горлу и пустила ему кровь. Теперь пить. Жадно, как это делает Клодиу. Пить, пока кровь не принесет покой и не заполнит пустоту.
Желудок сжался внезапно. Рада попыталась сдержаться, но ее все равно вырвало кровью блондина. Она выругалась, отпустила его и пошла прочь. Он выживет. Она знала это. Выживет и постарается забыть эту ночь. Даже сейчас это мелькало в его мыслях, которые Рада вдруг смогла видеть так же отчетливо, как это было с ней, когда Вильда собиралась убить ее.
Она поймала такси и отправилась к Клодиу.
– Я стала другой, – сказала она ему с порога. – Изменилась.
Клодиу не ответил. Рада прошла в дом. Рана на бедре уже затянулась. В полумраке казалось, что тени действительно оживают. Перед глазами мелькали картинки с молодым блондином. Особенно его напуганные глаза. Монотонно, почти беззвучно, Рада рассказала, как после театра встретила молодую пару, пошла следом за ними.
– В них было так много жизни, так много маленьких смыслов, целей. – Рада тяжело вздохнула. – В них была любовь, а во мне, кажется, осталась только пустота и ничего больше. – Она бросила на Клодиу короткий взгляд. – Не думай, что я обвиняю тебя, просто… – Тени в углах снова вздрогнули, зашевелились. – Ты снова голоден? – догадалась Рада.
– Я могу потерпеть, – сказал Клодиу.
– Зачем? – она заставила себя подняться. – Я ведь для того и живу, чтобы кормить тебя, чтобы заботиться о тебе.
Тени потянулись к ее ногам. Эти псы ночи, эти стервятники пустоты. Рада подумала, что если они сейчас набросятся на нее, то она не станет спасать себя… Когда она только встретилась с Клодиу, когда только начала жить с ним, заботиться о нем, она боялась этих теней, которые приходили каждый раз, когда у Клодиу начинался приступ голода. И чем голоднее он был, тем более свободными становились эти тени.
«Интересно, – подумала Рада. – Что будет, если я обману Клодиу и не стану его кормить? Что будет, если он сам не отправится на улицы, неся хаос и смерть? Что тогда? Выйдут ли эти тени из-под контроля?» Никогда прежде она не видела, как тени забирают чью-то жизнь, забирают плоть и пространство, оставляя пустоту. Но Клодиу говорил ей, что когда-то давно это случалось. Остальное делало воображение. Рада представляла, как тени пожирают целые улицы, кварталы. Но Клодиу, казалось, действительно мог держать этих выродков ночи под контролем.
Когда Рада познакомилась с Мэйтал, то они много разговаривали о своих хозяевах. Гудэхи был другим. Мэйтал видела, как рожденные его естеством тени пожирают людей. Он никогда не ценил чужую жизнь. Для него люди были не больше, чем животные для людей: одних можно приручить, а других пустить в пищу. И у них нет права выбора.
– Хотя ко мне он привязан, – говорила Мэйтал.
Ее истории заставляли Раду представлять Гудэхи свихнувшимся индейцем, в доме которого развешаны снятые скальпы своих врагов, а на шее сверкают белые амулеты из человеческих зубов. Но в действительности все оказалось иначе. Возможно, когда Рада рассказывала Мэйтал о Клодиу, обо всех его приступах голода и убийствах в те времена, когда они жили в Болгарии, Мэйтал тоже представляла его монстром. Или древним богом, которому приносят сотни, тысячи жертв. Но Клодиу был другим. Другим был и Гудэхи.
Они приручили своих слуг, воспитали их, сделали щадящим инструментом своей сущности. Они заставили их совершенствовать искусство смерти. Мэйтал, например, никогда не осушала жертв целиком. Она оставляла место преступления в таком виде, что власти считали это простым убийством. Еще Мэйтал никогда не смотрела своим жертвам в глаза.
– Мы как проститутки, которые продают свои тела, но избегают поцелуев в губы, – говорила она. – В этом лишенном ценностей мире нужно придумать что-то, что поможет чувствовать себя чуть чище. Иначе сойдешь с ума.
В те дни Рада считала Мэйтал более зрелой, чем она сама. В глазах Мэйтал была мудрость, которая помогала ей жить. Но Мэйтал больше нет. Любовник Рады заманил ее в ловушку, а его сестра отрубила ей голову.
– Никогда не смотреть в глаза, – звучит где-то далеко голос Мэйтал. Снова вспомнить блондина. Снова вспомнить его глаза. Все это парит где-то в пустоте сознания. Все мысли парят в пустоте сознания, словно принадлежат кому-то другому.
Клодиу позвал Раду по имени, спросил, все ли с ней будет в порядке.
– А с тобой? – спросила она, перед тем как уйти. Он не понял вопроса.
Рада вышла на улицу и долго бездумно шла по ночному кварталу. Айронмин-драйв вывела ее на Флэгг-Плэйс, а затем по Тодт-Хилл-роуд к Моравскому кладбищу, проход на территорию которого преграждали кустарник и железная ограда. Вход на кладбище находился чуть дальше, возле белого двухэтажного дома. Дорога была хорошо освещена, и Рада надеялась, что ее заметят, попробуют остановить, задать вопрос, почему она идет на кладбище в такой поздний час. Но ее не заметили.
Кладбище было огромным, и Рада бродила между надгробных плит всю ночь. Бродила бездумно, ничего не чувствуя, ни о чем не думая, затем поняла, что заблудилась. Мысль о том, что она потерялась среди мертвецов, пришлась ей по вкусу. Она представила, что весь мир превратился в кладбище, и нет смысла пытаться выбраться отсюда, села под старым раскидистым лиственным деревом, прижалась спиной к его стволу и закрыла глаза. Снов не было, она даже не поняла, удалось ей заснуть или нет, но наступления утра она не заметила. Ее разбудил старик в старом твидовом костюме. Он что-то говорил о своей усопшей жене и что его дочь похожа на Раду.
– Ваша дочь не похожа на меня, – сказала Рада. – Вы не захотите, чтобы она была на меня похожа.
Солнце стояло высоко в небе. Рада вспотела. Кровь запеклась на подоле платья. Все тело казалось грязным, усталым. Вернуться домой, принять душ.
– Я помолюсь за тебя, – пообещал старик. Рада не ответила, лишь безнадежно махнула рукой, показывая тщетность обещанной молитвы.
Добравшись до Манхэттена, Рада вышла недалеко от Башни Нельсона, решив, что ей просто необходимо пройтись пешком, почувствовать жизнь окружающего ее мира, который все еще казался ей кладбищем. Все эти железобетонные дома-склепы, все эти короткие жизни, которые от рождения уже начинают медленно умирать. Вся эта пустота, смерть. Смерть повсюду… Желудок сжался как-то внезапно. Раду снова вырвало кровью блондина. Толпа людей, словно река, в центр которой природа поместила огромный камень, обогнула Раду и потекла дальше.
Домой, под душ, отмыться, отоспаться, и все пройдет. Но пустоты стало больше.