Домой, под душ, отмыться, отоспаться, и все пройдет. Но пустоты стало больше.
Рада лежала на кровати и смотрела в ночь. Мир остался где-то далеко, не здесь. Здесь были только пустота да холодные надгробные плиты.
Началось утро, но Рада не заметила этого. Солнечный свет проник в спальню, просочился сквозь тяжелые шторы. Подняться с кровати, приготовить себе завтрак. Процесс жизни стал механическим движением, заранее запланированным действом, где нет ничего нового. Рада открыла окно и долго смотрела, как далеко внизу бродят люди.
Ближе к вечеру она вспомнила Клодиу, вспомнила его голод. Одеться, выйти на улицу, бродить среди этих бессмысленных толп, ища жертву. Ничего. Никого. Мертвецы ходят по мертвым улицам мертвого города. Тени придут и сожрут весь мир. Останется лишь пустота.
Рада бродила по городу до поздней ночи, но так и не нашла себе жертву. Впрочем, она и не искала. Просто ходила и ждала, когда кто-то подойдет и скажет, что готов отдать свою жизнь, чтобы утолить голод Клодиу. И желающих не было. Все они хотели жить. Все эти мертвецы хотели жить. «Или же это я мертвец? – подумала Рада. – Я умерла уже давно. Умерла не один раз. И для меня все кончено. А у этих людей своя жизнь. Маленькая, короткая, счастливая жизнь. Потому что в вечности нет смысла. Этот мир не создан для вечности».
Она представила Клодиу. Представила каждого древнего. Представила, каково это – жить от начала времен, жить среди тех, кто эволюционировал у них на глазах, плодился, развивался. Жить без причины, без смысла, без цели. Жить, зная, что позади осталась целая вечность, а впереди неизвестность. Их жертвы – люди, – знают, что будет в конце. Им отмерено меньше века, они знают об этом, а у древних нет этого знания. Они пусты в своей целостности.
Рада хотела заплакать, но не смогла. Хотела выбрать наконец-то себе жертву, но и это показалось неосуществимым. Не было слов. Не было смысла. Если выбирать человека для того, чтобы накормить Клодиу, то кто достоин этого? Или кто не достоин того, чтобы жить? Раньше ответ был. В Болгарии Рада выбирала турок, захватчиков. Во Франции она хотела убивать немцев. Но кого выбрать сейчас? Рада бродила по улицам, вглядываясь каждому прохожему в глаза. Но в глазах каждого была жизнь. В глазах каждого было то, что она утратила когда-то давно, но только сейчас поняла это. Она – мертвец. Гниющий, разлагающийся мертвец.
Рада вернулась домой. Закрыла все двери и окна. Забилась в угол и стала ждать. Ждать, когда голод Клодиу выйдет из-под контроля. Когда город задрожит от кровавых убийств. Тени выйдут на улицу. Хаос подчинит мир. Мысли об этом принесли далекие крики. Люди просили пощады для тех, кто был им дорог, предлагая обменять их жизни на свои. Матери умоляли не трогать своих детей. Влюбленные жертвовали друг другом. Но голоду было плевать. Древние не выбирали себе жертв. Они несли лишь смерть, а тени, которые ползли за ними, как шлейф королевской мантии, подбирали то, что оставалось после трапезы своих хозяев. И Клодиу знает, что так будет. Гудэхи знает, что так будет. Поэтому они держат рядом таких, как Рада и Мэйтал. Мудрость приносит пустоту и одиночество, но в этом одиночестве древние еще борются за свой рассудок.
Рада лежала, на полу, поджав к груди колени, и убеждала себя подняться, накормить Клодиу. Убеждала даже во сне, среди какого-то нелепого нагромождения чернильных пятен, которые падают откуда-то сверху, из густой темноты на чистый белый лист. И Рада вдруг понимает, что она и есть этот лист. Вся ее сущность превратилась в белый лист, на котором появляются все новые и новые кляксы, все новые и новые пятна Роршаха, и кто-то в темноте берет эти листы, берет Раду и показывает то, что получилось, своим пациентам. Они смотрят на листы, и их фантазия рисует все новые и новые образы. Но никто не видит, не понимает, что эти листы были когда-то женщиной. Они смотрят на ее обнаженное тело, изучают его, но видят лишь чернильные пятна…
Сон закончился так же внезапно, как и начался, но Рада еще долго лежала с закрытыми глазами. «Просто белый лист. Я просто белый лист, – думала она. – Лишь время оставило на мне свои бессмысленные отпечатки. Пусть люди сами выбирают, кого хотят видеть во мне».
Рада заставила себя подняться. Теперь одеться. «Нет, все не то. Все эти платья. Весь этот внешний вид…» Рада смотрела на свое отражение, и женщина напротив совершенно не нравилась ей. Она больше не могла сохранять этот образ, поддерживать. Он умер, остался на Мертвом Холме за решеткой Моравского кладбища. Теперь ей нужно что-то новое. Что-то нейтральное. Что-то между жизнью и смертью. Сменить прическу, сменить гардероб, сменить духи.
Рада потратила на это перевоплощение почти три дня. Она забыла о голоде Клодиу, и когда пришла к нему, ждала удивления, а не страданий. Когда она постучала в его дверь, никто не подошел, и ей пришлось открыть своим ключом. Клодиу сидел у окна. Бледный, обессиленный.
– Ты принесла кровь? – спросил он, не открывая глаз, словно лишь его тело находилось здесь, а разум был где-то далеко-далеко. Хотя, возможно, так было всегда. Он всегда находился где-то далеко. В прошлом и в будущем. Этот пленник вечности. – Моя кровь у тебя? – снова тихо спросил Клодиу.
– Я забыла о твоем голоде, – призналась Рада. Клодиу улыбнулся. Устало, безжизненно. Тени в углах комнаты вздрогнули, насторожились. – Но я найду тебе кровь, – пообещала Рада. – Сегодня. И завтра. Пока ты не насытишься. Пока не победишь свой голод.
Она ушла, так и не решив, понял ее Клодиу или нет. На поиски жертвы потребовалась почти вся ночь. Толстый мужчина лет сорока, с одышкой, принял ее не то за шлюху, не то за одинокую женщину, которая сидит в баре одна, отчаянно нуждаясь в крепком плече. Его кровь помогла Клодиу успокоиться. Успокоились и тени, но крови нужно было больше.
– Почему ты не можешь пить мою кровь? – спросила неделю спустя Рада своего пресытившегося хозяина. – Я могла бы отдать тебе всю себя до последней капли. Тогда бы эта жизнь закончилась. Мне не жалко. Я все равно уже мертва. – Она смотрела Клодиу в глаза, ожидая ответа, но ответа не было. Оставалось уйти, отвлечься, не встречаться, ограничиваясь короткими и редкими телефонными звонками, чтобы знать, когда вернется голод Клодиу, и придется снова отправляться на улицы и забирать чьи-то жизни.
Раз в месяц, иногда два, Рада приходила в бар Боаза Магидмана и покупала себе на ночь мужчину. Она не знала, зачем это делает, потому что удовлетворения от близости все равно не получала. Эти походы в бар Магидмана и покупка мужчин превратились скорее в ненужный ритуал, чем были необходимостью. Ждать определенного дня, приходить в бар, выбирать, вглядываясь каждому мужчине в глаза, словно желая найти кого-то особенного. Затем разговоры, вино, флирт. Все вроде как обычно. Вокруг полумрак. Чернокожий пианист с глубоким голосом. Мужчины слуги. Женщины слуги. И просто люди. Все смешаны в этом коктейле Боаза Магидмана, в этом железобетонном шейкере.
Старый слуга по имени Торелло пьет кровь молодой девушки. У нее короткие, выкрашенные в ярко-рыжий цвет волосы. Одежда легкая, воздушная, под которой видно обнаженное бледное тело. Торелло так стар, что его лицо меняется, как это происходит с древними, когда они собираются пустить кому-то кровь. Не так очевидно, но появляются острые, словно иглы, зубы, которыми можно легко прокусить податливую плоть. Рыжеволосая девушка дрожит. Торелло никуда не спешит. Он смакует свою жертву, словно это бокал с хорошим вином. Смакует всю ночь, покидая бар на ее излете, чтобы избежать солнечных лучей, которые жалят его плоть, жгут, убивают. Он может читать мысли других, может внушать людям ложные воспоминания. Но в глазах его усталость, пустота, распад, гниение. И так повсюду. Даже у тех, кто более молод.
Рада никогда не видела, чтобы Торелло покупал себе женщину для секса. Только кровь, молодость и рыжие волосы. Хотя его друг Киан, который приезжает в бар откуда-то из Пенсильвании, приобретает обычно целый комплект. Боаз Магидман достает для него бургундские вина с выдержкой от пяти до десяти лет, опиумную настойку и пару девушек с длинными, прямыми шелковистыми волосами. Девушки должны быть обязательно похожи.
Киан начинает игры с того, что смачивает свои губы опиумной настойкой. Ему нравится, когда девушки слизывают наркотик с его губ. Сначала одна, потом другая. Киан никуда не спешит. Он выбирает, распределяет обязанности, изучает глаза каждой из девушек, сравнивает искусство поцелуев, ждет, когда наркотики начнут действовать на девушек. В руке Киан держит бокал с вином. Он отдыхает. Он расслабляется. Он готовится к трапезе и ночи любви. Потому что в конце, когда выбор сделан, он отправляет одну из девушек под стол, продолжая время от времени смачивать каплями лауданума свои гениталии, а другой девушке прокусывает шею. И снова время замирает. В воздухе летают запахи вина, железа, мускуса. В глазах девушек блестит дурман. Они всегда одеты. Киану не нравятся их тела – только их волосы. Поэтому они должны быть идеальны. Рада знает, что иногда Боаз Магидман тратит долгие недели на поиски нужного товара. Но цена оправдывает все старания.
Слуги тратят деньги древних. Слуги сами давно уже богаты до безумия. Но им не нужно это. Они знают, что все они уже давно мертвы. Мертвы для этого мира, поэтому остается лишь служить и забываться в баре Магидмана или подобных ему. Некоторые слуги предпочитают просто смотреть. Они покупают пару. Зачастую это мужчина и женщина, хотя изредка пара выбирается однополая. Поцелуи и ласки длятся всю ночь. Слуги пьют ром или вино, употребляют легкие наркотики, хотя кровь древних не позволяет им пьянеть. Остается лишь наблюдать.
В отдельном зале Боаз Магидман установил обитый толстым войлоком подиум, на котором устраивает шоу любви. Мужчины и женщины отдаются друг другу с театральным пафосом. На подобные постановки тратятся долгие часы. Рада ненавидит эти постановки. Они напоминают ей молодую пару, за которой она наблюдала на Пьерпонт-стрит, и о том, как она пыталась выпить кровь блондина. В эти моменты ее желудок снова начинает сжиматься. Нет, подиум и шоу любви не для нее. Она избегает этот зал, стараясь держаться там, где полумрак. Не нравятся ей и однополые пары.
Слуга по имени Либена, с которой Рада пыталась подружиться, оттолкнула ее тем, что предпочитает себе в партнеры девушек. Желательно чернокожих. Она прокусывает им шею, ждет, когда ручейки крови побегут по телу, и только потом начинает слизывать ее. Ей нравится женский живот. Рада вспоминает Мэйтал, вспоминает ее одержимость всеми, кто был похож на Пола Маккартни. «Лучше уж так, чем слизывать кровь с женского живота», – думает она, стараясь держаться подальше от Либены.
Ей не нравится показывать себя другим. Не нравится наблюдать за другими. Она выбирает себе мужчину и уходит в альков. На столе в стеклянной колбе горит свеча. Рада выбирает место так, чтобы можно было видеть сцену и чернокожего пианиста, слышать его голос, его музыку.
Она заказывает болгарское вино и абсент с самым высоким содержанием туйона. Вино напоминает о прошлом, абсент олицетворяет будущее. Купленный мужчина что-то говорит. Рада улыбается. Альковная тайна продлится до утра. Здесь, в закрытом баре, стены которого разрисованы абстракционистами, светильники алькова выполнены в виде жуков lytta vesicatoria, а кровь партнера бурлит от кантаридина или других подобных веществ. Он будет любить купившую его женщину до утра. Снова и снова. Обессиленный, лоснящийся от пота, но с горящими желанием глазами.
– Тебе хорошо? – спрашивает он Раду.
– Да, – врет она. Врет не для него. Врет для себя. Врет, потому что устала ничего не чувствовать. Желание мертво. Тело мертво. Все это лишь оболочка. Оболочка с лицом женщины. Дорога жизни стала рыхлой, и Рада чувствует, как ноги увязают в этом непроходимом болоте. Эта жизнь проглатывает ее. – Мне нужно выпить, – говорит она своему любовнику.
Он улыбается, считая, что наконец-то удовлетворил ее. Десятки, сотни этих желающих заработать мужчин. Рада улыбается в ответ, одергивает юбку. В эти ночи она не раздевается. Лишь ее любовники. Они сидят за столом напротив и ждут нового сигнала. Янтарный абсент заполняет стакан. Одежда мокрая от пота. Воздух густ от запахов секса, крови, пота, опия и марихуаны. Рада пьет, закрыв глаза. Она ни о чем не думает, лишь слушает музыку. Музыка помогает отвлечься, забыться. Особенно хорошая музыка.
Когда умирает старый чернокожий пианист, она считает своим долгом появиться на его похоронах. Тяжелый дубовый гроб опускают в землю. Погода пасмурная. Начинается дождь. Собравшиеся быстро расходятся. Рада не двигается. Кто-то берет ее под руку. Женщина. Она знает Раду, но рада не знает ее. Женщина что-то говорит о музыке покойного пианиста, о баре Боаза Магидмана.
– Ты тоже слуга? – спрашивает ее Рада. Женщина кивает. Рада заглядывает ей в глаза. – Ты не похожа на слугу.
– Я молодая слуга. – Она дружелюбно улыбается, но Рада чувствует, как от нее разит любопытством. Все это она уже когда-то видела. Все это уже было. – Меня зовут Лореа – это значит цветок, а тебя? – Она все еще улыбается.
– Рада.
– Это болгарское имя? Что оно означает?
– Что девушка, которую так назвали, должна быть счастливой.
– А ты счастливая?
– Не очень.
– Я тоже не очень похожа на цветок.
– Ну почему же… – Рада окидывает ее усталым взглядом. У девушки смуглая кожа, худое тело. Волосы длинные, густые. Глаза темные.
– Могу я предложить тебе выпить? – спрашивает она.
– Зачем?
– Затем, что я никого не знаю в городе, кроме тебя.
– А откуда ты знаешь меня?
– Мы только что познакомились, забыла?
– Ну да… – Рада заставляет себя улыбнуться.
Теперь поймать такси, вернуться на Манхэттен. Бар на Седьмой Авеню. Красное вино в бокалах. Лореа спрашивает о баре Боаза Магидмана. Спрашивает о Нью-Йорке, спрашивает, почему Рада называет себя слугой.
– А как называешь себя ты? – спрашивает ее Рада.
– Не знаю. – Лореа пожимает плечами. – Никак не называю. Зачем нужны все эти клише? – Она еще что-то говорит, но Рада уже не слушает. У нее перед глазами Аллан Монсон. Его вопросы не столь откровенны, но суть их та же.
– Хочешь, я покажу тебе город? – предлагает Рада новой знакомой.
Они колесят по улицам до позднего вечера. Потом, где-то в Бронксе, Рада отпускает такси. Улица темная, грязная. Вдоль домов контейнеры с гниющим мусором. Несколько кошек затеяли брачные игры.
– Почему мы здесь? – спрашивает Лореа, все еще изображая беспечность.
– Ты не такая, как я, – говорит Рада.
– Но я же сказала, что еще молода и… – Лореа хрипит, потому что Рада сдавила ей горло. За спиной кирпичная стена. Вокруг никого, кроме похотливых котов.
– Ты ведь охотник, верно? – не столько спрашивает, сколько шипит ей в ухо Рада. – Как много вас здесь? Как ты узнала обо мне? От Монсона?
Она пытается заглянуть девушке в мысли, увидеть ее воспоминания, злится, что не может этого сделать, и еще сильнее сжимает ей горло. Девушка задыхается, достает из карманов какие-то медальоны, растворы. Святую воду Рада и не замечает, от эссенции чеснока у нее начинает резать глаза.
– Мы не вампиры, чертова дура! – кричит она на Лореу.
Гнев заполняет сознание. Сейчас пред ней не молодая девушка, имя которой означает цветок. Нет. Сейчас перед ней Монсон. Сейчас перед ней та грань, после которой все изменилось.
– Какого черта вы не оставите нас в покое? – Раду трясет от гнева. Она все еще требует назвать имена, адреса, где можно найти других охотников. Кошки слышат ее голос и начинают кричать еще громче. Где-то далеко проносятся машины. У кого-то лает собака. И где-то среди всего этого безумия в голову Рады буквально вколачиваются мысли и чувства девушки-цветка. Особенно чувства. Страх и ненависть. Лореа думает, что сейчас умрет. Она видит не Раду, нет. Она видит порождение ада.
– Ада нет! – шипит ей в ухо Рада. – Рая нет. Только мир, который ты видишь. Только мир.
Она снова заглядывает в налитые кровью глаза Лореа. Мысли девушки вспыхивают, словно фейерверк. Вспыхивают и гаснут. Снова и снова. Рада видит это, чувствует. Затем неожиданно все стихает. Даже кошки, и те сбежали куда-то. Лореа мертва. Рада разжимает пальцы, которыми сдавливала ее горло, и тело девушки падает тряпичной куклой. В груди немота. Она разрастается, расползается по всему телу.
Полицейские сирены. Далекие, призрачные, нереальные. Рада слышит их, но не придает этому значения. Патрульная машина медленно ползет по темной безлюдной улице, останавливается. Пара патрульных. Рада смотрит им в горящие жизнью глаза. Но для нее жизнь мертва, чувства мертвы, цели мертвы. Ей некуда идти. Некуда бежать. Ее жертва – Лореа, лежит у ее ног. Наручники на запястьях. Дорога в участок. В патрульной машине пахнет плесенью, рвотой, мочой. Мир становится чем-то механическим. Закрыть глаза, забыться. Кто-то спрашивает сигарету. В камере тесно. Пара потертых проституток. В коридоре за решеткой желтый свет.
– За что тебя забрали? – спрашивает Раду проститутка. Рада смотрит ей в глаза, но ответа нет. Ответ не имеет значения. Она уже мертва. Она не должна быть здесь. Не должна даже жить. Все закончилось где-то в Болгарии много лет назад. – Эй, ты что, глухая? – снова спрашивает проститутка, подходит, обыскивает карманы, бранится, что нет сигарет.
Рада не двигается, стоит, прижавшись спиной к холодной стене. Реальность дрожит, меняется. Сознание несется прочь, на темную улицу. Заглянуть в глаза Лореа, заглянуть в ее мысли. Маленькие мечты. Маленькие надежды. Где-то далеко смеется Аллан Монсон. У него красивая, белозубая улыбка. Он улыбается Лореа так же, как улыбался Раде, но на этот раз в нем нет притворства, нет отвращения. Лореа видит его живым. Для Рады он мертв. Для Рады он лишь оторванная голова, которую принес Гудэхи и бросил на ее кровать. Голова лежит на голубой простыне и улыбается, показывая окровавленные зубы. Рада словно снова оказалась в прошлом, словно время повернуло вспять. А голова Монсона вдруг начинает смеяться. Смех такой громкий, что у Рады начинают болеть уши. Трясутся стены, разбиваются окна. И в тот самый момент, когда кажется, что громче смех уже не станет, из черного пакета, толкая себя языком, выкатывается голова Вильды Монсон и начинает смеяться вместе с братом.