Он помедлил, тяжело вздохнул и сказал почти со злостью:
– В какое паршивое время живем!.. Знаем же, что нужно делать, но не делаем…
В комнату вбежал молодой офицер, в самолете его не было, быстрый и подтянутый, сказал бодрым голосом:
– Машина ждет! Люди отобраны.
Поддубецкий кивнул.
– Сейчас идем. Только что получены требования похитителей.
Мы с Ингрид превратились в слух, он покачал головой.
– Худший из вариантов. Деньги, как мы и ожидали, их не интересуют. Но те документы, которые у Стельмаха, должны быть переданы целыми и невредимыми.
– В печать? – спросила Ингрид.
– Нет, лично им. Похитителям.
– А им зачем?
Он сдвинул плечами.
– Кто знает? Может быть, думают продать на аукционе. Это даже не миллион, на миллиард потянет. Может быть, кто-то желает убедиться, насколько они важны… к примеру, чтобы обвинить Россию в предательстве интересов своих сателлитов по Советскому Союзу?.. Могут быть и другие причины…
– Какие? – спросила она снова.
Он снова сдвинул плечами.
– Не знаю. Я не теоретик, практик. Для меня сейчас задача в том, чтобы вырвать из их рук женщину живой и невредимой.
– Да, – сказал я, – да.
Он коротко взглянул на меня, что-то увидел такое, что счел нужным добавить:
– Дело не в самой женщине…
– Да, – повторил я, – понимаю. Их восемь миллиардов, а документы такие одни.
Поддубецкий молча взглянул на Ингрид, она кивнула мне, собранная и строгая.
– На выход!
Глава 8
Он вышел за нами, перед машиной уже выстроились в ряд пятеро спецназовцев в полном боевом. Даже на ногах защитные пластины, а оружием обвешаны так, что можно сразу на сцену любой оперетты, а то и оперы.
Ингрид сразу села за руль, Поддубецкий повернулся ко мне, как более разумному, все-таки мы, самцы, понимаем в войнах лучше.
– Разумно ли? – спросил он с сомнением. – Эскорт должен быть. Их можно ссадить раньше. Скрытно подберутся к месту переговоров, что очень важно, будут держать противника на прицеле.
– Не нужно, – ответил я.
Он обратился к Ингрид.
– Капитан, как старший по званию, я настаиваю. Вообще-то могу и отдать приказ…
Она повернулась на сиденье, глаза злые, отрезала сердитым голосом:
– Майор, я полностью с вами согласна!.. Однако руководство велело передать переговоры полностью в ведение именно доктора наук Лавронова. Мне такое не нравится, как и вам, однако мы на службе, где приказы нужно выполнять.
Он покачал головой.
– Переговоры одно, а охрана переговорного процесса – другое. Здесь моя территория.
– Майор, – сказала она, и снова я уловил в ее голосе одобрение его позиции, – вы правы, но приказ есть приказ. Хорошо еще, что ему не отдали руководство всей операцией!.. Но если хотите, сейчас свяжусь с полковником Мещерским.
Он поколебался, вздохнул, плечи чуть опустились.
– Не надо. Там наверху сами не знают, что делают. Действуйте, а я, как Пилат, умываю руки, раз уж таков приказ тех, кто считает себя в кабинетах умнее нас, исползавших здесь все тропинки и знающих все местные обычаи и закидоны боевиков.
Я наконец поднялся в машину, сиденье предельно жесткое, представляю, как по камням этот джип прыгает на большой скорости.
Ингрид тут же, не прощаясь, вырулила на дорожку и послала машину вперед, быстро бросая ее из стороны в сторону, едва успевая вписываться в крутые повороты.
Нас подбрасывало без всякой жалости, чужаки все-таки, мягкое сиденье уже пробил бы задницей до самой рамы, а потом и до земли. Кроме диких поворотов джип еще и по-сумасшедшему подпрыгивает, как горный козел, иногда даже перелетает по воздуху через мелкие неровности.
– Не проскочи мимо, – крикнул я, – а то уже Москву вижу!
Она прошипела:
– Терпи, кабинетная… кабинетное существо…
– Ну да, – сказал я горько, – вы же мужчины, герои, медные лбы, отважные ребята…
Все-таки шпильку заметила, отрезала:
– Да, вот именно! Когда самцы офеминизировались, нам пришлось маскулинизнуться и взять в руки оружие! И неплохо им пользуемся, кстати.
– Из тебя мог бы получиться неплохой специалист по медицине, – сказал я примирительно, – пусть даже по спортивной, сиськи вон какие!.. А ты все дерешься.
– Велика Россия, – ответила она с тоской, – а воевать некому.
Я смолчал, она тоже перестала огрызаться, вцепилась в баранку, как в горло противника, лицо хищное, уже вся в борьбе. Тоже мне женщина, хотя вообще-то это и правда наша мужская вина, что им пришлось принимать на свои плечики добавочную тяжесть, которую вообще-то должны нести мы.
Внучке тридцать пять, у меня все еще в голове не укладываются такие цифры, для меня внучка – это маленькая девочка, что бегает с мячиком, играет с веселым щенком и пока еще не думает даже о школе.
Но, если по уму, то у него и правнучка могла быть такого же возраста, как сейчас внучка, а с мячиком и щенком бегала бы праправнучка.
Я вздохнул, Ингрид тут же встревоженно спросила, не отрывая взгляда от дороги:
– Что-то нащупал?
Я покосился на ее налитую силой и здоровьем фигуру.
– Ночью что-нить нащупаю. А сейчас голова идет кругом от таких степеней родства. Внучке тридцать пять лет! Да какая же это внучка?
Она улыбнулась одной половинкой рта.
– Я тоже внучка для своего дедушки. А у тебя не так?
Я покачал головой.
– Там поздний брак, а у моего отца я еще и поздний ребенок. Так что дедушка умер, когда мне было двенадцать. Бабушка пережила его на год.
– Сожалею, – сказала она.
Я отмахнулся.
– Все случилось давно, да и не были мы с ними близки.
– Все равно.
Поглядывая на нее искоса, я еще раз перебрал свои медленно возрастающие возможности. Мозг работает так, что ему постоянно стыдно за то гнусное и слабое тело, в которое всажен, и постоянно мечтает о другом носителе.
Но все же я благодаря ему очень точно все вижу, понимаю, рассчитываю. Могу с двадцати шагов бросить мелкий гвоздик так, что попадет острым кончиком точно в дырочку розетки. Или шляпкой, как восхочу.
Силенок у меня поменьше, чем у спецназовца, но мозг лучше, вся нервная система лучше, потому и реакция быстрее и точнее. Об этом помню, но нужно не забывать, что и мои возможности все-таки не беспредельны, иначе обломать меня могут очень неприятно.
Она быстро зыркнула в мою сторону.
– Умничаешь?
– Умничаю, – согласился я. – Недовольна, кроманьоночка?
– От умных всегда жди беды, – изрекла она.
– А от дураков?
– От дураков малые беды, – сообщила она, – а от умных…
Машину тряхнуло, Ингрид ойкнула, поморщилась.
– Ничего, – утешил я, – язык – самая сильная мышца. Регенерирует быстро. Да и не откусила ты его, что было бы интересно, а только надкусила, хотя зубки у тебя острые.
– Ты мне и зубы уже осмотрел? – спросила она зло. – Как у козы на базаре?
– Я мудрый и предусмотрительный, – объяснил я. – Иначе какой я профессор? Кстати, давай поменяемся местами.
– Еще чего!
– А если придется стрелять? – спросил я с интересом.
Она молча остановила машину, вылезла, а я пересел на ее место. Как только Ингрид, взяв в руки автомат, приготовилась бдить, я повел машину с еще большей скоростью, чем вела она, но гораздо точнее.
– Пижон, – бросила она. – Подумаешь!.. Ты на дорогу смотри, а не на. Что будешь им говорить?
Я сдвинул плечами.
– Откуда мне знать? На месте увидим. Это не наука, в которой все логично. Люди – это скачущие по веткам обезьяны. Искать у них логику странно.
Она зло зыркнула в мою сторону.
– А ты не человек?
– Верно, – ответил я честно и так серьезно, что она вздрогнула. – Ученый… уже немножко не человек.
Ветер навстречу бьет в лицо свежий, несмотря на палящее солнце, горный, так и чувствую привкус снега и льда, которые никогда не тают…
Она вдруг спросила:
– Что это все меня здесь принимают за осетинку? Один из десантуры даже что-то спрашивал на их языке.
Я хотел что-то сострить насчет фигуры и сисек, это первое, что нам приходит в голову, но посмотрел на ее серьезное лицо и ответил честно:
– У тебя глаза, как у осетинок.
Она насторожилась.
– Это какие?
– Круглые, – ответил я. – Красивые. Чуть навыкате, а иногда и не чуть. Очень заметные глаза. У тебя именно такие, как у большой хищной птицы.
Она фыркнула.
– Подумаешь!
– Здесь немало осетин, – сказал я, – у них твой тип.
Она ответить не успела, я остановил машину и огляделся.
Ингрид спросила быстро:
– Чего?
– Они вон там, – сказал я. – Видишь желтую траву? Да не туда смотришь, вон на пригорке! За нею скрытая траншея, нас уже взяли на прицел.
– Вылезаем, – сказала она. – Рисковать не стоит.
– Да, – согласился я, – военные такие пугливые.
Она ожгла меня злым взглядом, я вылез, помахал рукой и пошел в ту сторону, широко улыбаясь. Руки поднимать не стал, это слишком, будто сдаюсь, но широко раскинул в стороны в дружественном жесте, заодно показывая, что в них ничего нет.
Она ожгла меня злым взглядом, я вылез, помахал рукой и пошел в ту сторону, широко улыбаясь. Руки поднимать не стал, это слишком, будто сдаюсь, но широко раскинул в стороны в дружественном жесте, заодно показывая, что в них ничего нет.
Ингрид выскочила из машины и, догнав, двинулась шаг в шаг рядом, руки вообще держит внизу, но с раскрытыми ладонями.
Когда траншея стала видна, навстречу выскочил крепкий молодой парень в одежде местного боевика, то есть в камуфляжном комбезе, на голове повязка из зеленой ткани. Хорошо хоть пока без надписи «Аллах акбар!».
Я сказал с той же глуповато дружелюбной улыбкой:
– Ребята, я не вооружен, вы же видите. Мы прибыли по делу.
Он бросил быстрый взгляд на Ингрид, она застыла неподвижно, чтоб на нее поменьше оглядывались.
– По какому? – ответил он по-русски и без малейшего акцента.
– По важному, – ответил я. – Но если вы здесь главный, то сейчас расскажу вам государственную тайну, которую вам знать можно, товарищ генерал. Это рядовых сразу расстреляют, что правильно…
Он вскрикнул предостерегающе:
– Эй-эй! Я не сказал, что самый главный здесь я. Стойте здесь, руки на виду… Гасан! Позови командира.
– Плохо вас снабжают, – заметил я.
Он буркнул с подозрением:
– Чего это?
– Рация вшита в воротник, – сказал я, – а не работает…
– Кто сказал, что не работает? – отрезал он. – Ждите!
Ждать пришлось долго, как показалось мне, это Ингрид дожидается со стоическим спокойствием, а мне каждая минута здесь кажется потерей для научной работы, хотя на самом деле занимаюсь ею и здесь, прорабатывая разные эксперименты в уме, но их никому не покажешь, всем давай результаты опытов на мышах и подробную методику, чтобы могли повторить другие, иначе назовут мошенничеством.
Наконец из траншеи легко выпрыгнул поджарый военный. Форма та же, но властность и командирскость чувствуются, у военных так, это у нас что академик, что лаборант, все по виду не различишь, разве что по возрасту.
– Кто такие? – потребовал он.
– Переговорщики, – ответил я. – Нам поручено узнать условия выкупа. Хотя условия уже знаем, в общем, но вот подробности.
Он перебил:
– О каком выкупе речь? Мы что, террористы?.. Эй, Гасан, позови Демидова!.. Да, быстро.
Глава 9
Ингрид придвинулась ко мне ближе, военный скользнул по ней равнодушным взглядом, а я подумал, как местность накладывает отпечаток: в Москве бы оказывал ей все знаки внимания, а здесь руководствуется старым принципом шариата, что курица не птица, а женщина не человек.
– Вашего джинна зовут Гасан? – спросил я. – А в моем детстве был Хоттабыч…
Он посмотрел на меня с некоторым интересом.
– В вашем? Он был еще в моем.
К нам подбежал еще один, по виду один из младших офицеров, взглянул на обоих холодно и оценивающе.
– Что с ними? Расстрелять или отрубить голову?
Наш военный коротко усмехнулся, давая понять нам, что это шутка, никто нас расстреливать вот так сразу не будет, тем более ритуально рубить голову, разве что потом…
– Отведешь к Левченко, – распорядился он. – Что-то снова непонятное за нашими спинами. И, Демидов, без своих штучек…
Демидов кивнул.
– Нам вряд ли скажут. Эй, вы двое! Идите впереди. Шаг влево, шаг вправо…
– А подпрыг, – сказал я, – попытка взлететь, знаем, сидели и даже заседали.
Он ухмыльнулся.
– Вот-вот…
Мне кажется, он несколько удивился и даже забеспокоился, когда мы с Ингрид пошли, не останавливаясь и не спрашивая куда. Она держится меня, а я сворачивал, обходя коряги, камни и установленные растяжки, пока еще без взрывателей, наконец подошли к небрежно набросанной и настолько огромной куче хвороста, что за нею можно спрятать и танк.
С той стороны появился и быстрыми шагами двинулся навстречу человек в камуфляжной форме и с таким же зеленым платком на голове. Широкий в плечах, тонкий в поясе, налитый силой, что видна в каждом движении, настоящий джигит, а когда подошел ближе, Ингрид тоже рассмотрела его черную как уголь коротко подстриженную бородку, усы сбриты, что выказывает его сторонником халифата, глаза крупные, ястребиные, слегка навыкате.
Мне он чем-то напомнил Ингрид, такие же глаза и такое же острое, устремленное вперед лицо.
– Майор Левченко, – представился он на чистейшем русском языке с оттенком московского говора. – Антон Денисович. Слушаю вас.
Ингрид охнула:
– Да вы такой араб, арабее всех кавказцев!
Он сдержанно улыбнулся.
– Я чистокровный русский и по маме и по папе на десяток поколений вглубь, а дальше никто не знает. Но, судя по тому, что их село было в глубинке, и никто туда не ездил даже из соседних сел, то могу предположить, что и дальше…
Я заметил:
– В русских есть все, от скандинавов и до турок. Самый генетически богатый…
Он посерьезнел, прервал мою попытку его раскачать:
– Простите, с чем прибыли?
– Лавронов Владимир Алексеевич, – представился я. – Доктор наук, профессор, оказался случайно вовлечен в это дело. Можете посмотреть мои данные в Википедии. А это капитан Ингрид Волкова, ваш собрат по профессии.
Он окинул меня и ее внимательным взглядом.
– Интересная пара… Можно поинтересоваться, как вы оказались… в одной команде?
– Скажу честно, – ответил я, – хотя признаваться как-то неловко. Моей лаборатории пообещали выделить грант в миллион долларов, если помогу переговорить с доктором наук и профессором Стельмахом, который затеял что-то рискованное. Я переговорил, вроде бы все уладил, но тут захватили в заложники его внучку и…
Он кивнул.
– Понимаю. Ваше задание сочли недовыполненным и прислали довыполнять.
Быстро соображает, мелькнуло у меня, опасный человек.
– Примерно так, – сказал я.
– В нашем ведомстве, – произнес он, – стараются все выжать из людей. Сейчас коммерческое время, не слыхали?
Я развел руками.
– Что делать, деньги моей лаборатории очень нужны. Наука постоянно нуждается в деньгах, вот мне и пообещали финансирование моей лаборатории.
Он кивнул, лицо чуточку потемнело, у губ по краям проступили глубокие складки.
– Да, так тоже ловят наиболее честных, которые не поддадутся ни на шантаж, ни на запугивание…
– У секретных служб разные методы, – проронил я.
– Жаль, – сказал он, – когда такие люди попадают между наших жерновов. Государственная машина беспощадна.
Его глаза стали отстраненными, я слышал и видел, что именно ему сообщают, а он дослушал и кивнул.
– Да, подтверждено. Вы Лавронов Владимир Алексеевич, доктор наук и автор ряда серьезных научных работ. Только насчет профессора в Википедии ни слова…
Я уже был готов, обезоруживающе улыбнулся.
– Мне предложили кафедру давно, и хотя я так и не начал читать студентам лекции, но я да, уже профессор. Профессор – это не научная степень, а должность. Доктора наук обычно все становятся профессорами, хотя мало кто из них берется читать лекции тупоголовым студентам, что больше смотрят на сокурсниц, чем на чертежи и макеты. Это так, подработка в свободное от научной работы время. Правда-правда, профессором меня стали называть с того дня, как я стал доктором.
Он улыбнулся.
– Да, Википедия пополняется иногда с опозданием в месяцы. Прошу вас, пройдемте в… то, что здесь называем домом. Там поговорим уже о сути.
С той стороны кучи хвороста вход со ступеньками из досок, двадцать две, а в самом низу вход в просторный блиндаж, что вообще-то не столько огневая точка, сколько небольшой командный пункт.
В центре самодельный стол, несколько табуреток, вдоль земляных стен, укрепленных досками, настоящие электрические лампочки.
– Садитесь, – пригласил он, – могу угостить кофе. У местных свои рецепты…
– Не откажемся, – ответил я. – Моя соратница обожает путешествовать по диким местам Забайкалья.
Ингрид уточнила надменно:
– Здесь не Забайкалье!
Я отмахнулся.
– Да ладно, Забайкалье везде, начиная с Подмосковья… Кстати, майор, вы здорово мимикрируете под местного.
Левченко ответил с долей плохо скрытого хвастовства:
– Я прекрасно владею арабским, знаю все течения в исламе и могу цитировать Коран с любого места. Так что да, могу мимикрировать и на уровне повыше.
– Ого! – сказал я, и Ингрид покачала головой.
– Я был завербован для работы в ГРУ, – сообщил он, – с третьего курса арабистики МГУ. Доктором не стал, но закончить успел с отличием.
В блиндаж спустился солдат с автоматом через плечо, большим кофейником в одной руке и тремя крохотными чашками в другой.
Мы молча смотрели, как он расставил чашки, наполнил черной ароматной жидкостью, запах приятно защекотал ноздри, Левченко кивнул, и солдат ушел, оставив кофейник на столе.
– Итак, – поинтересовался Левченко, – с чем вас прислали?
Он покосился на Ингрид, она медленно пьет кофе, стараясь не привлекать к себе внимания, слушает, а я сказал легко: