– Я могу принести. Чего ты хочешь? Шмидт научил меня неплохо смешивать напитки.
– А на заводе, или где там вас собирают, тебя не могли научить этому?
– Нас не собирают. Мы развиваемся точно так же, как и вы, только наши клетки делятся в несколько раз быстрее.
– Сколько же тебе сейчас лет?
– Биологически четыре, но согласно поправке о копирах почти шестнадцать.
– Это тебе тоже Шмидт рассказал?
– Да.
– Представляю, чему еще он тебя научил.
– Ты хочешь, чтобы я рассказала об этом?
– Нет.
– Кэт сказала, что тебе такие штучки придутся по вкусу.
– Так это она послала тебя сюда?
– Да. Хочешь, я станцую? Шмидт говорил…
– К черту Шмидта! Иди лучше сделай мне выпить.
Затуши сигарету и прикури новую. Скажи:
– Это еще хуже, чем азиатка без глаз!
А Диана стоит рядом и говорит, что не знает, как сделать этот напиток. И мост Чинват становится все уже и уже. Все уже и уже…
* * *– Тебе не понравился мой подарок? – спрашивает утром Кэт.
– Избавь меня от таких подарков, – говоришь ты, наливая себе кофе.
– Копиры такие же люди, как мы, Ян.
– Да. Только с мозгами как у курицы.
– Они такие, какими их сделаем мы. Тебе никогда не хотелось создать кого-нибудь по своему образу и подобию?
– Хочешь сказать, она похожа на тебя?
– Нет. У нее было слишком много хозяев, поэтому она такая. Но если бы она принадлежала только мне, то я, наверное, сделала бы из нее лесбиянку.
– Ты не лесбиянка.
– Зато представь, как было бы забавно! – смеется Кэт, а ты смотришь на нее, и тебе не смешно. Совсем не смешно.
* * *Ты выходишь из дома, и желтый аэрокэб уже дожидается внизу. Заберись на заднее сиденье. Слышишь, по радио крутят забытый хит:
Аэрокэб взмывает в небо, и тебе уже на все наплевать. Ты хочешь, чтобы тебе было на все наплевать. А сестра звонит и говорит, что ты должен вернуться. И прощай тишина и горы…
* * *Легкий, как воздух, розовый шарф из чистейшего шелка – вот все, что осталось от Дианы. Кэт плачет, закрывая руками лицо.
– Она была моим единственным другом, Ян! Моим единственным другом! – черная тушь течет по щекам. – Почему она ушла? Почему?
– Выпей, – говоришь ты, наливаешь в стакан водку и разбавляешь водой.
– Я не хочу!
– Просто сделай это! – кричишь ты, устав от стенаний.
Кэт смотрит на тебя и бессильно протягивает руку за стаканом.
– Это не поможет, – говорит она, шмыгая носом, но пьет. – Помоги мне найти ее, Ян!
Ты молчишь.
– Скажи, что поможешь! – и снова слезы, но на этот раз не в ладони. Они пачкают розовый шарф, оставляют на нем следы туши, крема и губной помады.
– Я ничего не знаю о копирах, – говоришь ты. – Куда она могла пойти?
– Откуда мне знать! – кричит Кэт.
– Могла она вернуться к Шмидту?
– Не знаю!
– Так позвони ему и спроси.
– Я не могу.
– Что значит не можешь?
– Мы же с ним расстались! Забыл?! Если я позвоню ему, то он может подумать черт знает что!
– Ты хочешь найти Диану или нет?
– Да, но не такой ценой.
– Тогда я ухожу, – говоришь ты.
– Нет! – кричит Кэт и тянет к тебе руки, словно ты единственная надежда, которая у нее осталась в этом мире. – Не уходи. Я сделаю, все, что ты скажешь, только, пожалуйста, не уходи!
* * *Частному транспорту запрещено использовать аэродвигатели в пределах города, но вам некуда торопиться. Вы с Кэт колесите по бесконечным улицам Акрида в поисках светловолосой девушки в легком осеннем плаще кремового цвета. Сестра слушает «Где ты спала прошлую ночь?» и плачет.
– Сейчас это моя любимая песня, – говорит она. Ты молчишь. За окном кружится редкий снег. И песня сестры, которая стала вдруг ее любимой, играет и играет по кругу:
Глава третья
Старый лифт поднимает тебя на сорок седьмой этаж. Здесь все еще используются стальные тросы и электромоторы, гул которых ты слышишь сквозь шум свистящего ветра. Железные двери открываются. Где-то над головой раздается: «дзинь». Ты выходишь из лифта. Пахнет краской, бетоном и сигаретным дымом. Теперь дверь в квартиру Ульриха Шмидта. Черная, укрепленная железом с золотистым номером 5348. Звонка нет, и ты барабанишь в дверь кулаком. Никто не идет открывать. Никто не берет трубку. А Кэт плачет в своей комнате и прижимает к себе розовый шелковый платок Дианы как единственное, что у нее осталось.
– Вы друг Шмидта? – спрашивает женщина.
Ты оборачиваешься.
– Я-то – это я, а вот вы кто?
– Мое имя вам ничего не скажет, – женщина смотрит на тебя снизу вверх. Черный плащ, черные очки, черные туфли. – Вы позволите? – говорит она, подходит к двери в квартиру Шмидта и вставляет в узкую щель под старой потертой ручкой электронный ключ. Магнитные замки щелкают, открываясь.
– Вы живете со Шмидтом? – спрашиваешь ты.
– С этим шарманщиком? Увольте! – женщина проходит в квартиру. Дверь закрывается, но магнитные замки молчат. Нет. Ты не можешь уйти. По крайней мере, не сейчас. Не так. – Я знала, что вы останетесь, – говорит женщина.
Она стоит посреди перевернутой вверх дном гостиной, среди разбросанного хлама, который Шмидт, должно быть, собирал всю свою жизнь.
– Что здесь происходит? – спрашиваешь ты.
– А ты не видишь? – женщина эксцентрично взмахивает рукой. – Похоже, не мы одни ищем этого шарманщика.
– Я не ищу его. Я ищу Диану.
– Вот как? – женщина снимает очки и смотрит на тебя неестественно синими глазами на азиатском лице. – Это имплантаты, – говорит она.
– Что? – не понимаешь ты.
– Мои глаза. Мне выжгли их, когда я была еще девчонкой, – ее губы улыбаются. Только губы. Все остальное остается жестким и безразличным.
Ты молчишь и ждешь Майка. Где же он? Он всегда приходит в такие моменты. Но его нет. Только ты и азиатка.
– Знаешь, – говорит она, поднимая с пола листок белой бумаги формата А4, – всегда удивлялась, как люди могут покупать все то дерьмо, что создают шарманки.
– Я тоже, – признаешься ты.
– С тобой все понятно, – говорит азиатка. – Ты без пяти минут покойник, но почему я? Может, все дело в дешевых имплантатах? Говорят, восемьдесят процентов информации, получаемой человеком, поступает в его мозг через глаза. Наверное, именно так правительство и промывает нам мозги. Но мои имплантаты воспринимают не больше пятнадцати процентов, поэтому я все еще не понимаю творения этих шарманок, – она вздыхает. – А новые глаза стоят ох как дорого!
– Зачем же тебе новые глаза, если ты считаешь, что правительство…
– А оно мне надо?! – обрывает тебя азиатка. – Хотя что с тобой говорить об этом! Вы, вояки, все сдвинутые. Особенно твое поколение.
– Причем тут мое поколение?
– Притом, что ваши мозги не сварились под градом нанобомб. Вы лишь убивали и гибли, убивали и гибли, убивали и гибли…
– Хватит!
– А потом все закончилось. Для нас закончилось. Но вы так и не смогли остановиться. Убивать вам запретили, вас убивать никто не хотел, вот вы и избрали единственно возможный вариант, – она приставила к голове два пальца, изображая пистолет. – Бах! И все. Долой проблемы.
– Откуда ты знаешь, что я был на войне?
– Я писала о тебе.
– Ты – что?
– Писала о тебе. Газеты, новости, слышал о таком?
– Зачем писать обо мне?
– Затем, что вы дохнете как мухи, – и снова рука-пистолет у виска. – Затем, что у тебя есть шарманка.
– Причем тут шарманка?
– А ты никогда не спрашивал себя, почему человек, прошедший сквозь войну, ни слова не написал о войне?
– Шарманка, – уточняешь ты. – Я вообще ничего не пишу.
– Вот именно! – говорит азиатка. – И подумай, кому это выгодно? Кто хочет превратить народ в безропотное стадо, подчиняющееся кнуту пастуха? – она замолкает и ждет ответа. Но ты молчишь. – Только не говори, что нанобомбы все-таки добрались до твоих мозгов!
– Нет. Не добрались, – говоришь ты и спрашиваешь ее о ключе, которым она открыла дверь.
– Просто дубликат, – морщится она. – Он подходит к большинству старых квартир. И не думай, что этому учат на журналистских курсах. Все приходит с опытом, как говорится, – она достает визитку и протягивает тебе. – Если найдешь Диану, то сделай одолжение, позвони мне.
– А как же Шмидт?
– Шмидт всего лишь последний хозяин Дианы.
– Так ты искала ее?
– Я? Да ты что?! Это ты искал ее, – азиатка надевает очки, идет к выходу. – И сделай одолжение. Не задерживайся здесь долго. Мало ли кто придет и что подумает.
* * *Шмидт звонит, не успеваешь ты выйти из его квартиры.
– Ты с ними заодно? – спрашивает он.
– С кем?
– С ними! – кричит он, и ты видишь на экране, как нервно дергается его левый глаз.
– Я сам по себе, – говоришь ты.
– Я тебе не верю!
– Я себе верю. Для меня этого достаточно, – ты смотришь на него, а его левый глаз все дергается и дергается.
– Ну ладно! – моргает Шмидт. – Скажи, о чем сейчас пишет твоя шарманка?
– Откуда мне знать! Я не брал ее с собой в Акрид.
– Что?!
– Успокойся. Скажи, почему ты убежал?
– Посмотри, что пишет твоя шарманка, Ян!
– Не буду я смотреть!
– Посмотри и скажи мне.
– Пошел к черту! – ты обрываешь связь, но Шмидт тут же перезванивает. – Где Диана? – спрашиваешь его.
– Какая еще Диана?!
– Копир, которого ты подарил моей сестре!
– Никого я никому не дарил! Черт! Да я и сестры твоей в глаза не видел!
* * *Ты возвращаешься домой, смотришь на Кэт и спрашиваешь:
– Зачем ты соврала мне?
– Не понимаю, о чем ты, – говорит она.
– Шмидт сказал, что никогда не видел тебя! – кричишь ты.
– Не знаю никакого Шмидта.
– Как это не знаешь?!
– Ян! – тяжелая рука отца ложится на твое плечо. – Объясни мне, что происходит?
– Что происходит? – ты закуриваешь и рассказываешь о Диане.
– Кто такая Диана? – спрашивает Кэт.
Ты идешь в комнату сестры и приносишь оттуда розовый шелковый шарф копира.
– Это мой шарф, Ян, – говорит Кэт, и отец согласно кивает.
Ты стараешься не потерять контроль, но ситуация неизбежно сводит с ума.
– Вот! – кричишь ты, доставая визитную карточку, которую дала тебе азиатка. – Позвоните ей, она докажет, что Диана существует!
Отец пожимает плечами, набирает номер. К видеофону подходит мужчина.
– Девушка, – говоришь ему ты. – Азиатка. Без глаз. Где она?
– Не знаю никаких азиаток, – говорит он. – Тем более без глаз.
И отец, и сестра смотрят на тебя, и в глазах у них нет ничего, кроме сожаления.
– Я позвоню в «Ексодус», – говорит отец, и руки его дрожат, и кажется, что седины становится все больше и больше.
* * *Тишина. Белые стены и кровать. Улыбчивая медсестра с маленькой грудью делает тебе укол.
– Это поможет уснуть, – говорит она.
Дверь закрывается, и ты слышишь, как щелкают замки.
– Ну что, друг? – спрашивает тебя Майк. – Органическая связь с жизнью совсем нарушилась?
Он сидит под старым ясенем, прислонившись спиной к изуродованному временем стволу, и перебирает струны потертой гитары.
– Спой мне что-нибудь, – просишь ты.
Он улыбается.
– Подожди, вот подтянутся остальные, и спою.
– А ты начни, а они уж там услышат и подойдут.
– Ну, раз так… – говорит Майк и затягивает немного охрипшим, но от того не менее приятным голосом:
Воспоминания, воспоминания, воспоминания…
* * *Тебя выписывают в середине декабря. Ты выходишь на улицу и видишь Кэт. Она стоит возле желтого аэрокэба и машет тебе рукой. Вы летите над городом, маневрируя между протыкающими небо небоскребами.
– Смотри! – говорит Кэт, указывая на огромные дирижабли.
– Что они делают здесь? – спрашиваешь ты.
– Сейчас мода на ретро, – говорит Кэт. – Людям нравится.
– А мне нет.
И вы молчите…
На вокзале люди суетятся как тараканы. Золотистый экспресс стоит у перрона.
– Возьми, – говорит сестра, протягивая конверт. – Это от отца.
– Что там?
– Деньги на первое время и записка. Не знаю о чем, я не читала.
Ты убираешь конверт в карман. В купе тихо и даже не слышно ветра, свистящего за окном. Незнакомая женщина напротив рассказывает о работе, детях и неудачном замужестве.
– Он никогда не пытался понять моих чувств, – говорит она. – Не хотел заглянуть в мою сущность. Он был таким… Таким… Не знаю… С ним я чувствовала, что горю.
Ты достаешь из кармана конверт, надрываешь бумагу. Деньги пригодятся, а все остальное…
– Вы правы, – говорит женщина, наблюдая, как горит конверт в твоих руках. – Шло бы все к черту!
Она отворачивается к окну, и вы больше не разговариваете. Хотя, по сути, разговаривала лишь она. Ты молчал.
* * *Молоденькая официантка лежит в твоей кровати и курит твои сигареты.
– Все было классно, – говорит она.
Ты спрашиваешь ее про Шмидта.
– Это тот, что из Акрида? – оживляется официантка.
– Так ты его помнишь?
– Еще бы! – она мечтательно закатывает глаза. – Мы тогда здорово провели время… втроем.
Она еще что-то говорит, но ты уже не слышишь. Просто лежишь и смотришь в потолок. И ничего не понимаешь. Совсем ничего…
Подойди к окну. Видишь, там далеко высокие горы – древние и монолитные, как сам мир. Лишь они неизменны здесь. Все остальное относительно…
Официантка одевается и уходит. Ее губы прижимаются к твоему плечу. Хлопает дверь. Ты садишься за стол. Один. В темноте. И мост Чинват ждет тебя. И все остальное меркнет перед его неизбежностью. А Майк позади тебя сидит под старым ясенем и тихо поет, перебирая струны гитары:
* * *Возьми созданные твоей шарманкой листы. Видишь? Они рассказывают о тебе, о твоей сестре… И неважно, что в ваших венах может течь совершенно разная кровь. Любовь – это истина. Истина, которая в нас. И ты не хочешь причинять ей боль, но все твои попытки что-то исправить имеют обратный результат. И это словно проклятие. И иногда тебе кажется, что лучше бы ты умер, там, на войне. Потому что здесь тебе нет места. Ты изменился… Нет, ты остался прежним. Изменился мир, который ты не можешь больше воспринимать. И нет спасения. Есть лишь только мост Чинват, на который ты рано или поздно должен вступить. Но тебе не пройти по нему. Никогда не пройти. Это как «Валлис», в котором главному герою советуют бросить заниматься двумя вещами: принимать наркотики и помогать людям. Наркотики он бросает, однако вся энергия и энтузиазм полностью обращаются на то, чтобы помогать кому-то. Лучше бы он продолжал ширяться… А твоя шарманка все рассказывает и рассказывает о тех, кого ты любишь, и тех, кто погубит их. И ты не знаешь, кто такой этот слепец. Есть лишь догадка: может быть, это ты сам? И если это так, то не лучше ли вычеркнуть себя из жизни тех, кто тебе дорог?
– И что? Вот так вот просто взять и уйти? – спрашивает тебя Майк.
– Почему бы и нет? – говоришь ты.
– А ты не думал, что от этого им не станет легче? – говорит Майк.
– Я отправлю Кэт письмо.
– Отправь лучше песню.
– К черту песню! В шарманках нет правды.
– Но шарманки не ошибаются. Они создают то, что нужно людям. Вот люди могут ошибаться, а шарманки – нет.
И ты соглашаешься с ним, потому что он твой друг. И ищешь песню, которая могла бы объяснить Кэт все, что ты чувствуешь.