Лязг оружия стих. Пыль, поднявшись вверх, молочными струями влилась в поток ветра. Скальперы стояли в немом изумлении, не веря своим глазам. Дымка рассеялась, обнажив корчившиеся тела на сожженной траве. Кровь их походила на смолу.
Мимара пристально смотрела на человека, которого одолела. Он неподвижно лежал на животе, мигая и задыхаясь. Татуировка с циркумфиксом украшала его левый висок. Девушка не могла заставить себя прекратить его страдания, как делали другие. Она отвернулась, моргая от пыли, и стала искать Акхеймиона…
Он оказался неподалеку от Колла, который стоял в той же позе, что и в начале битвы, его меч покачивался на шнурке, завязанном вокруг головы. Мимара попыталась перехватить взгляд колдуна, но он, прищурившись, всматривался куда-то в даль, поверх нее.
– Нет, – хрипло воскликнул он, словно очнувшись от глубокого оцепенения. – Нет!
Сначала Мимара решила, что эти слова относятся к убийству ни в чем не повинных людей, но потом поняла, что он провожает взглядом спасающихся бегством всадников. Они едва виднелись в пыли – человек восемь-девять, тяжело скачущих на север.
– Не-е-е-е-т!
Слова гностика разнеслись во всех направлениях, словно их издали легкие небес. Голубоватый свет полился из глаз и рта колдуна… Смысл, в этом был дьявольский смысл. Старик вознесся в ясное небо, шагая по призрачным ступеням. Заросший, седой, старый – на фоне расстилавшейся дали он казался высоко подвешенной марионеткой в лохмотьях.
Мимара стояла, онемев от изумления, наблюдая, как Друз догнал бежавших всадников и обрушил на них гибельные лучи. Пыль взвилась, заклубилась на горизонте, послышались шум и крики.
Остальные не обратили на это почти никакого внимания. Беглый осмотр выявил, что почти все остались невредимы, за исключением Конгера, который сидел в пыли с искаженным лицом, обхватив руками колено, из которого лилась кровь. Он с бессмысленным ужасом взирал на приближающегося Капитана. По лицу Конгера молниеносно пронеслась тень меча, занесенного лордом Косотером, и больше раненого не стало.
– Нет хромым! – вскричал Капитан с горящими алчностью глазами.
Начали собирать добычу, хотя присваивать чужое казалось кощунством. Старый колдун приземлился на уставшие ноги, окруженный клубами дыма. Степи были охвачены пламенем.
– Я уже проклят, – вот и все, что он сказал в ответ на взгляд Мимары.
Он уставился в землю и в следующие три дня не проронил ни слова.
Но Мимару не столько беспокоило его упорное молчание, сколько собственное равнодушие. Она понимала одно: обрушившись на тидоннийцев, старый колдун убил их из циничных соображений. Но девушка знала, что все движения пронизывает его чувство вины и смятение, так же как и ее сочувствие. Его молчание было фальшивым, и потому она не видела причин волноваться.
Мимара несла в себе бремя своего убийства.
Утро третьего дня прошло, как и все предыдущие, если не считать, что данники, с которыми они пересеклись, высохли и мало чем отличались теперь от пыли, их кожа обвисла настолько, что Капитан ограничил паек. Когда колдун наконец решился заговорить, он спросил без всякого вступления:
– Ты когда-нибудь наблюдала Келлхуса при этом?
Келлхус. Звук его имени почему-то задел ее настолько, что она с трудом сдержалась, чтобы не показать один из жестов, который узнала в борделе. Прежде она ни от кого не слышала, чтобы к отчиму обращались по имени, даже от матери, которая всегда называла его «твой отец». Ни разу.
– Видела отчима? – спросила она. – Ты имеешь в виду своими… другими глазами?
Судя по заминке, он долгое время боялся задать этот вопрос.
– Да.
Очищение, поняла она. Он убил тидоннийцев, чтобы предотвратить всякое упоминание об их уходе от Великого Похода. А теперь ищет, как отпустить самому себе грехи за их смерти через праведность своего дела. Люди убивают и ищут прощения. Эта связка совершенно неразрывна: убитые просто обязаны быть виноватыми, иначе за что им умирать? Но Акхеймион был из тех редких людей, которые в мыслях вечно застревают в местах соединения. Из тех, для которых все сложно.
– Нет, – ответила она. – Поверь, я видела его всего лишь несколько раз. Пророки уделяют немного времени своим дочерям, оставляя подобных мне в одиночестве.
Это была правда. Большую часть лет, проведенных ею на Андиаминских Высотах, аспект-император был всего лишь страшной молвой, он незримо присутствовал во дворце, заставляя толпы подданных суетиться в его галереях. И в этом образе действий, поняла Мимара со странным оцепенением, мало что изменилось. Разве он не был скрытым тираном этой самой экспедиции?
Впервые она посмотрела на мир глазами Друза Акхеймиона: мир, завязанный на махинациях Анасуримбора Келлхуса. Она отвернулась со странным чувством тяжкой ноши и повсеместного нажима, словно мир был колесом со спицами гор, ободами морей, таким огромным, что ось вечно лежала за линией горизонта, вечно была невидима. Армии шагали по земле. Жрецы подсчитывали пожертвования. Корабли отправлялись в плавание и прибывали. Шпионы протестующе выли и корчились на своих животах…
Все по милости аспект-императора.
Вот какой мир видел старый колдун, мир, прогибающийся под каждое его решение: одно живое существо подпитывалось от артерий всей империи, пронизанной жилами страха и веры…
Левиафан с черной язвой вместо сердца.
– Я верю тебе, – произнес Друз спустя какое-то время. – Просто… просто интересуюсь.
Она задумалась над образом аспект-императора и его власти, этой отвратительной печати, лежащей на всем. Ей вспомнилась великая нильнамешская мандала, висящая на форуме Аллозиум под Анднаминскими Высотами. Более тысячи лет мастера инвиши искали, как передать сотворение мира в различных символических схемах, соткав в результате гобелены беспримерной красоты и выделки. Мать как-то рассказывала ей, что мандала Аллозиума прославилась тем, что там впервые использовали концентрические круги вместо вложенных один в другой квадратов, чтобы передать существующие иерархии. Она была также печально известна тем, что в центре ничего не было изображено, в том месте, которое обычно приберегают для Верховного Бога…
За эти новшества, объяснила мать, мастера забили камнями до смерти.
Теперь Мимара видела внутренним взором мандалу собственного изготовления, больше мирскую, чем космологическую, но каждой частичкой губительную по своему смыслу. Она видела покрытую миллионом слоев нужду, толпы крошечных людишек, замкнувшихся в равнодушии и отвлечении. И огромные палаты Великих Фракций, гораздо более могущественных, но увлеченных вечной борьбой за престиж и доминирование. С ужасающей ясностью она увидела это, постигла мир символов, заполненный жизнью, но лишенный нервов, совершенно бесчувственный к пагубности, притаившейся в его пустом сердце.
Темный мир, сражающийся в давно проигранной войне.
Мир, казалось, был исполнен такими же истонченными чувствами, как у нее: бессилием, отчаянием, зияющей безнадежностью. Мимара какое-то время шла, наслаждаясь вкусом этого предположения, словно приговор был медовым пирогом. Мир, где аспект-император – само зло…
А потом поняла, что и противоположное легко может быть истиной.
– Что бы ты подумал, – спросила она старого колдуна, – если бы я сказала, что он, когда я его видела, был увенчан славой, был, вне всякого сомнения, Сыном Небес?
Вот оно, поняла она. Крыса, которая все грызет и грызет его изнутри…
– Трудные вопросы, моя девочка. У тебя к ним талант.
Всепобеждающий страх.
– Да. Но эти дилеммы остаются твоими, не так ли?
Он посмотрел на нее, и в глазах его на кратчайший миг промелькнула ненависть. Но, как и многое другое, она улетучилась без остатка. Просто очередное чувство, слишком скользкое и устаревшее, чтобы удержать его в руках настоящего.
– Странно… – ответил он издалека. – Я вижу две пары следов за собой.
Чувство облегчения.
Как будто истертые и запутанные нити разом распались от собственного натяжения. Будто все взлетело, как пушинки с порывом ветра. Будто отрезали пуповину, оборвались старые связи и жилы, что скрепляли швы. Будто паутины стали воздушными змеями, парящими высоко и свободно, хлопающими на ветру, привязанные к земле единственной тонкой нитью…
Кирри.
Святое, очищающее кирри.
Каждую ночь все выстраивались в очередь к Нелюдю, присасываясь к его пальцу. Порой он похлопывал их по щеке свободной рукой, задерживая грустный взгляд на их лицах, пока его палец ощупывал их языки, десны и зубы.
И было правильно и должно чувствовать вкус слюны предыдущего.
Они нашли новый Бивень для поклонения, обрели нового Бога для ободрения духа и поклонения. Кирри, справедливо распределяемое их пророком, Инкариолом.
Днем они шли, погрузившись в благодатную монотонность ходьбы. Передвигались, как жуки, опустив головы к земле, делая шаг за шагом, не отрывая глаз от башмаков, окруженных нимбом пыли.
Ночью слушали Клирика и его сбивчивые признания. И им казалось, что они улавливают логику, которая увязывает отдельные абсурдные высказывания в единое целое. И радовались ясности, неотличимой от хаоса, просветлению, лишенному уверенности, истины или надежды…
А степи проносились мимо, как во сне.
– Кирри… – решилась наконец вымолвить она. – Оно начинает меня пугать.
Колдун, будто сломленный, промолчал. Она ощущала его тревогу, усилие воли, которое заставляло его подавить упрек. Она знала слова, которые он мог бы сказать, потому что это были те же самые придирки и обвинения, которые возникали у нее в голове в ответ на подобные мысли. Вот глупости. Зачем кидать камни в волков? Все так, как должно быть. Все будет хорошо…
– Как так? – спросил он холодно.
– В борделе… – услышала она свой ответ и удивилась, потому что обычно испытывала отвращение, заговаривая об этом месте. – Некоторые девушки, по большей части которые сломались… Их пичкали опиумом – насильно. И спустя несколько недель они уже… уже…
– Готовы были на все, чтобы получить дозу, – мрачно закончил колдун.
Она не ответила. Где-то над их головой раздался кашель.
– Может, и Нелюдь делает с нами то же самое?
Этот вопрос словно тяжелым камнем выкатился у нее из груди. Почему так трудно оставаться честной в свете происходящего?
– Зачем же? – спросил колдун. – Он разве что-то… требует?
– Нет, – ответила она.
Пока нет.
Он, задумавшись, уставился в землю, взметая пыль башмаками.
– Нам нечего бояться, Мимара, – наконец проговорил он, но в его манерах чувствовалась некая фальшь, словно старик был испуганным мальчиком, перенявшим заверяющий тон и позу жреца. – Мы не похожи на остальных. Мы понимаем всю опасность.
Не зная, что на это ответить, она просто пошла дальше в немом смятении. «Да! – что-то кричало в ней. – Да! Мы знаем опасность. Мы можем принять меры предосторожности и отказаться от кирри в любое время! В любое!»
Только не сейчас.
– Притом… – наконец добавил он, – оно нам необходимо.
У нее уже был заготовлен ответ на это возражение.
– Но мы уже двигаемся слишком быстро, зашли слишком далеко!
«К чему эти разногласия? – проворчал ее внутренний голос. – Пусть говорит».
– Посмотри на шкуродеров, – продолжал спорить он. – Люди, рожденные для испытаний, питаются кирри уже не одну неделю. А как бы преодолели этот путь старик и молодая девушка?
– Тогда пусть остальные идут вперед. Или нет – давай лучше ускользнем ночью!
А самое лучшее, пришло ей на ум, – просто взять мешочек у Нелюдя… Да! Украсть! От этой мысли у нее внутри все заиграло, захотелось громко смеяться, хотя здравомыслие подсказывало, что никто не может что-то забрать у мага Куйя. На губах ее еще играла улыбка, а в глазах уже стояли слезы разочарования.
– Нет, – сказал старый колдун. – Нельзя нарушить обещание, которое мы дали этим людям. Они будут преследовать нас, и будут правы, полагая, что принесли себя в жертву.
Он научился искусно обосновывать свою позицию – так же как и она.
– Может, следует объявить ему конфронтацию, – предложила она. – Поднять этот вопрос на всеобщее обсуждение.
Еще не договорив, она почувствовала, что это решение обречено. Подумаешь! К чему эти хлопоты?
Ты никогда не испытывала к ним любви…
Акхеймион покачал головой, словно истина была настолько стара, что вызывала одну лишь усталость.
– Я не доверяю Галиану. Боюсь, что кирри – единственное, что удерживает его здесь…
– Пусть тогда уходит, – пожала она плечами скорее в ответ на свои слова, чем на его.
– Если Галиан уйдет, – возразил Акхеймион с непреклонной самоуверенностью, – он уведет за собой Покваса и Ксонгиса. А Ксонгис нам нужен. Чтобы находить пищу и не сбиваться с пути.
Они улыбнулись друг другу, хотя в глазах явственно читались дурные предчувствия. И разговор, который начался столь бурно, что буквально жег ей внутренности, превратился в пантомиму, игру теней и слов, преследующих своекорыстные цели.
Как она и ожидала все время.
Девять человек шли, согнувшись от изнеможения, единственное чувство, которое шкуродеры могли еще испытывать. Мимара уже плакала, тихо, так, что никто не слышал ее в шуме ветра. Она пару раз всхлипнула, настолько глубоким было ее облегчение. Бедра ее горели в предвкушении приближающейся тьмы…
И вкуса потемневшего кончика белого пальца Клирика.
Ветер свободно гулял по ночным равнинам, одна за другой широко раскинувшимся под небесами. Все подчинялось этим чудовищным просторам. Все двигалось в ритме их спадов и подъемов. И когда порывы ветра становились сильнее, все подламывалось или повергалось в пыль.
Ночью Мимара потихоньку ушла. Ветер носился по земле, как эскорт безбрежного полчища. Заслоняя лицо от колючего песка, она без всякого удивления оглядела себя, облаченную в изорванные лохмотья, которые некогда принадлежали Соме.
Казалось, она уже давно знала, что найдет его здесь, выжидающего, – шпиона Консульта. Отряд в сумраке продолжил путь, останавливаясь, лишь когда находил защиту от шквалистого ветра в неглубоких низинах. Мимара отправилась в дорогу, как всегда выбирая наиболее удобную для подкрадывающегося хищника линию обзора и направления ветра…
И вышла на него.
– Как? – выдохнула она.
Ее переполняло какое-то исступление, готовое разлететься в клочья, если бы вырвалось наружу.
– Как Нелюдь убивает нас?
Существо пригнулось, как и она. Оно сразу показалось безобидным, образом, не имеющим никакой глубины, не больше чем отражением, и вместе с тем смертоносным, как взведенный курок затвора в баллисте. Страх зашевелился в ней, но она чувствовала его отстраненно, как не свой.
– Скажи мне!
Существо улыбнулось той же покровительственной улыбкой, которая не раз мелькала на лице Мимары. Прекрасная и одновременно приводящая в ярость.
– Твоя Хора, – проговорило существо ее голосом. – Отдай ее мне, и тогда я спасу тебя.
Что? Она сжала мешочек, висящий у нее на груди.
– Нет! Хватит играть! Скажи, как?
Ее неистовство удивило обоих. Она видела, как существо ее глазами всматривается в темный лагерь позади нее, слегка наклонив голову и прислушиваясь чувствительным ухом к звукам в ночи.
А потом она услышала, как существо ее голосом бормочет заклинание, легко ступая под порывами ветра и поднимаясь над пыльной землей.
– Кирри… – произнесло существо. – Спроси его, что это такое!
И, высоко подпрыгнув, унеслось прочь в темноту не по-человечески быстро. Быстро обернувшись, Мимара увидела старого колдуна, поднимающегося в вихревых потоках со светящимися глазами и ртом. Его голос низким эхом разносился по равнине, отражаясь от различных углов и поверхностей. Лучи слепящего света пронизывали мрак, оставляя белые полосы по всей равнине. Пламя вспыхнуло на взорванной земле, взлетевшей на воздух вперемешку с черными травами.
Она следила, как бежит сама с изяществом газели, бросается с ловкостью змеи. Потом клубы пыли взметнулись вверх, скрыв старика и его уход.
Колл. Последний из Ущербов.
Она смотрела на него, пока старик бранился.
– Что? Что ты делала так далеко?
Человек сидел ссутулившись, единственный, кто не смотрел на нее и ее отца. Он был крупным, сильным мужчиной, когда Ущербы спасались от шранков в Косми. А теперь от него остался только скелет с выпирающими суставами. Он давно прекратил заматывать волосы в узел, и они спутанными прядями падали на лицо и плечи. Если у него и было раньше какое-то оружие, то он потерял его по дороге, и если бы не Капитан, то он давно, наверное, выбросил бы и свой палаш. В покрытой пылью бороде зияла щель вечно приоткрытого рта. Глаза всегда были опущены долу, но все равно в них было заметно безумие.
– Оно просто приходило ко мне, – солгала Мимара, ведь, по правде, было наоборот. – У него было мое лицо.
– Ты могла погибнуть! Зачем? Зачем уходить так далеко?
Колл. Только Колл. Из всех Ущербов только он еще не поддался оцепенению. Он единственный в их безумной компании сохранял ясность сознания.
Вот мерило, cubit их развращенности. Он единственный не пробовал кирри.
– Оно намеревалось занять твое место!
Она заметила, что человек дернул косматой головой, словно от укуса комара. Он прищурил мутные глаза, напряженно вглядываясь во тьму, словно пытался различить тени во мраке.
Он ничего не видит, поняла она. Не потому, что зрение изменяет ему, а потому, что ночь была безлунной, и тучи закрыли Небесный Пик. Он не видит, потому что его глаза остались человеческими…
В отличие от остальных.
– Дурочка! Какая же ты глупышка! Оно могло задушить тебя. Содрать кожу и заменить тебя!
Наконец она перевела глаза на колдуна. Он стоял спиной к ветру, лохмотья одежды и пряди спутанных волос взлетали к ней навстречу.
– Что? – спросила она на айнонийском.