Патрульный Кольца кивнул, прощаясь, и пошел к двери. Затем, наверное, вспомнив один из обычаев этого мира, вернулся и положил что-то на стол. Чотто не, видел и не слышал, как и когда ушел странный гость. Ошеломленный и ослепленный невиданным сиянием, он тупо смотрел на шесть крупных бриллиантов, которые раскатились среди жалких остатков его ужина.
— Каждый из них стоит, стоит… — лихорадочно бормотал книготорговец, ощупывая драгоценные камушки. — Здесь больше денег, чем в казне святой службы…
Джамбаттисто упал на колени и начал усердно молиться за жизнь чудаковатого ноланца и за его приятеля или почитателя, которого послал в его бедную лавку сам бог или дьявол — все равно.
Патрульный шел тесным переулком. Оглянувшись на дом книготорговца, он с удовлетворением подумал, что этот Чотто все же обманул святых инквизиторов и что он, определенно, наизусть знает книги философа. Просто хитер торговец и осторожен предельно.
В конце переулка Патрульный поскользнулся. Одна из книг упала в грязь. Он поднял ее, осторожно вытер полой плаща. Из-за косматых туч как раз выглянул сонный глаз луны, и Патрульный прочел название трактата. На обложке значилось:
«О бесконечности, вселенной и мирах…»
По местному летоисчислению наступило 17 февраля года 1600. Уже началось утро, когда процессия с Еретиком вышла из переулка Лучников на Кампо ди Фьйори; Еретик не обращал внимания ни на огромную толпу, что уже собралась на площади Цветов, ни на зловещие факелы в руках откормленных монахов. Он ступал твердо, пытаясь во что бы то ни стало донести измученное тело до места казни. Он не вздрогнул, только подобие улыбки искривило лицо, когда дружно заголосили колокола.
Сырые дрова разгорались плохо. Они сначала просочились рыжим дымом, но ветер немного раздул костер, и тогда двое служителей еще подбросили хвороста.
…Они заметили друг друга издали. Казалось, уже ничто в мире не сможет разбудить в Еретике никаких чувств, тем более его любопытства, однако то, что он увидел на площади, насторожило его. Кружилась от дыма голова, нетерпеливая душа уже прощалась с телом, а он с каким-то непонятным ощущением тревоги жадно глядел на незнакомца, который быстро приближался к месту казни. «Что за одежда на нем? Странная, — подумал Еретик. — Люди уступают ему дорогу, но спроси их — почему? — и они не будут знать, что ответить…»
Патрульный стремительно шел сквозь толпу и видел лишь одно — смертельно усталые глаза гордого ноланца. Зеваки расступались перед ним, но он не обращал на это внимания: глаза Еретика жили высоко над толпой, и Патрульный был вынужден смотреть только вверх. Патрульный остановился и, заметив в этих глазах удивление, сделал успокоительный жест.
«Постарайся понять меня, человек, — мысленно обратился он к философу, и Еретик встрепенулся, будто его коснулся язык пламени. — Твой рот замкнут щипцами, но ведь именно ты допускал в своих трудах возможность непосредственных психических контактов, мысленного разговора. Слушай же меня. Успокойся и постарайся все понять».
«Кто ты?» — пронзила мозг Патрульного ответная мысль, скорей похожая на крик.
«Ты предвидел мое существование в своих книгах, когда писал об иных населенных мирах, о жизни среди звезд. Как я попал к вам? Это долго объяснять, а у нас так мало времени. Огонь взрослеет. Слушай меня внимательно. Твой разум, ты сам необходим этой планете, этой эпохе. Стало быть, я спасу тебе жизнь…»
«Я предвидел… Тогда ты, конечно, не бог, которого я всю жизнь так или иначе отрицал. Дым слепит глаза. Не разговариваю ли я сам с собой, безумный?»
Еретик задыхался. Он раскрыл глаза и, убедившись, что незнакомец не исчез, будто привидение, закричал всем своим существом:
— Жить!
Слово это своим прекрасным смыслом воскресило в памяти муки сегодняшней ночи, последней ночи в камере: «Жить… Хоть бы еще раз увидеть среди бездонного неба громаду Везувия. Там осталась страна детства. Еще раз выпить из кувшина несколько глотков холодной и терпкой аспринии и чтоб над головой сияли свечи каштанов…»
Опаляющее дыхание огня коснулось Еретика, и внезапная пронзительная боль отбросила жгучие видения. «Очищение огнем? Или просто сработал выверенный, как механизм, мозг?» — мелькнула насмешливая мысль, и уже равнодушно он поинтересовался:
«Как сделаешь это ты?»
«Стоит лишь небольшим усилием воли усыпить толпу. Все остальное не представляет большого труда», — ответил Патрульный и сделал шаг к костру.
Его остановил взгляд Еретика: осмысленный, мудрый и одновременно печальный.
«Не надо, чужеземец. Это будет только новое чудо, новая радость церковникам. Они сразу же начнут утверждать, что меня спас сам дьявол. Спасение все равно получится сверхъестественным, а для меня это неприемлемо».
Он говорил что-то еще, но, пораженный отказом, Патрульный уже только подсознательно фиксировал мысли землянина.
«Их и так было слишком много — чудес, выдуманных церковниками. Я прошел свой путь, и это его логический конец. Я всегда предвидел, что дело кончится костром. Помнишь, я писал в своей книге…»
Пламя вдруг выплеснулось высоко и сильно. Патрульный, казалось, почувствовал, как острый всплеск чужой боли пронзил и его тело, затуманил сознание. Толпа заволновалась, стала тесниться поближе к костру. Кто-то пронзительно закричал:
— Огня, еще огня!..
«Что же это делается?! — гневно подумал Патрульный. — Что за страшный и алогичный мир? Нет, я все же наведу порядок…»
Он напряг волю, чтобы одним ударом парализовать ограниченную психику людей, бросить их в глубокий сон. И опять в последнее мгновение его остановила вспышка мысли философа: «Пусть будет так! Ибо им нужна жертва. Именно жертва, а не чудо. И если потом хотя бы один из этой бесноватой толпы задумается — а за что все-таки сожгли Еретика из Нолы? — уже это станет моей победой. А ты… Ты прости, чужеземец, меня…»
Порыв ветра швырнул пламя вверх, сорвал с головы Еретика колпак шута. Огонь, казалось, поднялся к самому небу.
За город Патрульный отправился пешком. Он шел, а ветер этой непонятной планеты успокаивал его, ласкал лицо, нашептывал: «Да, они сейчас убоги и темны. Но зато они молоды духом, революционным духом». Он так ни разу и не оглянулся на Рим, не глянул ни на одну из красот Вечного города.
В кабине Корабля Патрульный долго размышлял, листал книги земного философа. Потом, наконец, сформулировал мучившую его мысль и несколько раз повторил ее про себя, как бы испытывая на прочность: «Увы, у каждого мира своя логика. И чего стоит в данном случае наш галактический рационализм? Чего он стоит в сравнении с самопожертвованием Еретика, его мудростью?»
Патрульный достал из складок одежды кристалл видеофонозаписи казни Еретика, бережно положил его на пульт и проворчал, обращаясь к Кораблю:
— Сохрани. Пусть посмотрят потом будущие Патрульные на последних циклах учебы… Пусть узнают…
Перед тем, как включить двигатели Корабля, он еще раз глянул на корявые деревца по-весеннему голой опушки, на кристалл видеофонозаписи и невольно вздрогнул — ему показалось, что преломленный луч солнца вспыхнул в кристалле всепоглощающим огнем.
ВЛАДИМИР ПОКРОВСКИЙ Что такое «не везет»?
Потихоньку темнело. Фары включать было рано, но деревья и кусты уже наливались сумраком, а в кабину стала заползать вечерняя свежесть. Толя Мухин трясся по проселку на своем «Запорожце» и ворчал на судьбу.
Толе Мухину не везло. Не везло постоянно, до слез, не везло в крупном, не везло в мелочах, что называется, ни в картах, ни в любви. Первая невеста вдруг ни с того ни с сего ушла к приятелю, который был тайно в нее влюблен с восьмого класса, но никогда и в мыслях не держал открыть ей свои чувства и уж тем более принести другу несчастье. Через несколько лет у Толи появилась вторая невеста, но и она долго не продержалась. Стала сниматься в кино, все бросила, уехала в Москву. Кто бы подумал, что у нее артистический дар?
Одно время он занимался боксом, все предрекали успех, ахали, что за удар, какая реакция… Но в финале чемпионата, за несколько секунд до третьего гонга и первого места, он поскользнулся, ударился головой и заработал сотрясение мозга, да такое сильное, что о боксе и думать запретили.
Другие кончали институты, что-то изобретали, что-то открывали, получали призы, премии, удачно женились, а он бегал по чужим свадьбам, стеснялся своих неудач, что все у него не так, что к тридцати пяти годам он так и остался Толиком, Толиком-невезунчиком, хорошим парнем, и только.
О мелочах и говорить стыдно. Взять хотя бы сегодняшний день. У матери день рождения, обещал приехать в двенадцать, уже вечер, а он только едет. Там наверняка волнуются. Но с утра заскочил Мишка Шувалов, веселый, радостный, с новостью, совершенно невероятной. У него был рак легкого и Мишка знал об этом, он же врач. Две недели назад встретились на улице — смотреть было больно, изможденный, бледный, потерянный, собирался ложиться на операцию, прощался… А на последнем рентгене вдруг выяснилось, что нет у него никакого рака, пропал куда-то, надо же! Врачи разводят руками, не хотят верить. Вот и шалеет человек Of счастья.
Другие кончали институты, что-то изобретали, что-то открывали, получали призы, премии, удачно женились, а он бегал по чужим свадьбам, стеснялся своих неудач, что все у него не так, что к тридцати пяти годам он так и остался Толиком, Толиком-невезунчиком, хорошим парнем, и только.
О мелочах и говорить стыдно. Взять хотя бы сегодняшний день. У матери день рождения, обещал приехать в двенадцать, уже вечер, а он только едет. Там наверняка волнуются. Но с утра заскочил Мишка Шувалов, веселый, радостный, с новостью, совершенно невероятной. У него был рак легкого и Мишка знал об этом, он же врач. Две недели назад встретились на улице — смотреть было больно, изможденный, бледный, потерянный, собирался ложиться на операцию, прощался… А на последнем рентгене вдруг выяснилось, что нет у него никакого рака, пропал куда-то, надо же! Врачи разводят руками, не хотят верить. Вот и шалеет человек Of счастья.
Еле выпроводил.
А потом сломался «Запорожец». Машина, конечно, старая, разболтанная, чего еще ждать от такой развалюхи, но чтобы не вчера и не завтра, а именно сегодня, когда позарез нужно, — это надо особое везение. Пока чинил, пока отмывался, день и прошел.
Хотел поехать напрямик, по новому шоссе, — нарвался на объезд. Двадцать километров по прямо-таки средневековой дороге.
Он увидел его в тот момент, когда решил включить фары. Пестрый, коротенький, он стоял на обочине и энергично махал руками. Толя остановился, открыл правую дверь и вопросительно посмотрел на незнакомца. Вблизи тот выглядел вообще лилипутом, лицом был безобразен до крайности — микроскопические глазки, странно искривленный рот с тонкими ярко-красными губами, тяжелый асимметричный подбородок. Карлик из сказки. Как только машина затормозила, он приосанился и напустил на себя чрезвычайно важный и торжественный вид. Но молчал.
— В чем дело? — после паузы спросил Толя.
Карлик осторожно зашарил по карманам, пытаясь сделать это по возможности незаметно.
— Человек Мухин! — нараспев произнес он. — Я очень рад, что именно мне выпала честь приветствовать вас от лица Совета Гуманоидов.
Толя вытаращил глаза.
— Вам чего, товарищ?
— Э-э… сейчас… где ж она? — на лице карлика проступило извиняющееся и озабоченное выражение. Он уже не скрываясь рылся в карманах.
Толя ошарашенно наблюдал за его манипуляциями. На карлике был длиннополый пиджак и коротенькие брючки ржавого цвета. Карманы были глубокими и расположены неудобно — чтобы добраться до дна, ему приходилось изгибаться самым неестественным образом.
Несмотря на странность речей и диковатость во взгляде, карлик на сумасшедшего похож не был. Да и откуда сумасшедшему знать фамилии проезжающих по забытой дороге?
— Вы что-нибудь говорите, а то я спешу, — раздраженно заявил Толя, пытаясь побороть возникающий страх — вечер, лес, тишина и фантастический человечек в лучах заходящего солнца…
— Да что ж такое? — горько скривился незнакомец, но потом придал выражению лица церемонность и, не прекращая поисков, стал объяснять:
— Вы, наверное, догадались, что я — Пришелец. Из других миров. Вот только сейчас в руках держал и на тебе — пропала. Тут рядом мое… мой неопознанный летающий объект, или, как вы их еще называете, летающая тарелка. — Внезапно его глаза мечтательно устремились в небо, верхняя часть туловища изогнулась градусов на шестьдесят и он вытащил из кармана брюк блестящий черный предмет. — Вот она! Нашел!
Происходящее все меньше и меньше нравилось Толику Мухину. Он ничего не слышал о пришельцах с большой дороги. Но о грабителях слышал. Поэтому пока карлик предавался радости по поводу находки, он захлопнул дверцу и попытался завести машину.
Мотор был мертв.
— Та-ак, — подумал Толя, чувствуя, как взмокает спина, — теперь аккумулятор.
Со слабым щелчком растворилась дверь, и в салон просунулась сияющая физиономия пришельца, еще более гнусная, чем прежде. Дипломатической лоск бесследно исчез, уступив место натуральной, но еще менее приятной развязности.
— Не едет? Ай-ай-ай! — с издевательским сочувствием сказал он. — И не поедет. Это я постарался. Давай на тарелочке!
И панибратски подмигнул.
Толя опустил руки на колени и беспомощно простонал:
— Отпустите меня, что я вам сделал? Ну, я вас прошу. Там мама ждет. День рождения. Опоздаю. Жалко. И денег все равно ни копейки нет. И машина плохонькая. Зря вы, честное слово…
— Так я подброшу, — заверил пришелец. — Я мигом! Тарелочка-то на что?
В этот момент Толя хищно вскрикнул и с ревом вцепился в своего мучителя. Но тот ловко крутнулся, отскочил в сторону и, зловеще оскалясь, принял позу стреляющего ковбоя. Черная игрушка в его руке отдаленно напоминала старинный пистолет с раструбом, на который ради шутки нацепили золотое пенсне.
— Выходи!
Он выглядел очень смешно, этот маленький уродец, приплясывающий в сумеречном лесу, даже не смешно, а несерьезно. Детский сад, ей-богу! Пиф-паф, ой-ей-ей, ты убит, лежи и не дрыгайся.
А дрыгаться как раз и не получалось. Ноги и руки отнялись полностью, Толя перестал их чувствовать, но с удивлением и страхом увидел, что приподнимается с сиденья и идет за отступающим карликом.
«Это не я иду, — мелькнула мысль. — Это не мои ноги. Разве бандиты умеют такое?»
— Идем-идем! — ворчал карлик, уводя его в лес. — Сопротивляется еще, за пиджак хватает. Контакт называется! Это кто же во время контактов пиджаки рвет? Я, может, убегался, пока достал, а? А он рвет. Надо было не меня, надо было кого-нибудь из великанов послать, посмотрел бы я, как бы ты тогда пиджаки рвал. И не пикнул бы.
— Не надо, не надо, не хочу, что вы, куда… ну, пожалуйста, у меня мама, у мамы день рождения, у дня… — лепетал Толя, отчетливо понимая, что в деревню ему сегодня уже не попасть.
— Мама у него!
— Но почему меня? Неужели других мало? Которые не спешат?
— Других мало, — наставительно сказал карлик. — Такие, как ты один на сто миллионов встречаются.
Толя хотел спросить, чем же он такой особенный, но в этот момент пришелец остановился и с гордостью протянул руку в сторону темной массы, слабо поблескивающей над кустами.
— Пришли. Вот, гляди, — с нежностью произнес он. — Неопознанный, летающий. Драндулетик мой. Два дня как получил.
Толя вгляделся и увидел перед собой летающую тарелку, именно такую, как ее описывают любители дешевых сенсаций. На четырех толстых опорах лежал огромный тридцатиметровый диск, утолщенный в центре. Снизу, прямо в кустарник спускалась обыкновенная металлическая лестница.
Все было неестественно, фальшиво, как плохо придуманный кошмар, от которого не страшно. Тарелка, карлик, его фиглярство, пистолет в пенсне… Если бы в этот момент с небес на Землю спланировал сам боженька в ночной рубашке, в сопровождении пары крылатых пострелят, Толя и то не чувствовал бы себя так неудобно, как сейчас.
Они продрались сквозь кусты к лестнице и поднялись внутрь тарелки.
— Вот. Тут мы и живем.
Они стояли в тесной и неудобной комнате причудливой формы, с дважды скошенным потолком. Вся комната была заставлена предметами совершенно непонятного назначения. Правда, один из них — огромная коробка, словно вросшая в пол, наводил на мысль о пульте управления. Было холодно и дурно пахло.
— Садись.
Ноги поднесли его к небольшой пирамидке, которая раскрылась на три стороны, вспухла и превратилась в бесформенное подобие кресла. Все это время карлик держал гостя под прицелом своего пистолета. Он уселся в такую же пирамидку напротив, положил пистолет на колено и с нескрываемым удовольствием стал разглядывать Толю.
— Холодно у вас, — сказал Толя.
— Ничего. В Совете будет теплее. Сейчас, только проверочку закончим и домой.
— Какую еще проверочку?
— Так, формальность, — карлик небрежно махнул рукой. — Для полной уверенности, что у тебя Дар.
Он издал странный звук, похожий на кашель шепотом, и тотчас вокруг Толи заклубился зеленоватый искрящийся туман.
— Какой Дар? Нет у меня никакого Дара. — Блеснуло золотом пенсне, пистолет на колене пришельца чуть сдвинулся, ноги и руки стали медленно обретать чувствительность.
— Дар — это когда человек приносит другим счастье, удачу — одним словом, меняет вероятность так, чтобы исполнялись желания окружающих.
Толя глупо хихикнул.
— Это у меня, что ли?
— Точно так.
— Нет, вы серьезно?
— Уж куда серьезней. Да ты сам вспомни. Смотри, как твоим знакомым везет, что ни захотят — получают. За твой, между прочим, счет. Им больше удачи, тебе — меньше, так баланс и сохраняется.
— Положим, это не совсем так…
— Именно что так! Мы давно за тобой наблюдаем. Один Шувалов чего стоит. Рак с такими метастазами, что никакая операция не спасет, и на ж тебе — здоров! Пьет, гуляет, веселится, Разве не чудо? Ты — огромная редкость, уникум, раритет, но тебе здесь не место. Погибнешь со своим Даром и никто тебе не поможет.